Неточные совпадения
Княгиня первая
назвала всё словами и перевела все мысли и
чувства в вопросы жизни. И всем одинаково странно и больно даже это показалось в первую минуту.
Левин никогда не
называл княгиню maman, как это делают зятья, и это было неприятно княгине. Но Левин, несмотря на то, что он очень любил и уважал княгиню, не мог, не осквернив
чувства к своей умершей матери,
называть ее так.
— Но позвольте: зачем вы их
называете ревизскими, ведь души-то самые давно уже умерли, остался один неосязаемый
чувствами звук. Впрочем, чтобы не входить в дальнейшие разговоры по этой части, по полтора рубли, извольте, дам, а больше не могу.
Базаров был великий охотник до женщин и до женской красоты, но любовь в смысле идеальном, или, как он выражался, романтическом,
называл белибердой, непростительною дурью, считал рыцарские
чувства чем-то вроде уродства или болезни и не однажды выражал свое удивление, почему не посадили в желтый дом [Желтый дом — первая психиатрическая больница в Москве.]
Всех приятелей жены он привык считать людями «третьего сорта», как
назвал их Властов; но они, с некоторого времени, стали будить в нем
чувство зависти неудачника к людям, которые устроились в своих «системах фраз» удобно, как скворцы в скворешнях.
С
чувством благоговения и обожания он произносил имена — Леонардо Винчи, Джонатан Свифт, Верлен, Флобер, Шекспир, Байрон, Пушкин, Лермонтов, — бесконечное количество имен, — и
называл всех носителей их великомучениками...
— Когда Макаров пьян, он говорит отчаянную чепуху. Он даже любовь
называет рудиментарным
чувством.
Манере Туробоева говорить Клим завидовал почти до ненависти к нему. Туробоев
называл идеи «девицами духовного сословия», утверждал, что «гуманитарные идеи требуют
чувства веры значительно больше, чем церковные, потому что гуманизм есть испорченная религия». Самгин огорчался: почему он не умеет так легко толковать прочитанные книги?
— Возвращаясь к Толстому — добавлю: он учил думать, если можно
назвать учением его мысли вслух о себе самом. Но он никогда не учил жить, не учил этому даже и в так называемых произведениях художественных, в словесной игре, именуемой искусством… Высшее искусство — это искусство жить в благолепии единства плоти и духа. Не отрывай
чувства от ума, иначе жизнь твоя превратится в цепь неосмысленных случайностей и — погибнешь!
— Вот вы о старом халате! — сказал он. — Я жду, душа замерла у меня от нетерпения слышать, как из сердца у вас порывается
чувство, каким именем
назовете вы эти порывы, а вы… Бог с вами, Ольга! Да, я влюблен в вас и говорю, что без этого нет и прямой любви: ни в отца, ни в мать, ни в няньку не влюбляются, а любят их…
Как ей быть? Оставаться в нерешительном положении нельзя: когда-нибудь от этой немой игры и борьбы запертых в груди
чувств дойдет до слов — что она ответит о прошлом! Как
назовет его и как
назовет то, что чувствует к Штольцу?
— Он не романтик, а поэт, артист, — сказала она. — Я начинаю верить в него. В нем много
чувства, правды… Я ничего не скрыла бы от него, если б у него у самого не было ко мне того, что он
называл страстью. Только чтоб его немного охладить, я решаюсь на эту глупую, двойную роль… Лишь отрезвится, я сейчас ему скажу первая все — и мы будем друзья…
Это было как раз в тот день; Лиза в негодовании встала с места, чтоб уйти, но что же сделал и чем кончил этот разумный человек? — с самым благородным видом, и даже с
чувством, предложил ей свою руку. Лиза тут же
назвала его прямо в глаза дураком и вышла.
Вот эссенция моих вопросов или, лучше сказать, биений сердца моего, в те полтора часа, которые я просидел тогда в углу на кровати, локтями в колена, а ладонями подпирая голову. Но ведь я знал, я знал уже и тогда, что все эти вопросы — совершенный вздор, а что влечет меня лишь она, — она и она одна! Наконец-то выговорил это прямо и прописал пером на бумаге, ибо даже теперь, когда пишу, год спустя, не знаю еще, как
назвать тогдашнее
чувство мое по имени!
Чаще всего
называют дружбу бескорыстным
чувством; но настоящее понятие о ней до того затерялось в людском обществе, что такое определение сделалось общим местом, под которым собственно не знают, что надо разуметь.
Бахарев сегодня был в самом хорошем расположении духа и встретил Привалова с веселым лицом. Даже болезнь, которая привязала его на целый месяц в кабинете, казалась ему забавной, и он
называл ее собачьей старостью. Привалов вздохнул свободнее, и у него тоже гора свалилась с плеч. Недавнее тяжелое
чувство разлетелось дымом, и он весело смеялся вместе с Василием Назарычем, который рассказал несколько смешных историй из своей тревожной, полной приключений жизни.
Но славянское
чувство, славянское сознание слабо выражены у Вл. Соловьева, и его нельзя
назвать глашатаем славянской идеи.
