Неточные совпадения
А
день сегодня праздничный,
Куда пропал народ?..»
Идут селом —
на улице
Одни ребята малые,
В домах — старухи старые,
А то и вовсе заперты
Калитки
на замок.
— Ну что, Капитоныч? — сказал Сережа, румяный и веселый возвратившись с гулянья накануне
дня своего рождения и отдавая свою сборчатую поддевку высокому, улыбающемуся
на маленького человека с высоты своего роста, старому швейцару. — Что, был
сегодня подвязанный чиновник? Принял папа?
— Здесь нечисто! Я встретил
сегодня черноморского урядника; он мне знаком — был прошлого года в отряде; как я ему сказал, где мы остановились, а он мне: «Здесь, брат, нечисто, люди недобрые!..» Да и в самом
деле, что это за слепой! ходит везде один, и
на базар, за хлебом, и за водой… уж видно, здесь к этому привыкли.
— А я так даже подивился
на него
сегодня, — начал Зосимов, очень обрадовавшись пришедшим, потому что в десять минут уже успел потерять нитку разговора с своим больным. —
Дня через три-четыре, если так пойдет, совсем будет как прежде, то есть как было назад тому месяц, али два… али, пожалуй, и три? Ведь это издалека началось да подготовлялось… а? Сознаётесь теперь, что, может, и сами виноваты были? — прибавил он с осторожною улыбкой, как бы все еще боясь его чем-нибудь раздражить.
А сама-то весь-то
день сегодня моет, чистит, чинит, корыто сама, с своею слабенькою-то силой, в комнату втащила, запыхалась, так и упала
на постель; а то мы в ряды еще с ней утром ходили, башмачки Полечке и Лене купить, потому у них все развалились, только у нас денег-то и недостало по расчету, очень много недостало, а она такие миленькие ботиночки выбрала, потому у ней вкус есть, вы не знаете…
— А чего такого?
На здоровье! Куда спешить?
На свидание, что ли? Все время теперь наше. Я уж часа три тебя жду; раза два заходил, ты спал. К Зосимову два раза наведывался: нет дома, да и только! Да ничего, придет!.. По своим делишкам тоже отлучался. Я ведь
сегодня переехал, совсем переехал, с дядей. У меня ведь теперь дядя… Ну да к черту, за
дело!.. Давай сюда узел, Настенька. Вот мы сейчас… А как, брат, себя чувствуешь?
Не имея, так сказать, одной корки насущной пищи
на завтрашний
день и… ну, и обуви и всего, покупается
сегодня ямайский ром и даже, кажется, мадера и-и-и кофе.
А
сегодня поутру, в восемь часов, — то есть это
на третий-то
день, понимаешь? — вижу, входит ко мне Миколай, не тверезый, да и не то чтоб очень пьяный, а понимать разговор может.
— Экой ты чудак! — небрежно перебил Базаров. — Разве ты не знаешь, что
на нашем наречии и для нашего брата «неладно» значит «ладно»? Пожива есть, значит. Не сам ли ты
сегодня говорил, что она странно вышла замуж, хотя, по мнению моему, выйти за богатого старика —
дело ничуть не странное, а, напротив, благоразумное. Я городским толкам не верю; но люблю думать, как говорит наш образованный губернатор, что они справедливы.
— Нелегко. Черт меня дернул
сегодня подразнить отца: он
на днях велел высечь одного своего оброчного мужика — и очень хорошо сделал; да, да, не гляди
на меня с таким ужасом — очень хорошо сделал, потому что вор и пьяница он страшнейший; только отец никак не ожидал, что я об этом, как говорится, известен стал. Он очень сконфузился, а теперь мне придется вдобавок его огорчить… Ничего! До свадьбы заживет.
Были в жизни его моменты, когда действительность унижала его, пыталась раздавить, он вспомнил ночь 9 Января
на темных улицах Петербурга, первые
дни Московского восстания, тот вечер, когда избили его и Любашу, — во всех этих случаях он подчинялся страху, который взрывал в нем естественное чувство самосохранения, а
сегодня он подавлен тоже, конечно, чувством биологическим, но — не только им.
Он был очень недоволен этой встречей и самим собою за бесцветность и вялость, которые обнаружил, беседуя с Дроновым. Механически воспринимая речи его, он старался догадаться: о чем вот уж три
дня таинственно шепчется Лидия с Алиной и почему они
сегодня внезапно уехали
на дачу? Телепнева встревожена, она, кажется, плакала, у нее усталые глаза; Лидия, озабоченно ухаживая за нею, сердито покусывает губы.
