Неточные совпадения
Вот уже открылась и река, и множество озер, и прежнее
русло Демы, по которому она текла некогда, которое тянулось длинным рукавом и
называлось Старицей.
— Верно говорю, все наше было. Сам покойный Михайло Петрович мне сказывал: поедешь, говорит, за границу, не забудь Королевцу поклониться: наш, братец, был! И Данциг был наш — Гданском
назывался, и Лейпциг — Липовец, и Дрезден — Дрозды, все наше! И Поморье все было наше, а теперь немцы Померанией называют! Больно, говорит. Да что тут еще толковать! — и посейчас один рукав Мемеля
Русью зовется, и местечко при устье его — тоже
Русь! Вот она где, наша
Русь православная, была!
Откуда это слово — а это слово самое что ни на есть древнее. В Древней
Руси назывались так сухие пути, соединяющие две водные системы, где товары, а иногда и лодки переволакивали от реки до реки.
— Месяц и двадцать три дня я за ними ухаживал — н-на! Наконец — доношу: имею, мол, в руках след подозрительных людей. Поехали. Кто таков?
Русый, который котлету ел, говорит — не ваше дело. Жид
назвался верно. Взяли с ними ещё женщину, — уже третий раз она попадается. Едем в разные другие места, собираем народ, как грибы, однако всё шваль, известная нам. Я было огорчился, но вдруг
русый вчера назвал своё имя, — оказывается господин серьёзный, бежал из Сибири, — н-на! Получу на Новый год награду!
В прежние времена подобных ему людей обзывали подьячими [Подьячий — мелкий чиновник (в допетровской
Руси подьячим
назывался писец, помощник дьяка).], крючками, крапивным семенем; сам он величал себя стряпчим [Стряпчий — ходатай по делам, частный поверенный, адвокат.].
— О крестьянстве. Так и
называется: «Крестьяне на
Руси».
— За ними старое
русло, заводиной
называется; при отце моем там Песчанка текла, а таперя погляди, куда ее нечистые занесли!
Чистое лицо, что
называется кровь с молоком, с правильными, хотя и резкими чертами, с толстой
русой косой ниже пояса, высокой грудью и тонким станом, все это, конечно, не ускользало от внимания сыновей соседей, в частности, и молодых франтов Сивцева Вражка вообще, но большинство сторонилось от молодой девушки, злобный нрав которой был известен всему околотку, а некоторые смельчаки, решившиеся было начать с ней любовное заигрывание, получали такой, в буквальном смысле, чувствительный отпор, что другу и недругу заказывали помышлять о такой тяжелой руке красавицы.
Федор Дмитриевич был среднего роста светлый шатен, с светло-синими вдумчивыми ласковыми глазами, в которых ярко светился недюжинный ум; черты его лица не могли
назваться правильными, но в общем это лицо, на котором лежала печать высшей интеллигентности, было очень привлекательно; небольшая
русая борода и усы закрывали нижнюю часть лица и губы, на которых играла всегда приветливая, но далеко не льстивая улыбка.
Белокаменная, каковою в то время она далеко не была, так как большинство теремов боярских были деревянные, подлый же народ — так
назывались тогда простые, бедные люди — ютился в лачугах и хижинах, переживала в это время, вместе со всею
Русью, тяжелые годы.
Глаша была, что
называется, король-девка, высокая, статная, красивая, с лицом несколько бледным и истомленным и с большими темно-синими глазами.
Русая коса толстым жгутом падала на спину. В своем убогом наряде она казалась франтовато одетой, во всех движениях ее была прирожденная кошачья грация и нега.