— Они говорят правду. То, что
называют возвышенными
чувствами, идеальными стремлениями, — все это в общем ходе жизни совершенно ничтожно перед стремлением каждого к своей пользе, и в корне само состоит из того же стремления к пользе.
Отец мой не любил никакого abandon, [вольности, несдержанности (фр.).] никакой откровенности, он все это
называл фамильярностью, так, как всякое
чувство — сентиментальностью.
Каждый год отец мой приказывал мне говеть. Я побаивался исповеди, и вообще церковная mise en scene [постановка (фр.).] поражала меня и пугала; с истинным страхом подходил я к причастию; но религиозным
чувством я этого не
назову, это был тот страх, который наводит все непонятное, таинственное, особенно когда ему придают серьезную торжественность; так действует ворожба, заговаривание. Разговевшись после заутрени на святой неделе и объевшись красных яиц, пасхи и кулича, я целый год больше не думал о религии.
Для понимания моего характера, а значит, и моего
чувства жизни важно понять мое отношение к тому, что
называют «счастливыми мгновениями жизни».
— Папа, я неспособна к этому
чувству… да. Я знаю, что это бывает и что все девушки мечтают об этом, но, к сожалению, я решительно не способна к такому
чувству.
Назови это уродством, но ведь бывают люди глухие, хромые, слепые, вообще калеки. Значит, по аналогии, должны быть и нравственные калеки, у которых недостает самых законных
чувств. Как видишь, я совсем не желаю обманывать себя. Ведь я тоже средний человек, папа… У меня ум перевешивает все, и я вперед отравлю всякое
чувство.
— Вы то же самое и в тех же самых выражениях сказали мне четвертого дня. Я желаю знать, любите ли вы его тем сильным, страстным
чувством, которое мы привыкли
называть любовью?
Исполнение своего намерения Иван Петрович начал с того, что одел сына по-шотландски; двенадцатилетний малый стал ходить с обнаженными икрами и с петушьим пером на складном картузе; шведку заменил молодой швейцарец, изучивший гимнастику до совершенства; музыку, как занятие недостойное мужчины, изгнали навсегда; естественные науки, международное право, математика, столярное ремесло, по совету Жан-Жака Руссо, и геральдика, для поддержания рыцарских
чувств, — вот чем должен был заниматься будущий «человек»; его будили в четыре часа утра, тотчас окачивали холодной водой и заставляли бегать вокруг высокого столба на веревке; ел он раз в день по одному блюду; ездил верхом, стрелял из арбалета; при всяком удобном случае упражнялся, по примеру родителя, в твердости воли и каждый вечер вносил в особую книгу отчет прошедшего дня и свои впечатления, а Иван Петрович, с своей стороны, писал ему наставления по-французски, в которых он
называл его mon fils [Мой сын (фр.).] и говорил ему vous.
Чувство собственности, исключительной принадлежности чего бы то ни было, хотя не вполне, но очень понимается дитятей и составляет для него особенное удовольствие (по крайней мере, так было со мной), а потому и я, будучи вовсе не скупым мальчиком, очень дорожил тем, что Сергеевка — моя; без этого притяжательного местоимения я никогда не
называл ее.
— Но это не мешает мне чувствовать то, что я говорю, чувствовать с того момента, когда я в первый раз увидал вас. Я боюсь
назвать то
чувство, которое…
Она забыла осторожность и хотя не
называла имен, но рассказывала все, что ей было известно о тайной работе для освобождения народа из цепей жадности. Рисуя образы, дорогие ее сердцу, она влагала в свои слова всю силу, все обилие любви, так поздно разбуженной в ее груди тревожными толчками жизни, и сама с горячей радостью любовалась людьми, которые вставали в памяти, освещенные и украшенные ее
чувством.
Трудно передать мои ощущения в эту минуту. Я не страдал;
чувство, которое я испытывал, нельзя даже
назвать страхом. Я был на том свете. Откуда-то, точно из другого мира, в течение нескольких секунд доносился до меня быстрою дробью тревожный топот трех пар детских ног! Но вскоре затих и он. Я был один, точно в гробу, в виду каких-то странных и необъяснимых явлений.
И меня действительно никто не бьет и не режет. Только его превосходительство изредка
назовет «размазней» или «мямлей», и то единственно по
чувствам отеческого участия к моей служебной карьере. Когда дело зайдет уже слишком далеко, когда я начинаю чересчур «мямлить», его превосходительство призывает меня к себе.
Никогда она не давала себе отчета, какого рода
чувства возбуждал в ней Копорьев, но, вероятно, у нее вошло в привычку
называть его «херувимом», потому что это название не оставляло его даже тогда, когда «херувим» однажды предстал перед нею в вицмундире и с Анной на шее.
— Мужик, — говорит, — ты и подлец, если ты смеешь над священным сердца
чувством смеяться и его пустяками
называть.
«Ах, скверно!» подумал Калугин, испытывая какое-то неприятное
чувство, и ему тоже пришло предчувствие, т. е. мысль очень обыкновенная — мысль о смерти. Но Калугин был не штабс-капитан Михайлов, он был самолюбив и одарен деревянными нервами, то, что
называют, храбр, одним словом. — Он не поддался первому
чувству и стал ободрять себя. Вспомнил про одного адъютанта, кажется, Наполеона, который, передав приказание, марш-марш, с окровавленной головой подскакал к Наполеону.
