Неточные совпадения
Только первое время, пока карета выезжала из ворот клуба, Левин продолжал испытывать впечатление клубного покоя, удовольствия и несомненной приличности окружающего; но как только карета выехала
на улицу и он почувствовал качку экипажа по неровной дороге, услыхал сердитый
крик встречного извозчика, увидел при неярком освещении красную вывеску кабака и лавочки, впечатление это разрушилось, и он начал обдумывать свои поступки и спросил себя, хорошо ли он делает, что едет к Анне.
Солнце пряталось за холодные вершины, и беловатый туман начинал расходиться в долинах, когда
на улице раздался звон дорожного колокольчика и
крик извозчиков.
Наконец все жиды, подняли такой
крик, что жид, стоявший
на сторо́же, должен был дать знак к молчанию, и Тарас уже начал опасаться за свою безопасность, но, вспомнивши, что жиды не могут иначе рассуждать, как
на улице, и что их языка сам демон не поймет, он успокоился.
В это время раздались
на улице неясные
крики, сопровожденные трубным и литаврным звуком.
Я бросился вон из комнаты, мигом очутился
на улице и опрометью побежал в дом священника, ничего не видя и не чувствуя. Там раздавались
крики, хохот и песни… Пугачев пировал с своими товарищами. Палаша прибежала туда же за мною. Я подослал ее вызвать тихонько Акулину Памфиловну. Через минуту попадья вышла ко мне в сени с пустым штофом в руках.
Я оставил Пугачева и вышел
на улицу. Ночь была тихая и морозная. Месяц и звезды ярко сияли, освещая площадь и виселицу. В крепости все было спокойно и темно. Только в кабаке светился огонь и раздавались
крики запоздалых гуляк. Я взглянул
на дом священника. Ставни и ворота были заперты. Казалось, все в нем было тихо.
«Надобно защищаться. Будет восстание, — выйдя
на улицу, мысленно повторял он
крики Любаши. — Идиотка».
Открывались окна в домах, выглядывали люди, все — в одну сторону, откуда еще доносились
крики и что-то трещало, как будто ломали забор. Парень сплюнул сквозь зубы, перешел через
улицу и присел
на корточки около гимназиста, но тотчас же вскочил, оглянулся и быстро, почти бегом, пошел в тихий конец
улицы.
Клим остался с таким ощущением, точно он не мог понять, кипятком или холодной водой облили его? Шагая по комнате, он пытался свести все слова, все
крики Лютова к одной фразе. Это — не удавалось, хотя слова «удирай», «уезжай» звучали убедительнее всех других. Он встал у окна, прислонясь лбом к холодному стеклу.
На улице было пустынно, только какая-то женщина, согнувшись, ходила по черному кругу
на месте костра, собирая угли в корзинку.
И вдруг он склонил свою хорошенькую головку мне
на плечо и — заплакал. Мне стало очень, очень его жалко. Правда, он выпил много вина, но он так искренно и так братски со мной говорил и с таким чувством… Вдруг, в это мгновение, с
улицы раздался
крик и сильные удары пальцами к нам в окно (тут окна цельные, большие и в первом нижнем этаже, так что можно стучать пальцами с
улицы). Это был выведенный Андреев.
В предместье мы опять очутились в чаду китайской городской жизни; опять охватили нас разные запахи, в ушах раздавались
крики разносчиков, трещанье и шипенье кухни, хлопанье
на бумагопрядильнях. Ах, какая духота! вон, вон, скорей
на чистоту, мимо интересных сцен! Однако ж я успел заметить, что у одной лавки купец, со всеми признаками неги, сидел
на улице, зажмурив глаза, а жена чесала ему седую косу. Другие у лавок ели, брились.
Когда судно приставало к городу и он шел
на рынок, по — волжскому
на базар, по дальним переулкам раздавались
крики парней; «Никитушка Ломов идет, Никитушка Ломов идет!» и все бежали да
улицу, ведущую с пристани к базару, и толпа народа валила вслед за своим богатырем.
