Неточные совпадения
Она смутно решила себе в числе тех планов, которые приходили ей в голову, и то, что после того, что произойдет там
на станции или в именьи графини, она поедет по Нижегородской дороге до первого
города и останется там.
Катавасов, войдя в свой вагон, невольно кривя душой, рассказал Сергею Ивановичу свои наблюдения над добровольцами, из которых оказывалось, что они были отличные ребята.
На большой
станции в
городе опять пение и крики встретили добровольцев, опять явились с кружками сборщицы и сборщики, и губернские дамы поднесли букеты добровольцам и пошли за ними в буфет; но всё это было уже гораздо слабее и меньше, чем в Москве.
Он долго думал в этом направлении и, почувствовав себя настроенным воинственно, готовым к бою, хотел идти к Алине, куда прошли все, кроме Варавки, но вспомнил, что ему пора ехать в
город. Дорогой
на станцию, по трудной, песчаной дороге, между холмов, украшенных кривеньким сосняком, Клим Самгин незаметно утратил боевое настроение и, толкая впереди себя длинную тень свою, думал уже о том, как трудно найти себя в хаосе чужих мыслей, за которыми скрыты непонятные чувства.
— Да как это ты подкрался: караулили, ждали, и всё даром! — говорила Татьяна Марковна. — Мужики караулили у меня по ночам. Вот и теперь послала было Егорку верхом
на большую дорогу, не увидит ли тебя? А Савелья в
город — узнать. А ты опять — как тогда! Да дайте же завтракать! Что это не дождешься? Помещик приехал в свое родовое имение, а ничего не готово: точно
на станции! Что прежде готово, то и подавайте.
«Однако есть лошади?» — спросил я
на Ыргалахской
станции… «Коней нету», — был ответ. «А если я опоздаю, да в
городе спросят» и т. д. — «Коней нет», — повторил русский якут.
На Воловьей
станции Митя тотчас же заказал почтовых в
город, а сам вдруг догадался, что до невозможности голоден.
Как раз в это лето, в июле месяце, во время вакаций, случилось так, что маменька с сынком отправились погостить
на недельку в другой уезд, за семьдесят верст, к одной дальней родственнице, муж которой служил
на станции железной дороги (той самой, ближайшей от нашего
города станции, с которой Иван Федорович Карамазов месяц спустя отправился в Москву).
Он вздохнул и стал говорить, что боится
города и что делать ему там нечего. Тогда я предложил ему дойти со мной до
станции железной дороги, где я мог бы снабдить его
на дорогу деньгами и продовольствием.
В погожие сумерки «весь
город» выходил
на улицу, и вся его жизнь в эти часы переливалась пестрыми волнами между тюрьмой —
на одной стороне и почтовой
станцией —
на другой.
Именно с такими мыслями возвращался в Заполье Галактион и последнюю
станцию особенно торопился. Ему хотелось поскорее увидеть жену и детей. Да, он соскучился о них.
На детей в последнее время он обращал совсем мало внимания, и ему делалось совестно. И жены совестно. Подъезжая к
городу, Галактион решил, что все расскажет жене, все до последней мелочи, вымолит прощение и заживет по-новому.
Лопахин(в дверь, им вслед). Пожалуйте, покорнейше прошу! По стаканчику
на прощанье. Из
города не догадался привезть, а
на станции нашел только одну бутылку. Пожалуйте!
— Постой, что еще вперед будет! Площадь-то какая прежде была? экипажи из грязи народом вытаскивали! А теперь посмотри — как есть красавица! Собор-то, собор-то!
на кумпол-то взгляни! За пятнадцать верст, как по остреченскому тракту едешь, видно! Как с последней
станции выедешь — всё перед глазами, словно вот рукой до города-то подать! Каменных домов сколько понастроили! А ужо, как Московскую улицу вымостим да гостиный двор выстроим — чем не Москва будет!
