Неточные совпадения
— Самгин, земляк
мой и друг детства! — вскричала она, вводя Клима
в пустоватую
комнату с крашеным и покосившимся к окнам
полом. Из дыма поднялся небольшой человек, торопливо схватил руку Самгина и, дергая ее
в разные стороны, тихо, виновато сказал...
Пока Захар и Анисья не были женаты, каждый из них занимался своею частью и не входил
в чужую, то есть Анисья знала рынок и кухню и участвовала
в убирании
комнат только раз
в год, когда
мыла полы.
Он взял фуражку и побежал по всему дому, хлопая дверями, заглядывая во все углы. Веры не было, ни
в ее
комнате, ни
в старом доме, ни
в поле не видать ее, ни
в огородах. Он даже поглядел на задний двор, но там только Улита
мыла какую-то кадку, да
в сарае Прохор лежал на спине плашмя и спал под тулупом, с наивным лицом и открытым ртом.
В комнате,
в которой лежал Федор Павлович, никакого особенного беспорядка не заметили, но за ширмами, у кровати его, подняли на
полу большой, из толстой бумаги, канцелярских размеров конверт с надписью: «Гостинчик
в три тысячи рублей ангелу
моему Грушеньке, если захочет прийти», а внизу было приписано, вероятно уже потом, самим Федором Павловичем: «и цыпленочку».
За несколько дней до праздника весь малиновецкий дом приходил
в волнение.
Мыли полы, обметали стены, чистили медные приборы на дверях и окнах, переменяли шторы и проч. Потоки грязи лились по
комнатам и коридорам; целые вороха паутины и жирных оскребков выносились на девичье крыльцо.
В воздухе носился запах прокислых помоев. Словом сказать, вся нечистота, какая таилась под спудом
в течение девяти месяцев (с последнего Светлого праздника, когда происходила такая же чистка), выступала наружу.
В это время я ясно припоминаю себя
в комнате больного. Я сидел на
полу, около кресла, играл какой-то кистью и не уходил по целым часам. Не могу теперь отдать себе отчет, какая идея овладела
в то время
моим умом, помню только, что на вопрос одного из посетителей, заметивших меня около стула: «А ты, малый, что тут делаешь?» — я ответил очень серьезно...
На улицу меня пускали редко, каждый раз я возвращался домой, избитый мальчишками, — драка была любимым и единственным наслаждением
моим, я отдавался ей со страстью. Мать хлестала меня ремнем, но наказание еще более раздражало, и
в следующий раз я бился с ребятишками яростней, — а мать наказывала меня сильнее. Как-то раз я предупредил ее, что, если она не перестанет бить, я укушу ей руку, убегу
в поле и там замерзну, — она удивленно оттолкнула меня, прошлась по
комнате и сказала, задыхаясь от усталости...
В полутемной тесной
комнате, на
полу, под окном, лежит
мой отец, одетый
в белое и необыкновенно длинный; пальцы его босых ног странно растопырены, пальцы ласковых рук, смирно положенных на грудь, тоже кривые; его веселые глаза плотно прикрыты черными кружками медных монет, доброе лицо темно и пугает меня нехорошо оскаленными зубами.
Поверьте, — продолжала она, тихонько поднимаясь с
полу и садясь на самый край кресла, — я часто думала о смерти, и я бы нашла
в себе довольно мужества, чтобы лишить себя жизни — ах, жизнь теперь для меня несносное бремя! — но мысль о
моей дочери, о
моей Адочке меня останавливала; она здесь, она спит
в соседней
комнате, бедный ребенок!
Через заднее крыльцо пробрался я
в свою
комнату. Дядька
мой спал на
полу, и мне пришлось перешагнуть через него; он проснулся, увидал меня и доложил, что матушка опять на меня рассердилась и опять хотела послать за мною, но что отец ее удержал. (Я никогда не ложился спать, не простившись с матушкой и не испросивши ее благословения.) Нечего было делать!
Рано утром она вычистила самовар, вскипятила его, бесшумно собрала посуду и, сидя
в кухне, стала ожидать, когда проснется Николай. Раздался его кашель, и он вошел
в дверь, одной рукой держа очки, другой прикрывая горло. Ответив на его приветствие, она унесла самовар
в комнату, а он стал умываться, расплескивая на
пол воду, роняя
мыло, зубную щетку и фыркая на себя.