Даже зимой, несмотря
на двойные рамы,
крики ее слышались
на улице и пугали прохожих. Но что всего хуже, под этот безумный гвалт росла ее дочь.
Не раз Анфиса Порфирьевна, окровавленная, выбегала по ночам (когда, по преимуществу, производились экзекуции над нею)
на улицу, крича караул, но ротный штаб, во главе которого стоял Савельцев, квартировал в глухой деревне, и
на крики ее никто не обращал внимания.
Кой черт? мне почудился
крик свояченицы
на улице; они, дурни, забрали себе в голову, что я им ровня.
— Лови! лови его! — послышался
крик на другом конце
улицы. — Вот он, вот беглец!
Еще одинокий глаз головы был устремлен
на окно, а уже рука, давши знак десятскому, держалась за деревянную ручку двери, и вдруг
на улице поднялся
крик…
А потом всю ночь
на улицах студенты прерывали свои песни
криками...
Михей Зотыч не мог заснуть всю ночь. Ему все слышался шум
на улице, топот ног, угрожающие
крики, и он опять трясся, как в лихорадке. Раз десять он подкрадывался к окну, припадал ухом и вслушивался. Все было тихо, он крестился и опять напрасно старался заснуть. Еще в первый раз в жизни смерть была так близко, совсем
на носу, и он трепетал, несмотря
на свои девяносто лет.
Это было уже слишком. Харитон Артемьич ринулся во двор, а со двора
на улицу,
на ходу подбирая полы развевавшегося халата. Ему ужасно хотелось вздуть ругавшегося бродягу.
На крик в окнах нижнего этажа показались улыбавшиеся лица наборщиков, а из верхнего смотрели доктор Кочетов, Устенька и сам «греческий язык».
Бывали ночи, когда вдруг в поле,
на улице вскипал пьяный
крик, кто-то бежал, тяжко топая ногами, — это было привычно и не возбуждало внимания.
Так, в сравнении с севером, здесь чаще прибегают к телесным наказаниям и бывает, что в один прием секут по 50 человек, и только
на юге уцелел дурной обычай, введенный когда-то каким-то давно уже забытым полковником, а именно — когда вам, свободному человеку, встречается
на улице или
на берегу группа арестантов, то уже за 50 шагов вы слышите
крик надзирателя: «Смир-р-рно!
Окна
на улицу были отворены, и из них слышался резкий, непрерывный говор, почти
крик, точно кто-нибудь читал вслух или даже говорил речь; голос прерывался изредка смехом нескольких звонких голосов.
Яша сразу обессилел: он совсем забыл про существование Наташки и сынишки Пети. Куда он с ними денется, ежели родитель выгонит
на улицу?.. Пока большие бабы судили да рядили, Наташка не принимала в этом никакого участия. Она пестовала своего братишку смирненько где-нибудь в уголке, как и следует сироте, и все ждала, когда вернется отец. Когда в передней избе поднялся
крик, у ней тряслись руки и ноги.
Абрамовна с Райнером так же тихо и неслышно дошли по лестнице до дверей парадного подъезда. Старуха отперла своим ключом дверь и, толкнув Райнера
на улицу, закричала пронзительным старушечьим
криком...
Когда карета съехала со двора и пропала из моих глаз, я пришел в исступленье, бросился с крыльца и побежал догонять карету с
криком: «Маменька, воротись!» Этого никто не ожидал, и потому не вдруг могли меня остановить; я успел перебежать через двор и выбежать
на улицу...
Работа Плавина между тем подвигалась быстро; внимание и удовольствие смотрящих
на него лиц увеличивалось. Вдруг
на улице раздался
крик. Все бросились к окну и увидели, что
на крыльце флигеля, с удивленным лицом, стояла жена Симонова, а посреди двора Ванька что-то такое кричал и барахтался с будочником. Несмотря
на двойные рамы, можно было расслышать их
крики.