— Вам, мамаша, для незаметности, так сказать, нужно выехать отсюда пораньше. И поезжайте вы
на следующую
станцию, а не в
город, —
на почтовых поезжайте…
Не знал он тоже, как он сядет в вагон; он смутно решился сесть где-нибудь
на второй или
на третьей большой
станции от
города, до нее же добраться хоть и пешком.
На этом месте разговор по необходимости должен был прерваться, потому что мои путники въехали в
город и были прямо подвезены к почтовой
станции, где Аггей Никитич думал было угостить Мартына Степаныча чайком, ужином, чтобы с ним еще побеседовать; но Пилецкий решительно воспротивился тому и, объяснив снова, что он спешит в Петербург для успокоения Егора Егорыча, просил об одном, чтобы ему дали скорее лошадей, которые вслед за громогласным приказанием Аггея Никитича: «Лошадей, тройку!» — мгновенно же были заложены, и Мартын Степаныч отправился в свой неблизкий вояж, а Аггей Никитич, забыв о существовании всевозможных контор и о том, что их следует ревизовать, прилег
на постель, дабы сообразить все слышанное им от Пилецкого; но это ему не удалось, потому что дверь почтовой
станции осторожно отворилась, и пред очи своего начальника предстал уездный почтмейстер в мундире и с лицом крайне оробелым.
Город пробавлялся новостями, не идущими к нашему делу; то к исправнику поступала жалоба от некоей девицы
на начальника инвалидной команды, капитана Повердовню, то Ахилла, сидя
на крыльце у
станции, узнавал от проезжающих, что чиновник князь Борноволоков будто бы умер «скорописною смертию», а Туберозов все пребывал в своей ссылке, и друзья его солидно остепенились
на том, что тут «ничего не поделаешь».
На одной
станции у небольшого
города, здания которого виднелись над рекой, под лесом, в вагон, где сидел Матвей, вошел новый пассажир.
Последние минуты расставания были особенно тяжелы для нее. По обыкновению, прощание происходило
на первой от
города станции, куда собрались самые преданные, чтобы проводить в дальнейший путь добрейшего из помпадуров. Закусили, выпили, поплакали; советник Проходимцев даже до того обмочился слезами, что старый помпадур только махнул рукою и сказал...
Все серьезные зоологи работают
на биологических
станциях в Неаполе или Villefranche [Вильфранш (франц.) — небольшой
город во Франции.].
И через восемь дней он ехал по дороге от
города на станцию; тихо ехал по краю избитого шоссе с вывороченным булыжником, торчавшим среди глубоких выбоин, в них засохла грязь, вздутая горбом, исчерченная трещинами.
Прошло около месяца. Покончив с делами, я опять возвращался в губернский
город на почтовых и около полудня приехал
на N-скую
станцию.
Люба. Степа уехал
на велосипеде
на станцию, Митрофан Ермилыч с папа уехал в
город, мелкота в крокет играют, а Ваня тут,
на крыльце, что-то с собаками возится.
Скрывать убийство было бы мучительно, но то, что явится со
станции жандарм, который будет посвистывать и насмешливо улыбаться, придут мужики и крепко свяжут руки Якову и Аглае и с торжеством поведут их в волость, а оттуда в
город, и дорогой все будут указывать
на них и весело говорить: «Богомоловых ведут!» — это представлялось Якову мучительнее всего, и хотелось протянуть как-нибудь время, чтобы пережить этот срам не теперь, а когда-нибудь после.
Буфетчик Сергей Никанорыч когда-то имел большие деньги и держал буфет
на первоклассной
станции, в губернском
городе, где перекрещивались две дороги.
Проходит еще двое суток и наконец вдали, в смуглом тумане показывается столица. Путь кончен. Поезд останавливается, не доезжая
города, около товарной
станции. Быки, выпущенные из вагонов
на волю, пошатываются и спотыкаются, точно идут по скользкому льду.