— В кусочки, да! Хлебушка у них — ни поесть, ни посеять. А в магазее хлеб есть, лежит. Просили они
на посев — не вышло, отказали им. Вот они и решили самосильно взять хлеб силою бунта, значит. Они еще в среду хотели
дело это сделать, да приехал земской, напугал. К тому же и
день будний, не соберешь весь-то народ, а
сегодня — воскресенье.
—
Сегодня не поедешь; в четверг большой праздник: стоит ли ездить взад и вперед
на три
дня?
Он взглянул
на часы: два часа, пора ехать к Ольге.
Сегодня положенный
день обедать. Он мало-помалу развеселился, велел привести извозчика и поехал в Морскую.
На другой
день он послал узнать о здоровье. Приказали сказать: «Слава Богу, и просят
сегодня кушать, а вечером все
на фейерверк изволят ехать, за пять верст».
«В самом
деле, сирени вянут! — думал он. — Зачем это письмо? К чему я не спал всю ночь, писал утром? Вот теперь, как стало
на душе опять покойно (он зевнул)… ужасно спать хочется. А если б письма не было, и ничего б этого не было: она бы не плакала, было бы все по-вчерашнему; тихо сидели бы мы тут же, в аллее, глядели друг
на друга, говорили о счастье. И
сегодня бы так же и завтра…» Он зевнул во весь рот.
— Ты засыпал бы с каждым
днем все глубже — не правда ли? А я? Ты видишь, какая я? Я не состареюсь, не устану жить никогда. А с тобой мы стали бы жить изо
дня в
день, ждать Рождества, потом Масленицы, ездить в гости, танцевать и не думать ни о чем; ложились бы спать и благодарили Бога, что
день скоро прошел, а утром просыпались бы с желанием, чтоб
сегодня походило
на вчера… вот наше будущее — да? Разве это жизнь? Я зачахну, умру… за что, Илья? Будешь ли ты счастлив…
— А коли хорошо тут, так зачем и хотеть в другое место? Останьтесь-ка лучше у меня
на целый
день, отобедайте, а там вечером — Бог с вами!.. Да, я и забыл: куда мне ехать! Тарантьев обедать придет:
сегодня суббота.
«Нет, уж
сегодня не поеду; надо решить
дело скорей, да потом… Что это, ответа поверенный не шлет из деревни?.. Я бы давно уехал, перед отъездом обручился бы с Ольгой… Ах, а она все смотрит
на меня! Беда, право!»
Боже, боже!..
Сегодня! — бедный мой отец!
И
дева падает
на ложе,
Как хладный падает мертвец.
— Довольно, Марк, я тоже утомлена этой теорией о любви
на срок! — с нетерпением перебила она. — Я очень несчастлива, у меня не одна эта туча
на душе — разлука с вами! Вот уж год я скрытничаю с бабушкой — и это убивает меня, и ее еще больше, я вижу это. Я думала, что
на днях эта пытка кончится;
сегодня, завтра мы наконец выскажемся вполне, искренно объявим друг другу свои мысли, надежды, цели… и…
— Как первую женщину в целом мире! Если б я смел мечтать, что вы хоть отчасти
разделяете это чувство… нет, это много, я не стою… если одобряете его, как я надеялся… если не любите другого, то… будьте моей лесной царицей, моей женой, — и
на земле не будет никого счастливее меня!.. Вот что хотел я сказать — и долго не смел! Хотел отложить это до ваших именин, но не выдержал и приехал, чтобы
сегодня в семейный праздник, в
день рождения вашей сестры…
— Нет, испугалась непритворно, а я спрятался — и слушаю. «Откуда вы? — спрашивает она, — как сюда попали?» — «Я, говорит,
сегодня приехал
на два
дня, чтобы завтра, в
день рожденья вашей сестры… Я выбрал этот
день…»
— Mon enfant, клянусь тебе, что в этом ты ошибаешься: это два самые неотложные
дела… Cher enfant! — вскричал он вдруг, ужасно умилившись, — милый мой юноша! (Он положил мне обе руки
на голову.) Благословляю тебя и твой жребий… будем всегда чисты сердцем, как и
сегодня… добры и прекрасны, как можно больше… будем любить все прекрасное… во всех его разнообразных формах… Ну, enfin… enfin rendons grâce… et je te benis! [А теперь… теперь вознесем хвалу… и я благословляю тебя! (франц.)]
— Что вы, мама? — удивился я, — я и
сегодня на панихиду приду, и еще приду; и… к тому же завтра —
день вашего рожденья, мама, милый друг мой! Не дожил он трех
дней только!