Все это трескучее торжество отзывалось
на половине Раисы Павловны похоронными звуками. Сама она, одетая в белый пеньюар с бесчисленными прошивками, лежала
на кушетке с таким истомленным видом, точно только сейчас перенесла самую жестокую операцию и еще не успела хорошенько проснуться после хлороформирования. «Галки» сидели тут же и тревожно прислушивались к доносившимся с
улицы крикам, звукам музыки и треску ракет.
И народ бежал встречу красному знамени, он что-то кричал, сливался с толпой и шел с нею обратно, и
крики его гасли в звуках песни — той песни, которую дома пели тише других, —
на улице она текла ровно, прямо, со страшной силой. В ней звучало железное мужество, и, призывая людей в далекую дорогу к будущему, она честно говорила о тяжестях пути. В ее большом спокойном пламени плавился темный шлак пережитого, тяжелый ком привычных чувств и сгорала в пепел проклятая боязнь нового…
Она вскочила
на ноги, бросилась в кухню, накинула
на плечи кофту, закутала ребенка в шаль и молча, без
криков и жалоб, босая, в одной рубашке и кофте сверх нее, пошла по
улице. Был май, ночь была свежа, пыль
улицы холодно приставала к ногам, набиваясь между пальцами. Ребенок плакал, бился. Она раскрыла грудь, прижала сына к телу и, гонимая страхом, шла по
улице, шла, тихонько баюкая...
Всякий раз после того, как он натыкался
на преследуемого «профессора», долго не смолкали его бранные
крики; он носился тогда по
улицам, подобно Тамерлану, уничтожая все, попадавшееся
на пути грозного шествия; таким образом он практиковал еврейские погромы, задолго до их возникновения, в широких размерах; попадавшихся ему в плен евреев он всячески истязал, а над еврейскими дамами совершал гнусности, пока, наконец, экспедиция бравого штык-юнкера не кончалась
на съезжей, куда он неизменно водворялся после жестоких схваток с бунтарями.
Чудинов очутился
на улице с маленьким саком в руках. Он был словно пьян. Озирался направо и налево, слышал шум экипажей,
крик кучеров и извозчиков, говор толпы. К счастию, последний его собеседник по вагону — добрый, должно быть, человек был, — проходя мимо, крикнул ему...
— Я не словами вызвал, а
криком,
криком! — повторил двукратно Марфин. — Я кричал всюду: в гостиных, в клубах,
на балах,
на улицах, в церквах.
Арестант пускается бежать что есть силы по «зеленой
улице», но, разумеется, не пробегает и пятнадцати рядов; палки, как барабанная дробь, как молния, разом, вдруг, низвергаются
на его спину, и бедняк с
криком упадает, как подкошенный, как сраженный пулей.
На мое счастье, солдаты быстро разнесли эту историю по всему двору, по всей
улице, и вечером, лежа
на чердаке, я услыхал внизу
крик Натальи Козловской...
Куры, разрывшие грядки, собака, выпившая куриное яйцо, кошка, посетившая погреб, зависть к успеху дочери соседа у парней, ревность к мужу — вся жизнь выносилась
на улицу в резких
криках, в обидных словах и с яростным бесстыдством кликуш оплёвывалась желчью, обливалась грязью.
Почти каждый праздник, под вечер или ночью, где-нибудь в городе раздавался
крик женщины, и не однажды Матвей видел, как вдоль
улицы мчалась белая фигура, полуголая, с растрёпанными волосами. Вздрагивая, вспоминал, как Палага навивала
на пальцы вырванные волосы…
Разбойники, надев
на себя женские платья, поповские стихари, с
криком бегали по
улицам, грабя и зажигая дома.
Скандал вышел
на всю
улицу, и, как в тот раз, когда в брагинские ворота ломился Самойло Михеич, опять в окнах пазухинского дома торчали любопытные лица, и Старая Кедровская
улица оглашалась пьяными
криками и крупной руганью.
