Неточные совпадения
На беленькой шейке была черная бархатная ленточка; головка вся была в темно-русых кудрях, которые спереди так хорошо шли к ее прекрасному личику, а сзади — к голым плечикам, что никому, даже самому Карлу Иванычу, я не поверил бы, что они вьются так оттого, что с
утра были завернуты в кусочки «
Московских ведомостей» и что их прижигали горячими железными щипцами.
Самгин вспомнил, что с месяц тому назад он читал в пошлом «
Московском листке» скандальную заметку о студенте с фамилией, скрытой под буквой Т. Студент обвинял горничную дома свиданий в краже у него денег, но свидетели обвиняемой показали, что она всю эту ночь до
утра играла роль не горничной, а клиентки дома, была занята с другим гостем и потому — истец ошибается, он даже не мог видеть ее. Заметка была озаглавлена: «Ошибка ученого».
Иногда лошади бежали с
утра до вечера и не могли выбежать с бугроватой ладони
московской земли.
— Послушай, братец, вот кандидат
Московского университета; он, вероятно, все знает, кроме службы; его величеству угодно, чтоб он ей у нас поучился. Займи его у себя в канцелярии и докладывай мне особо. Завтра вы явитесь в канцелярию в девять
утром, а теперь можете идти. Да, позвольте, я забыл спросить, как вы пишете?
К десяти часам
утра я был уже под сретенской каланчой, в кабинете пристава Ларепланда. Я с ним был хорошо знаком и не раз получал от него сведения для газет. У него была одна слабость. Бывший кантонист, десятки лет прослужил в
московской полиции, дошел из городовых до участкового, получил чин коллежского асессора и был счастлив, когда его называли капитаном, хотя носил погоны гражданского ведомства.
У Никитских ворот, в доме Боргеста, был трактир, где одна из зал была увешана закрытыми бумагой клетками с соловьями, и по вечерам и рано
утром сюда сходились со всей Москвы любители слушать соловьиное пение. Во многих трактирах были клетки с певчими птицами, как, например, у А. Павловского на Трубе и в Охотничьем трактире на Неглинной. В этом трактире собирались по воскресеньям, приходя с Трубной площади, где продавали собак и птиц, известные
московские охотники.
Спокойное движение тарантаса по мягкой грунтовой дороге со въезда в
Московские ворота губернского города вдруг заменилось несносным подкидыванием экипажа по широко разошедшимся, неровным плитам безобразнейшей мостовой и разбудило разом всех трех женщин. На дворе был одиннадцатый час
утра.
Так проводили время наши сокольницкие пустынники, как
московское небо стало хмуриться, и в одно прекрасное
утро показался снежок. Снежок, конечно, был пустой, только выпал и сейчас же растаял; но тем не менее он оповестил дачников, что зима стоит недалеко за Валдайскими горами. Надо было переезжать в город.
В последнюю ночь, проведенную Розановым в своей
московской квартире, Ольга Александровна два раза приходила в комнату искать зажигательных спичек. Он видел это и продолжал читать. Перед
утром она пришла взять свой платок, который будто забыла на том диване, где спал Розанов, но он не видал и не слыхал.
Кончился студеный январь, прошел густоснежный февраль, наворотивший круглые белые сугробы на все
московские улицы. Медленно тянется март, и уже висят по
утрам на карнизах, на желобах и на железных картузах зданий остроконечные сосульки, сверкающие на солнце, как стразы горного хрусталя, радужными огоньками.
Утром, после переклички, фельдфебель Рукин читает приказ: «По велению государя императора встречающие его части
Московского гарнизона должны быть выведены без оружия. По распоряжению коменданта г. Москвы войска выстроятся шпалерами в две шеренги от Курского вокзала до Кремля. Александровское военное училище займет свое место в Кремле от Золотой решетки до Красного крыльца. По распоряжению начальника училища батальон выйдет из помещения в 11 час.».
Как-то
утром ко мне явился мулла с депутацией от
московских татар, благодарили меня, что заступился за несчастных голодающих, и поднесли мне благодарственный адрес с сотней подписей на русском и татарском языках.