— Поглупее! Не
называете ли вы глупостью то, что я буду любить глубже, сильнее вас, не издеваться над
чувством, не шутить и не играть им холодно, как вы… и не сдергивать покрывала с священных тайн…
Те добродетельные мысли, которые мы в беседах перебирали с обожаемым другом моим Дмитрием, чудесным Митей, как я сам с собою шепотом иногда
называл его, еще нравились только моему уму, а не
чувству. Но пришло время, когда эти мысли с такой свежей силой морального открытия пришли мне в голову, что я испугался, подумав о том, сколько времени я потерял даром, и тотчас же, в ту же секунду захотел прилагать эти мысли к жизни, с твердым намерением никогда уже не изменять им.
Отдельно от общих, более или менее развитых в лицах способностей ума, чувствительности, художнического
чувства, существует частная, более или менее развитая в различных кружках общества и особенно в семействах, способность, которую я
назову пониманием.
— Влюблен, если вы хотите, — отвечал он с несколько трусливою решительностью, — или
назовите иначе это
чувство, но я очарован красотою Людмилы, как и вы также были очарованы этим.
От этого человека всегда веяло неизбывной тоской; все в доме не любили его, ругали лентяем,
называли полоумным. Матвею он тоже не нравился — с ним было всегда скучно, порою жутко, а иногда его измятые слова будили в детской душе нелюдимое
чувство, надолго загонявшее мальчика куда-нибудь в угол, где он, сидя одиноко целыми часами, сумрачно оглядывал двор и дом.
Я
называю так двойную игру, которую мы ведем с явлениями обихода и
чувств.
Неужели в его благородной душе есть место
чувству, которого
назвать не хочу?
В городе, несмотря на резкость его суждений и нервность, его любили и за глаза ласково
называли Ваней. Его врожденная деликатность, услужливость, порядочность, нравственная чистота и его поношенный сюртучок, болезненный вид и семейные несчастья внушали хорошее, теплое и грустное
чувство; к тому же он был хорошо образован и начитан, знал, по мнению горожан, все и был в городе чем-то вроде ходячего справочного словаря.
Но мимолетная, соломенная душа Гришки, как метко
назвал ее Захар, неспособна была долго сосредоточивать в себе одно какое-нибудь
чувство.
Однако, господин, — это"мерзавец"опять говорит, — ежели всякий будет пьяным рылом
называть, а я между тем об себе понимаю, что
чувства мои правильные…"Словом сказать, протокол.
Благородные мысли, благородные
чувства (их
называют также"возвышенными") нередко представляются незрелыми и даже смешными; но это происходит оттого, что по временам они облекаются в нелепую и напыщенную форму, которая, до известной степени, заслоняет их сущность.
Меня Грызунов долгое время любил; потом стал не любить и
называть"красным"; потом опять полюбил. В каком положении находятся его
чувства ко мне в настоящую минуту, я определить не могу, но когда мы встречаемся, то происходит нечто странное. Он смотрит на меня несомненно добрыми глазами, улыбается… и молчит. Я тоже молчу. Это значит, что мы понимаем друг друга. Но всякая наша встреча непременно кончается тем, что он скажет...
К утру она успокоилась, и мы помирились под влиянием того
чувства, которое мы
называли любовью.
То, что в свете
называют страстию, это бурное, мятежное ощущение всегда болтливо; но чистая, самим небом благословляемая любовь, это
чувство величайшего земного наслаждения, не изъясняется словами.
— А я против того мнения Татьяны Васильевны, — подхватил Бегушев, — что почему она
называет любовь гадкою? Во все времена все великие писатели считали любовь за одно из самых поэтических, самых активных и приятных
чувств человеческих. Против любви только те женщины, которых никогда никто не любил.
Тюменев был человек, по наружности, по крайней мере, чрезвычайно сухой и черствый — «прямолинейный», как
называл его обыкновенно Бегушев, — и единственным нежным
чувством сего государственного сановника до последнего времени можно было считать его дружбу к Бегушеву, который мог ему говорить всякие оскорбления и причинять беспокойства; видаться и беседовать с Бегушевым было наслаждением для Тюменева, и он, несмотря на свое большое самолюбие, прямо высказывал, что считает его решительно умнее себя.
И она сказала, что любит его — не прощает и любит. И это возможно? И как, какими словами
назвать то
чувство к отцу, которое сейчас испытывает сын его, Саша Погодин, — любовь? — ненависть и гнев? — запоздалая жажда мести и восстания и кровавого бунта? Ах, если бы теперь встретиться с ним… не может ли Телепнев заменить его, ведь они друзьями были!
Я решил показать «бывалость» и потребовал ананасового, но — увы! — оно было хуже кофейного, которое я попробовал из хрустальной чашки у Попа. Пока Паркер ходил, Поп
называл мне имена некоторых людей, бывших в зале, но я все забыл. Я думал о Молли и своем
чувстве, зовущем в Замечательную Страну.