Наконец —
на каждом перекрестке в
городе,
на каждой сходке в селе,
на каждой
станции в дороге встречает он целовальника и откупщика и, полный горького отчаяния, предается им телом и душой, с семьей, с именьишком, даже часто с будущим трудом своим, за который еще только задаток получен…»
Козулькой называется расстояние в 22 версты между
станциями Чернореченской и Козульской (это между
городами Ачинском и Красноярском). За две, за три
станции до страшного места начинают уж показываться предвестники. Один встречный говорит, что он четыре раза опрокинулся, другой жалуется, что у него ось сломалась, третий угрюмо молчит и
на вопрос, хороша ли дорога, отвечает: «Очень хороша, чёрт бы ее взял!»
На меня все смотрят с сожалением, как
на покойника, потому что у меня собственный экипаж.
На поезде пришлось ехать до
города две
станции.
То, что я видел в
городах,
на узловых
станциях железных дорог, не могло обнадеживать в исходе, сколько-нибудь благоприятном для Франции. Я видел только новобранцев, или мобилей из плохих офицеров, или более комических, чем внушительных francs-tireurs (вольных стрелков, партизан), мальчиков, одетых какими-то шиллеровскими разбойниками.
По приказанию начальства, по давно заведенному шаблону, чувствуя, что она бесцветна и скучна, без страсти и огня выпалит он ее перед присяжными, а там дальше — скакать по грязи и под дождем
на станцию, оттуда в
город, чтобы вскоре получить приказ опять ехать куда-нибудь в уезд, читать новую речь… скучно!
Был поздний вечер 24 декабря. Я прибыл
на Установскую почтовую
станцию, отстоящую в двадцати пяти верстах от главного
города Енисейской губернии — Красноярска — места моего служения, куда я спешил, возвращаясь из командировки.
На дворе стояла страшная стужа; было около сорока градусов мороза, а к вечеру поднялся резкий ветер и начинала крутить вьюга.
Пассажиры экспресса и почтовых поездов; офицеры, да и служащие
на станциях, а в
городах публика, пришедшая встретить воинский поезд, дают солдатикам деньги, табак, папиросы, чай, сахар…
Последняя устроена по ходатайству читинцев, которые лишены были
станции в
городе, несмотря
на то, что дорога идёт почти
городом Читой.
По приходе в
город, он отправился
на станцию железной дороги, дождался прихода поезда из Голландии и вместе с прибывшими пассажирами вышел
на вокзальный подъезд, сел в омнибус одной из первых гостиниц
города и поехал туда.
Приехали
на Нижнеудинскую
станцию, —
город Нижнеудинск, Иркутской губ. отстоит от неё в полуверсте и внешним видом напоминает Каинск.
На рикше я проехал, получив пропускной билет, в старый китайский
город, — новый, где сосредоточено всё русское военно-гражданское управление и где живёт в настоящее время наместник Дальнего Востока, расположен около самой
станции железной дороги.
Лошади расставлены от деревни до
города на станциях, говорилось в письме.
Он ежедневно после обеда приезжал в
город, где проводил в клубе за карточным столом до поздней ночи, а так как в эти часы не было уже отходящих поездов, то он большею частью возвращался домой
на своих лошадях, приезжавших за ним, или в фиакре. От
станции Париж до Эрмитажа было не более пятнадцати верст по прекрасному версальскому шоссе.
Пошла суета да беганье, а нездоровый фельдмаршал тем временем поместился в почтовой
станции и улегся
на грязном диване, который для него только чистою простынею покрыли. Между тем весть об этом событии, разумеется, скоро облетела весь
город, и все военные побежали поскорее чиститься и парадиться, а штатские — сапоги наваксили, виски припомадили и столпились против
станции на другом тротуаре. Стоят и фельдмаршала высматривают — не покажется ли в окно?
Ее гневность и силу знали не только в
городе, но и
на почтовых
станциях, где ее боялись все ямщики…