Проститься с ней? Я двинул свои — чужие — ноги, задел стул — он упал ничком, мертвый, как там — у нее
в комнате. Губы у нее были холодные — когда-то такой же холодный был
пол вот здесь,
в моей комнате возле кровати.
Я стоял около окна,
в которое утреннее солнце сквозь двойные рамы бросало пыльные лучи на
пол моей невыносимо надоевшей мне классной
комнаты, и решал на черной доске какое-то длинное алгебраическое уравнение.
«Вот и отлично, — подумала Бизюкина. — По крайней мере есть хоть одна
комната, где все совершенно как следует». Затем она сделала на письменном столе два пятна чернилами, опрокинула ногой
в углу плевальницу и рассыпала по
полу песок… Но, боже
мой! возвратясь
в зал, акцизница заметила, что она было чуть-чуть не просмотрела самую ужасную вещь: на стене висел образ!
Мой слуга, повар и спутник по охоте — полесовщик Ярмола вошел
в комнату, согнувшись под вязанкой дров, сбросил ее с грохотом на
пол и подышал на замерзшие пальцы.
— Она дома… — послышался предупреждавший шепот Лизы, когда
в коридорчике, отделявшем
мою комнату от кухни, послышались какие-то шмыгающие шаги, точно чьи-то ноги прилипали к
полу.
В комнате я один, на столе пустая посуда, а из окна дует холодом и сыплет снег. Окно было разбито, стекла валялись на
полу. Дворник стучал по раме, забивая окно доской. Оказалось, что свинья, случайно выпущенная из хлева извозчиком, выдавила боком
мое окно.
«Подбери, Патрикей, с
полу карты и отнеси их
в мою комнату».
Дворецкой бегал из
комнаты в комнату, шумел, бранился и щедрой рукой раздавал тузы лакеям и дворовым женщинам, которые подметали пыль, натирали
полы и
мыли стекла во всем доме.
Я иду за своей женой, слушаю, что она говорит мне, и ничего не понимаю от волнения. По ступеням лестницы прыгают светлые пятна от ее свечи, дрожат наши длинные тени, ноги
мои путаются
в полах халата, я задыхаюсь, и мне кажется, что за мной что-то гонится и хочет схватить меня за спину. «Сейчас умру здесь, на этой лестнице, — думаю я. — Сейчас…» Но вот миновали лестницу, темный коридор с итальянским окном и входим
в комнату Лизы. Она сидит на постели
в одной сорочке, свесив босые ноги, и стонет.
Помещение
мое состояло из передней и
комнаты, выходящей задним окном на Девичье
поле, Товарищем
моим по
комнате оказался некто Чистяков, выдержавший осенью экзамен
в университет, но не допущенный
в число студентов на том основании, что одноклассники его по гимназии, из которой он вышел, еще не окончили курса.
Акулина Ивановна. Обедать-то надо
в кухне… чтобы не обеспокоить ее… Милая
моя!.. И взглянуть нельзя… (Махнув рукой, уходит
в сени.
Поля стоит, прислонясь к шкафу и глядя на дверь
в комнату Татьяны. Брови у нее нахмурены, губы сжаты, стоит она прямо. Бессеменов сидит у стола, как бы ожидая чего-то.)
Татьяна(кричит). Отец! Неправда! Петр — что же ты? (Является
в дверях своей
комнаты и, беспомощно протягивая руки, выходит на средину.) Петр, не нужно этого! О боже
мой! Терентий Хрисанфович! Скажите им… скажите им… Нил!
Поля! Ради бога — уйдите! Уходите! Зачем всё это… (Все бестолково суетятся. Тетерев, скаля зубы, медленно встает со стула. Бессеменов отступает пред дочерью. Петр подхватывает сестру под руку и растерянно смотрит вокруг.)
Через час приехали на станцию. Сторож с бляхой и кучер внесли
мои чемоданы
в дамскую
комнату. Кучер Никанор с заткнутою за пояс
полой,
в валенках, весь мокрый от снега и довольный, что я уезжаю, улыбнулся мне дружелюбно и сказал...