— Здравствуйте все. Соня, я непременно хотел принести тебе
сегодня этот букет, в
день твоего рождения, а потому и не явился
на погребение, чтоб не прийти к мертвому с букетом; да ты и сама меня не ждала к погребению, я знаю. Старик, верно, не посердится
на эти цветы, потому что сам же завещал нам радость, не правда ли? Я думаю, он здесь где-нибудь в комнате.
— Ах, в самом
деле! — подхватил князь, но
на этот раз с чрезвычайно солидною и серьезною миной в лице, — это, должно быть, Лизавета Макаровна, короткая знакомая Анны Федоровны Столбеевой, у которой я теперь живу. Она, верно, посещала
сегодня Дарью Онисимовну, тоже близкую знакомую Анны Федоровны,
на которую та, уезжая, оставила дом…
— Ни за что не пойду к Анне Андреевне! — повторил я с злобным наслаждением, — потому не пойду, что назвали меня сейчас олухом, тогда как я никогда еще не был так проницателен, как
сегодня. Все ваши
дела на ладонке вижу; а к Анне Андреевне все-таки не пойду!
Только что убежала она вчера от нас, я тотчас же положил было в мыслях идти за ней следом сюда и переубедить ее, но это непредвиденное и неотложное
дело, которое, впрочем, я весьма бы мог отложить до
сегодня…
на неделю даже, — это досадное
дело всему помешало и все испортило.
— Не знаю; не берусь решать, верны ли эти два стиха иль нет. Должно быть, истина, как и всегда, где-нибудь лежит посредине: то есть в одном случае святая истина, а в другом — ложь. Я только знаю наверно одно: что еще надолго эта мысль останется одним из самых главных спорных пунктов между людьми. Во всяком случае, я замечаю, что вам теперь танцевать хочется. Что ж, и потанцуйте: моцион полезен, а
на меня как раз
сегодня утром ужасно много
дела взвалили… да и опоздал же я с вами!
На фрегате ничего особенного: баниосы ездят каждый
день выведывать о намерениях адмирала.
Сегодня были двое младших переводчиков и двое ондер-баниосов: они просили, нельзя ли нам не кататься слишком далеко, потому что им велено следить за нами, а их лодки не угоняются за нашими. «Да зачем вы следите?» — «Велено», — сказал высокий старик в синем халате. «Ведь вы нам помешать не можете». — «Велено, что делать! Мы и сами желали бы, чтоб это скорее изменилось», — прибавил он.
Наконец объявлено, что не
сегодня, так завтра снимаемся с якоря. Надо было перебраться
на фрегат. Я последние два
дня еще раз объехал окрестности, был
на кальсадо,
на Эскольте,
на Розарио, в лавках. Вчера отправил свои чемоданы домой, а
сегодня, после обеда,
на катере отправился и сам. С нами поехал француз Рl. и еще испанец, некогда моряк, а теперь commandant des troupes, как он называл себя. В этот
день обещали быть
на фрегате несколько испанских семейств, в которых были приняты наши молодые люди.
Сегодня с утра движение и сборы
на фрегате: затеяли свезти
на берег команду. Офицеры тоже захотели провести там
день, обедать и пить чай. «Где же это они будут обедать? — думал я, — ведь там ни стульев, ни столов», и не знал, ехать или нет; но и оставаться почти одному
на фрегате тоже невесело.
Но дунул холод, свежий ветер, и стоножки, тараканы — все исчезло. Взяли три рифа, а
сегодня, 31-го марта утром, и четвертый. Грот взяли
на гитовы и поставили грот-трисель. NO дует с холодом: вдруг из тропиков, через пять
дней — чуть не в мороз! Нет и 10° тепла. Стихает — слава Богу!
Опять пошли по узлу, по полтора, иногда совсем не шли. Сначала мы не тревожились, ожидая, что не
сегодня, так завтра задует поживее; но проходили
дни, ночи, паруса висели, фрегат только качался почти
на одном месте, иногда довольно сильно, от крупной зыби, предвещавшей, по-видимому, ветер. Но это только слабое и отдаленное дуновение где-то, в счастливом месте, пронесшегося ветра. Появлявшиеся
на горизонте тучки, казалось, несли дождь и перемену: дождь точно лил потоками, непрерывный, а ветра не было.
Решились не допустить мачту упасть и в помощь ослабевшим вантам «заложили сейтали» (веревки с блоками). Работа кипела, несмотря
на то, что уж наступила ночь. Успокоились не прежде, как кончив ее.
На другой
день стали вытягивать самые ванты. К счастию, погода стихла и дала исполнить это, по возможности, хорошо.
Сегодня мачта почти стоит твердо; но
на всякий случай заносят пару лишних вант, чтоб новый крепкий ветер не застал врасплох.