По узким
улицам города угрюмо шагали отряды солдат, истомленных боями, полуголодных; из окон домов изливались стоны раненых,
крики бреда, молитвы женщин и плач детей. Разговаривали подавленно, вполголоса и, останавливая
на полуслове речь друг друга, напряженно вслушивались — не идут ли
на приступ враги?
Дядя заставил Евсея проститься с хозяевами и повёл его в город. Евсей смотрел
на всё совиными глазами и жался к дяде. Хлопали двери магазинов, визжали блоки; треск пролёток и тяжёлый грохот телег,
крики торговцев, шарканье и топот ног — все эти звуки сцепились вместе, спутались в душное, пыльное облако. Люди шли быстро, точно боялись опоздать куда-то, перебегали через
улицу под мордами лошадей. Неугомонная суета утомляла глаза, мальчик порою закрывал их, спотыкался и говорил дяде...
Понятно то оживление, какое охватило всю Каменку, когда
на улице пронесся
крик...
Я не раз видел, и привык уже видеть, землю, устланную телами убитых
на сражении; но эта
улица показалась мне столь отвратительною, что я нехотя зажмурил глаза, и лишь только въехал в город, вдруг сцена переменилась: красивая площадь, кипящая народом, русские офицеры, национальная польская гвардия, красавицы, толпы суетливых жидов, шум,
крик, песни, веселые лица; одним словом везде, повсюду жизнь и движение.
Сборской отправился
на своей тележке за Москву-реку, а Зарецкой сел
на лошадь и в провожании уланского вахмистра поехал через город к Тверской заставе. Выезжая
на Красную площадь, он заметил, что густые толпы народа с ужасным шумом и
криком бежали по Никольской
улице. Против самых Спасских ворот повстречался с ним Зарядьев, который шел из Кремля.
Ее материнское сердце сжалось, но вскоре мысль, что он не вытерпит мучений до конца и выскажет ее тайну, овладела всем ее существом… она и молилась, и плакала, и бегала по избе, в нерешимости, что ей делать, даже было мгновенье, когда она почти покушалась
на предательство… но вот сперва утихли
крики; потом удары… потом брань… и наконец она увидала из окна, как казаки выходили один за одним за ворота, и
на улице, собравшись в кружок, стали советоваться между собою.
Потом народ рассыпался частью по избам, частью по
улице; все сии происшествия заняли гораздо более времени, нежели нам нужно было, чтоб описать их, и уж солнце начинало приближаться к западу, когда волнение в деревне утихло; девки и бабы собрались
на заваленках и запели праздничные песни!.. вскоре стада с топотом, пылью и блеянием, возвращая<сь> с паствы, рассыпались по
улице, и ребятишки с обычным
криком стали гоняться за отсталыми овцами… и никто бы не отгадал, что час или два тому назад,
на этом самом месте, произнесен смертный приговор целому дворянскому семейству!..
На широкой и единственной
улице деревни толпился народ в праздничных кафтанах, с буйными
криками веселья и злобы, вокруг казаков, которые, держа коней в поводу, гордо принимали подарки мужиков и тянули ковшами густую брагу, передавая друг другу ведро, в которое староста по временам подливал хмельного напитка.
Вдруг
на прошлой неделе я прохожу по
улице, и как посмотрел
на приятеля — слышу жалобный
крик: «А меня красят в желтую краску!» Злодеи! варвары! они не пощадили ничего: ни колонн, ни карнизов, и мой приятель пожелтел, как канарейка.
Из облака дыма падали
на улицу и во дворы золотые «галки», бестолково суетились мужики и бабы, заботясь каждый о своем, и непрерывно звучал воющий
крик...
Все это промелькнуло и исчезло. Пыльные
улицы, залитые палящим зноем; измученные возбуждением и почти беглым шагом
на пространстве целой версты солдаты, изнемогающие от жажды;
крик офицеров, требующих, чтобы все шли в строю и в ногу, — вот все, что я видел и слышал пять минут спустя. И когда мы прошли еще версты две душным городом и пришли
на выгон, отведенный нам под бивуак, я бросился
на землю, совершенно разбитый и телом и душою.