Неточные совпадения
В качестве генеральского сына Николай Петрович — хотя не только не отличался храбростью, но даже заслужил прозвище трусишки — должен был, подобно брату Павлу, поступить в
военную службу; но он переломил себе
ногу в самый тот день, когда уже прибыло известие об его определении, и, пролежав два месяца в постели,
на всю жизнь остался «хроменьким».
Базаров высунулся из тарантаса, а Аркадий вытянул голову из-за спины своего товарища и увидал
на крылечке господского домика высокого, худощавого человека с взъерошенными волосами и тонким орлиным носом, одетого в старый
военный сюртук нараспашку. Он стоял, растопырив
ноги, курил длинную трубку и щурился от солнца.
Через час Самгин шагал рядом с ним по панели, а среди улицы за гробом шла Алина под руку с Макаровым; за ними — усатый человек, похожий
на военного в отставке, небритый, точно в плюшевой маске
на сизых щеках, с толстой палкой в руке, очень потертый; рядом с ним шагал, сунув руки в карманы рваного пиджака, наклоня голову без шапки, рослый парень, кудрявый и весь в каких-то театрально кудрявых лохмотьях; он все поплевывал сквозь зубы под
ноги себе.
Когда Муромский встал, он оказался человеком среднего роста,
на нем была черная курточка, похожая
на блузу;
ноги его, в меховых туфлях, напоминали о лапах зверя. Двигался он слишком порывисто для
военного человека. За обедом оказалось, что он не пьет вина и не ест мяса.
И все эти хитрости
военного устава: ловкость поворотов, лихость ружейных приемов, крепкая постановка
ноги в маршировке, а вместе с ними все эти тактики и фортификации,
на которые он убил девять лучших лет своей жизни, которые должны были наполнить и всю его остальную жизнь и которые еще так недавно казались ему таким важным и мудрым делом, — все это вдруг представилось ему чем-то скучным, неестественным, выдуманным, чем-то бесцельным и праздным, порожденным всеобщим мировым самообманом, чем-то похожим
на нелепый бред.
— Аггей Никитич наказал его, только по-своему: как человек
военный, он рявкнул
на него… Тот ему сгрубил что-то такое… Он повернул его да в шею, так что тот еле уплел
ноги от него!
Пепко расстегнул свою
военную курточку, сел
на стул, как-то особенно широко расставив
ноги, и сделал паузу, ожидая от меня знаков восторга. Увы! он их не дождался, а даже, наоборот, почувствовал, что мы сейчас были гораздо дальше друг от друга, чем до его отъезда в Сербию. Достаточно сказать, что я даже не ответил ему
на его белградское письмо. Вид у него был прежний, с заметной
военной выправкой, — он точно постоянно хотел сделать налево кругом. Подстриженные усы придавали вид сторожа при клинике.
Он давно со вниманием заглядывал
на статского, и, когда тот повернул к нему лицо свое,
военный, как-то радостно воскликнув: «Боже мой, это Бегушев!» — начал, шагая через
ноги своих соседей, быстро пробираться к нему.
Пестро? пожалуй, хоть и пестро; разобрать только во все века и у всех народов одни парадные мундиры
на военных и статских, — уж одно это чего стоит, а с вицмундирами и совсем можно
ногу сломать; ни один историк не устоит.
Сотни мужчин, от древних старцев, клавших
на ночь свои зубы в стакан с водой, до мальчишек, у которых в голосе бас мешается с дискантом, штатские,
военные, люди плешивые и обросшие, как обезьяны, с
ног до головы шерстью, взволнованные и бессильные, морфинисты, не скрывавшие перед ней своего порока, красавцы, калеки, развратники, от которых ее иногда тошнило, юноши, плакавшие от тоски первого падения, — все они обнимали ее с бесстыдными словами, с долгими поцелуями, дышали ей в лицо, стонали от пароксизма собачьей страсти, которая — она уже заранее знала — сию минуту сменится у них нескрываемым, непреодолимым отвращением.
Замошников — это любимец и баловень всей роты, начиная от капитана и кончая последним рядовым — Никифором Спасобом (этот Спасоб со своей хромой
ногой и бельмом
на правом глазу уже четвертый год представляет собою ходячее и вопиющее недоразумение
военной службы).
А «он» преспокойно разгуливал
на палубе третьего класса, ставя
ноги по
военному.
На другой день, или, лучше сказать, в тот же день, потому что уже рассветало, Балясников намеревался явиться к
военному министру и настоятельно просить, чтоб немедленно вынули пулю из его
ноги и дали ему возможность скорее возвратиться к действующей армии.
— Вы меня просто обидите, — говорил робко кавалерист, стоя перед графом, который, задрав
ноги на перегородку, лежал
на его постели: — я ведь тоже старый
военный и товарищ, могу сказать. Чем вам у кого-нибудь занимать, я вам с радостию готов служить рублей двести. У меня теперь нет их, а только сто; но я нынче же достану. Вы меня просто обидите, граф!
Утром я пошел в штаб дивизии. Необычно было чувствовать себя в
военной форме, необычно было, что встречные солдаты и городовые делают тебе под козырек.
Ноги путались в болтавшейся
на боку шашке.
Князь Дмитрий Павлович был чрезвычайно симпатичный старик, с открытым, добродушным, чисто русским лицом. Остатки седых волос были тщательно причесаны по-старинному,
на виски, густые седые брови, нависшие
на добрых, юношески-свежих глазах, были бессильны придать им суровый вид. Длинные седые усы с подусниками сразу выдавали в нем старую
военную складку, если бы даже он не был одет в серую форменную тужурку с светлыми пуговицами — его обыкновенный домашний костюм.
Ноги старика были закрыты пледом.
Подле француженки вам представится расстегнутый офицер, закусывающий водку, статский, читающий газету, и чьи-нибудь
военные или статские
ноги, лежащие
на бархатном стуле, и послышатся французский говор и более или менее искренний громкий хохот.
Среди манифестантов были и
военные, и один из них, отставной адмирал, старичок, все пытался командовать нами и заставить нас идти в
ногу; иногда это удавалось ему сделать с ближайшими, и тогда и пение становилось ровнее и еще больше становились мы похожи
на солдат, идущих в сражение.
Сам герцог и оба его провожатые были в обыкновенном партикулярном платье, в котором, впрочем, герцог держался совсем по-военному. Он был представительный и даже красивый мужчина, имел очень широкие манеры и глядел как человек, который не боится, что его кто-нибудь остановит; он поводил плечами, как будто
на нем были эполеты, и шел легко, словно только лишь из милости касался
ногами земли.