Мы пока кончили водяное странствие.
Сегодня сделали последнюю станцию. Я опять целый
день любовался
на трех станциях природной каменной набережной из плитняка. Ежели б такая была в Петербурге или в другой столице, искусству нечего было бы прибавлять, разве чугунную решетку. Река, разливаясь, оставляет по себе след, кладя слоями легкие заметки. Особенно хороши эти заметки
на глинистом берегу. Глина крепка, и слои — как ступени: издали весь берег похож
на деревянную лестницу.
На все у них запрещение:
сегодня Посьет дает баниосам серебряные часы, которые забыли отослать третьего
дня в числе прочих подарков: чего бы, кажется, проще, как взять да прибавить к прочим?
Сегодня два события, следовательно, два развлечения: кит зашел в бухту и играл у берегов да наши куры, которых свезли
на берег, разлетелись, штук сто. Странно: способность летать вдруг в несколько
дней развилась в лесу так, что не было возможности поймать их; они летали по деревьям, как лесные птицы. Нет сомнения, что если они одичают, то приобретут все способности для летанья, когда-то, вероятно, утраченные ими в порабощенном состоянии.
— Это плохое доказательство. Вот я за вас
сегодня поручусь, а вы меня завтра ко
дну спустите… Ведь спустите и не поморщитесь. Ха-ха! Нисколько не обижусь, поелику homo homini lupus est. [человек человеку — волк (лат.).] Кстати, у вас
на святках бал готовится? Отличное
дело…
— И отличное
дело: устрою в монастырь… Ха-ха…Бедная моя девочка, ты не совсем здорова
сегодня… Только не осуждай мать, не бери этого греха
на душу: жизнь долга, Надя; и так и этак передумаешь еще десять раз.
— Ничего… Собирается ехать
на свою мельницу. Да, еще есть новость, Василий Назарыч…
Сегодня видел доктора, он едет в Париж.
На днях получил телеграмму от Зоси; она ему телеграфирует, что Половодов застрелился. Его давно разыскивали по Европе по
делу о конкурсе, но он ловко скрывался под чужими именами, а в Париже полиция его и накрыла: полиция в двери, а он пулю в лоб… Теперь Зося вызывает доктора в Париж; она хлопочет о разводе.
— Lise, ты с ума сошла. Уйдемте, Алексей Федорович, она слишком капризна
сегодня, я ее раздражать боюсь. О, горе с нервною женщиной, Алексей Федорович! А ведь в самом
деле она, может быть, при вас спать захотела. Как это вы так скоро нагнали
на нее сон, и как это счастливо!
Николай же Парфенович Нелюдов даже еще за три
дня рассчитывал прибыть в этот вечер к Михаилу Макаровичу, так сказать, нечаянно, чтобы вдруг и коварно поразить его старшую девицу Ольгу Михайловну тем, что ему известен ее секрет, что он знает, что
сегодня день ее рождения и что она нарочно пожелала скрыть его от нашего общества, с тем чтобы не созывать город
на танцы.
— Слушай, — проговорил Алеша, — она придет, но не знаю когда, может
сегодня, может
на днях, этого не знаю, но придет, придет, это наверно.
— А когда они прибудут, твои три тысячи? Ты еще и несовершеннолетний вдобавок, а надо непременно, непременно, чтобы ты
сегодня уже ей откланялся, с деньгами или без денег, потому что я дальше тянуть не могу,
дело на такой точке стало. Завтра уже поздно, поздно. Я тебя к отцу пошлю.
— Веселимся, — продолжает сухенький старичок, — пьем вино новое, вино радости новой, великой; видишь, сколько гостей? Вот и жених и невеста, вот и премудрый архитриклин, вино новое пробует. Чего дивишься
на меня? Я луковку подал, вот и я здесь. И многие здесь только по луковке подали, по одной только маленькой луковке… Что наши
дела? И ты, тихий, и ты, кроткий мой мальчик, и ты
сегодня луковку сумел подать алчущей. Начинай, милый, начинай, кроткий,
дело свое!.. А видишь ли солнце наше, видишь ли ты его?
Сегодня первый
день осени (1 сентября). После полудня мы оставили реку Сяо-Кему и перешли
на Такему. Расстояние это небольшое — всего только 7 км при хорошей тропе, проложенной параллельно берегу моря.
— Да я их и третьёго
дня и вчерась спрашивал, — подхватил оробевший казачок, — не прикажете ли, говорю, Пантелей Еремеич, за священником сбегать? «Молчи, говорит, дурак. Не в свое
дело не суйся». А
сегодня, как я стал докладывать, — только посмотрели
на меня да усом повели.