Неточные совпадения
Курчавую и смуглую,
С серьгой (мигало солнышко
На белой той серьге),
Другую — лошадиную
С
веревкой сажен в пять.
— Как не поедем? — покраснев и тотчас же закашлявшись, сказал Петров, отыскивая глазами жену. — Анета, Анета! — проговорил он громко, и
на тонкой
белой шее его, как
веревки, натянулись толстые жилы.
Но каково же было его изумление, когда он вдруг увидал, что Настасья не только
на этот раз дома, у себя в кухне, но еще занимается делом: вынимает из корзины
белье и развешивает
на веревках!
Это ночное мытье производилось самою Катериной Ивановной, собственноручно, по крайней мере два раза в неделю, а иногда и чаще, ибо дошли до того, что переменного
белья уже совсем почти не было, и было у каждого члена семейства по одному только экземпляру, а Катерина Ивановна не могла выносить нечистоты и лучше соглашалась мучить себя по ночам и не по силам, когда все спят, чтоб успеть к утру просушить мокрое
белье на протянутой
веревке и подать чистое, чем видеть грязь в доме.
Затем все оттер
бельем, которое тут же сушилось
на веревке, протянутой через кухню, и потом долго, со вниманием, осматривал топор у окна.
— Опять
на деревья
белье вешают! — гневно заметила она, обратясь к старосте. — Я велела
веревку протянуть. Скажи слепой Агашке: это она все любит
на иву рубашки вешать! сокровище! Обломает ветки!..
Бабушка пересмотрела все материи, приценилась и к сыру, и к карандашам, поговорила о цене
на хлеб и перешла в другую, потом в третью лавку, наконец, проехала через базар и купила только
веревку, чтоб не вешали бабы
белье на дерево, и отдала Прохору.
Здесь были шкуры зверей, оленьи панты, медвежья желчь, собольи и беличьи меха, бумажные свечи, свертки с чаем, новые топоры, плотничьи и огородные инструменты, луки, настораживаемые
на зверей, охотничье копье, фитильное ружье, приспособления для носки
на спине грузов, одежда, посуда, еще не бывшая в употреблении, китайская синяя даба,
белая и черная материя, одеяла, новые улы, сухая трава для обуви,
веревки и тулузы [Корзины, сплетенные из прутьев и оклеенные материей, похожей
на бумагу, но настолько прочной, что она не пропускает даже спирт.] с маслом.
Пожарные в двух этажах, низеньких и душных, были набиты, как сельди в бочке, и спали вповалку
на нарах, а кругом
на веревках сушилось промокшее
на пожарах платье и
белье. Половина команды — дежурная — никогда не раздевалась и спала тут же в одежде и сапогах.
Но в ту же минуту из темноты раскрытой двери, как
белый прыгающий комок, выскочил с лаем Арто.
На шее у него болтался обрывок
веревки.
Когда бабы и девка пришли
на гумно, ток был расчищен, деревянная лопата стояла воткнутой в
белый сыпучий снег и рядом с нею метла прутьями вверх, и овсяные снопы были разостланы в два ряда, волоть с волотью, длинной
веревкой по чистому току.
На одной
веревке висит разное
белье.
Оба мальчугана давно успели привыкнуть к этим закоптелым, плачущим от сырости стенам, и к мокрым отрепкам, сушившимся
на протянутой через комнату
веревке, и к этому ужасному запаху керосинового чада, детского грязного
белья и крыс — настоящему запаху нищеты.
В воротах они наткнулись
на запряженную арбу. Обвязанная до глаз
белым платком, в бешмете сверх рубахи, в сапогах и с длинною хворостиной в руках, Марьяна тащила быков за привязанную к их рогам
веревку.
— Есть хочу, — сказал Артамонов; ему не ответили. Синеватая, сырая мгла наполняла сад; перед беседкой стояли, положив головы
на шеи друг другу, две лошади, серая и тёмная;
на скамье за ними сидел человек в
белой рубахе, распутывая большую связку
верёвок.
Человек в
белой рубахе сбросил
верёвки с колен
на землю и встал, сказав негромко в сторону солдата...
Во дворе
на протянутых
веревках висело
белье; она срывала свои юбки и кофточки, еще мокрые, и бросала их
на руки глухому. Потом, разъяренная, она металась по двору около
белья, срывала всё, и то, что было не ее, бросала
на землю и топтала.
У крайнего двора
на веревке отчаянно трепалось от ветра развешенное замерзшее
белье: рубахи, одна красная, одна
белая, портки, онучи и юбка.
Панов, весь опутанный
веревками, принесенными наскоро со двора, где висело
белье, уже лежал
на нарах.
Татьяна, вдова, двоюродная сестра мельника, высокая, с багровым сердитым лицом и большим носом, внесла в огород тяжёлую корзину мокрого
белья, покосилась
на брата с племянником и начала, высоко вскидывая руки, разбрасывать
бельё на верёвки.
«Вот» — частый лысый лес, весь из палок и
веревок, и где-то внизу — плоская, серая,
белая вода, водица, которой так же мало, как той,
на картине явления Христа народу.
На белой колокольне Михаила-архангела, к приходу которого принадлежала Стрелецкая, толкалось в эти дни много праздного разряженного народа: одни приходили посмотреть
на город с высоты, стояли у шатких деревянных перил и грызли семечки из-под полы, чтоб не заругался сторож; другие для забавы звонили, но скоро уставали и передавали
веревку; и только для одного Меркулова праздничный звон был не смехом, не забавой, а делом таким серьезным и важным, в которое нужно вкладывать всю душу.
Ашанин, стоявший
на вахте с восьми часов до полудня, свежий, румяный и несколько серьезный, одетый весь в
белое, ходил взад и вперед по мостику, внимательно и озабоченно поглядывая то
на паруса — хорошо ли стоят они, и вытянуты ли до места шкоты [Снасти (
веревки), которыми натягиваются паруса.], то
на горизонт — чист ли он, и нет ли где подозрительного серого шквалистого облачка, то останавливался у компаса взглянуть, правильно ли по назначенному румбу правят рулевые.
Ручки у нее — диковинные по своим детским размерам,
белые и пухленькие, все в ямках
на суставах. Она расправила пальцы и щелкнула ими. От держания
веревок на них оставались следы.
С Андрюшкой девять девок
на веревках, бывало, спустят: напудрены все, в
белых робронах, у каждой в руках нужная вещь, у одной скрипка, у другой святочная харя, у третьей зрительна трубка.
Длинный двор кончился, и Борис вошел в темные сени. Заскрипела дверь
на блоке, пахнуло кухней и самоварным дымом, послышались резкие голоса. Проходя из сеней через кухню, Борис видел только темный дым,
веревку с развешанным
бельем и самоварную трубу, сквозь щели которой сыпались золотые искры.
Сидел я
на крылечке двора. По обледенелой тропинке, под
веревками с развешанным
бельем, катался
на одном коньке Гаврик, братишка Прасковьи. Феня надрала ему вихры, — все тесемки
на белье он завязал узлами, и так они замерзли. Он катался, — худой, с остреньким, вынюхивающим носом, и плутовские глаза выглядывали, где бы опять наколобродить.