Грустно читать одно из последних его писем,
в котором он описывает свое положение
в это время: «Все начало ходить и бегать через
мою комнату;
полы моют то и дело, а сырость для меня убийственна.
Мы проехали мимо. Мне казалось, что все эти впечатления сейчас исчезнут и что я проснусь опять на угрюмой бесконечной дороге или у дымного «яма». Но когда наш караван остановился у небольшого чистенького домика, — волшебный сон продолжался… Теплая
комната, чистые и мягкие постели… На
полу ковры,
в простенках — высокие зеркала… Один из
моих спутников стоял против такого зеркала и хохотал, глядя на отражение
в ровном стекле своей полудикой фигуры…
— Гм… Это уже не так хорошо… Имеете ли вы
в своем доме широкую лестницу, высокий потолок, большую
комнату, широкие двери и очень крепкий
пол? Потому что
мой Томми имеет высоту три аршина и четыре вершка, а
в длину четыре аршин. Кроме того, он весит сто двенадцать пудов.
Графа, само собою разумеется, я застал
в самых разлохмаченных чувствах. Дряблый и хилый человек похудел и осунулся больше прежнего… Он был бледен, и губы его дрожали, как
в лихорадке. Голова была повязана белым носовым платком, от которого на всю
комнату разило острым уксусом. При
моем входе он вскочил с софы, на которой лежал, и, запахнувши
полы халата, бросился ко мне…
Она немедленно уронила на
полТолстый том художественного журнала,
И сейчас же стало казаться,
Что
в моей большой
комнатеОчень мало места.
В простом кирпичном камине, который был устроен
в матушкиной
комнате, ярко горели дрова — и от них-то и шло то пунцовое пламя, которое, пробегая через всю нашу зальцу, тушевалось концом света по
полу моей комнаты.
На дворе было уже темно, но
в мою комнату по
полу ползло откуда-то густое, желто-пунцовое освещение.
Я вошел
в комнату — и остановился. Боже
мой, что я увидел! Земляной
пол был подтерт чисто-начисто, посуда, вся перемытая, стояла на полке, а Аксинья, засучив рукава, месила тесто на скамейке, стоявшей вчера у изголовья больного. У меня опустились руки.
— Пока я буду с ними (он кивнул на Петьку и Розу)
в балагане готовиться к вечернему представлению, чтобы ты у меня и
комнату прибрала, и
полы вымыла, и обед сготовила. Андрюшка болен, не сегодня — завтра умрет, так чтобы ты у меня живо все это проделала, если не хочешь познакомиться с
моей плеткою.
Поздно все разошлись. Сашка остался спать на
моей постели. Я спал у Миши. Утром встал. Голова болит, тошнит, скверно. Весь
пол моей комнаты — липкий от рвоты и пролитой водки, рвота на одеяле и подушке, разбитая четверть
в углу, на тарелках склизкие головки и коричневые внутренности килек…
Ставни были открыты, несколько вновь нанятых лакеев расставляли
в комнатах выколоченную на дворе мебель и стлали роскошные ковры, несколько деревенских баб
мыли окна,
полы, чистили медные приборы у дверей.
А тем временем они пришли на мезонин, и здесь еще лучше чистота и порядок:
пол весь
мылом вымыт и хвощом натерт, так что светится, посередине и вдоль всей чистенькой лестницы постланы белые дорожки,
в гостиной диван и на круглом переддиванном столе большой поливанный кувшин с водою, и
в нем букет из роз и фиалок, а дальше — спальная
комната с турецким ковром над кроватью, и опять столик и графин с чистой водой и стакан, и снова другой букет цветов, а еще на особом столике перо, и чернильница, и бумага с конвертами, и сургуч с печатью.
Через месяц Праша пришла звать меня к себе на новоселье. Я пошел с другим
моим литературным товарищем, теперь уже умершим (из всей нашей тогдашней компании теперь
в живых остается только трое: Тимирязев, Всев. Крестовский и я). Праша устроилась хорошо: у нее была одна действительно очень большая
комната с плитяным
полом, а за ней еще маленькая
комната,
в которой у нее стояла ее кровать и деревянная колыбелька писательского сына.