Неточные совпадения
Клим спросил еще стакан чаю, пить ему не хотелось, но он хотел знать, кого дожидается эта дама? Подняв вуаль
на лоб, она
писала что-то в маленькой книжке, Самгин наблюдал за нею и думал...
Жена, с компрессом
на лбу, сидя у стола в своей комнате,
писала.
«Не могу, сил нет, задыхаюсь!» — Она налила себе
на руки одеколон, освежила
лоб, виски — поглядела опять, сначала в одно письмо, потом в другое, бросила их
на стол, твердя: «Не могу, не знаю, с чего начать, что
писать? Я не помню, как я
писала ему, что говорила прежде, каким тоном… Все забыла!»
Бедный Борисов в плохих — Андрей бушует и уже раз его привозили в Верхнеудинск, чтобы оставить в больнице, но Петр опять выпросил и теперь сам со всеми прекратил сношения, ни к кому не
пишет; я боюсь, чтобы это положение не подействовало и
на него, чтобы он не пустил себе пули в
лоб.
— Значит, идет! — проговорил он и тотчас же, достав пачку почтовой бумаги, выбрал из нее самый чистый, лучший лист и принялся, надев очки,
писать на нем своим старинным, круглым и очень красивым почерком, по временам останавливаясь, потирая
лоб и постоянно потея. Изготовленное им письмо было такого содержания...
Она обвила его руками и начала целовать в темя, в
лоб, в глаза. Эти искренние ласки, кажется, несколько успокоили Калиновича. Посадив невдалеке от себя Настеньку, он сейчас же принялся
писать и занимался почти всю ночь.
На другой день от него была отправлена в Петербург эстафета и куча писем. По всему было видно, что он чего-то сильно опасался и принимал против этого всевозможные меры.
Приложив руку к нахмуренному
лбу, Марфин что-то такое соображал или сочинял и потом принялся
писать на почтовом листе крупным и тщательным почерком...
Нестор Игнатьич очень серьезно встревожился. Он
на четвертый день вскочил с рассветом и сел за работу. Повесть сначала не вязалась, но он сделал над собой усилие и работа пошла удачно. Он
писал, не вставая, весь день и далеко за полночь, а перед утром заснул в кресле, и Дора тотчас же выделилась из серого предрассветного полумрака, прошла своей неслышной поступью, и поцеловав Долинского в
лоб, сказала: умник, умник—работай.
Дормедонт. Нет, шабаш! Мечтать мне невозможно. Все, что есть в голове, все и
напишешь. Вот недавно гербовый лист в сорок копеек испортил, а ведь это расчет. Надо копию с купчей, «лета такого-то» выводить, а я: «Кольцо души девицы я в море уронил», да уж
на четвертом стихе только опомнился да себя по лбу-то ударил.
— Есть, — отвечал Патап Максимыч. — Обрадовался некрещеный
лоб другой тысяче, что ты обещала ему. Беспременно,
пишет, выкуплю, а не выкуплю, так выкраду и, ежели только он в живых, к лету вывезу его
на русскую землю.
— А я к вам с просьбой, — начал он, обращаясь к Клочкову и зверски глядя из-под нависших
на лоб волос. — Сделайте одолжение, одолжите мне вашу прекрасную девицу часика
на два!
Пишу, видите ли, картину, а без натурщицы никак нельзя!
Она знала и то, что еще год назад, перед тем как начали отниматься ноги у Елены Никифоровны, мать безобразно притиралась, завивала волосы
на лбу, пела фистулой, восторгалась оперными итальянцами, накупала их портретов у Дациаро и
писала им записки; а у заезжего испанского скрипача поцеловала руку, когда тот в Благородном собрании сходил с эстрады.
Первый идет вразвалку, глядит по сторонам, жует то соломинку, то свой рукав, хлопает себя по бедрам и мурлычет, вообще имеет вид беспечный и легкомысленный; другой же, несмотря
на свое тощее лицо и узкие плечи, выглядит солидным, серьезным и основательным, складом и выражением всей своей фигуры походит
на старообрядческих попов или тех воинов, каких
пишут на старинных образах; ему «за мудрость бог
лба прибавил», то есть он плешив, что еще больше увеличивает помянутое сходство.
— О! кабы так, не помешкав приступил бы я к тебе с просьбою помочь моему детищу, которое, после смерти матери своей и в разлуке с родиной, заменяло мне их. Я знаю, как ты доточен
на эти дела. Давно ли ты избавил меня от смерти? Порезав себе косою ногу, я обливался кровью; сам господин Блументрост не мог остановить ее: тебя подвели ко мне; ты обмакнул безымянный палец правой руки в кровь мою, текущую ручьем,
написал ею
на лбу моем какие-то слова…
— Я вам, ma chère, вот что скажу, — заговорила она громко-прегромко, даже все жилки у нее
на лбу налились, — Гоголь только и
написал порядочного, что"Тараса Бульбу"да"Афанасия Иваныча с Пульхерией Ивановной". А потом все эти"Ревизоры"и"Мертвые души"… это позор… скажу больше: это может только враг отечества своего набрать столько грязи. Я сама ему это говорила в глаза, и он меня слушал!
Помня обещание, данное редактору одного из еженедельных изданий —
написать святочный рассказ «пострашнее и поэффектнее», Павел Сергеич сел за свой письменный стол и в раздумье поднял глаза к потолку. В его голове бродило несколько подходящих тем. Потерев себе
лоб и подумав, он остановился
на одной из них, а именно
на теме об убийстве, имевшем место лет десять тому назад в городе, где он родился и учился. Обмокнув перо, он вздохнул и начал
писать.
Пьер с десятилетнего возраста был послан с гувернером-аббатом за границу, где он пробыл до двадцатилетнего возраста. Когда он вернулся в Москву, отец отпустил аббата и сказал молодому человеку: «Теперь ты поезжай в Петербург, осмотрись и выбирай. Я
на всё согласен. Вот тебе письмо к князю Василью, и вот тебе деньги.
Пиши обо всем, я тебе во всем помога». Пьер уже три месяца выбирал карьеру и ничего не делал. Про этот выбор и говорил ему князь Андрей. Пьер потер себе
лоб.