«
Московский листок» сразу приобрел себе такую репутацию, что именитое и образованное купечество стыдилось брать в руки эту газету, никогда на нее не подписывалось, но через черный ход прислуга рано
утром бегала к газетчику и потихоньку приносила «самому» номер, который он с опаской развертывал и смотрел главным образом рубрику «Советы и ответы».
Тысяча пятьсот шестьдесят пятого года, июня двадцать четвертого, в день Ивана Купалы все колокола
московские раскачались с самого
утра и звонили без умолку.
Он сидел уже часа полтора, и воображение его в это время рисовало
московскую квартиру,
московских друзей, лакея Петра, письменный стол; он с недоумением посматривал на темные, неподвижные деревья, и ему казалось странным, что он живет теперь не на даче в Сокольниках, а в провинциальном городе, в доме, мимо которого каждое
утро и вечер прогоняют большое стадо и при этом поднимают страшные облака пыли и играют на рожке.
Сам князь был человек вялый и глуповатый, некогда красавец и франт, но совершенно опустившийся; ему, не столько из уважения к его имени, сколько из внимания к его жене, бывшей фрейлине, дали одно из
московских старозаветных мест с небольшим жалованьем, мудреным названием и безо всякого дела; он ни во что не вмешивался и только курил с
утра до вечера, не выходя из шлафрока и тяжело вздыхая.
На третий день — в участок… то бишь
утро посвятим чтению"
Московских ведомостей". Нехорошо проведем время, а делать нечего. Нужно, голубушка, от времени до времени себя проверять. Потом — на Невский — послушать, как надорванные людишки надорванным голосом вопиют: прочь бредни, прочь! А мы пройдем мимо, как будто не понимаем, чье мясо кошка съела. А вечером на свадьбу к городовому — дочь за подчаска выдает — вы будете посаженой матерью, я шафером. Выпьем по бокалу — и домой баиньки.
Бенни приехал в Москву очень рано и в семь часов
утра был уже у одного из своих
московских знакомых, знавшего все комические побегушки предпринимателей друг за другом.
На другой день в «
Московских ведомостях» было напечатано объявление об открытии нового цензурного комитета с приглашением всех, имеющих до него надобность, являться ежедневно с девяти часов
утра до трех часов пополудни.
По
утрам на мне лежит обязанность читать вслух бабушке «
Московские ведомости»…
Граждане всякое
утро спешили на высокие стены и видели — шатры
московские, блеск оружия, грозные ряды воинов; всё еще думали, что Иоанн удалится, и малейшее движение в его стане казалось им верным знаком отступления…
— И не поминай, — сказала Манефа. — Тут, Василий Борисыч, немало греха и суеты бывает, — прибавила она, обращаясь к
московскому гостю. — С раннего
утра на гробницу деревенских много найдет, из городу тоже наедут, всего ведь только пять верст дó городу-то… Игрища пойдут, песни, сопели, гудки… Из ружей стрельбу зачнут… А что под вечер творится — о том не леть и глаголати.
Сегодня
утром приехал он в Заводное и осматривал лесную дачу помещика Низовьева. С ним он должен был видеться в уездном городе — верстах в пятнадцати от берега, по старой
московской дороге.
Эмигрант из
московских студентов, поляк Г. (явившийся под другой фамилией Л.) ходил ко мне каждое
утро, садился к столу, писал очень скоро на четвертушках с большими краями и за работу свою получал пять франков, клал их в карман и уходил.
Неелов пропадал у него на даче с
утра до вечера, гоняясь за двумя зайцами, обыгрывая отца и расставляя тенета богатейшей
московской невесте.
Утро следующего дня осветило сотни займищ
московских, на полях встала безграничная колоннада дымов.
В Москве и в деревнях кругом необыкновенная тревога. Недельщики, боярские дети ездят с
утра до ночи и выбивают народ. Русский мужичок всею радостью рад глазеть по целым дням хоть и на то, чего не понимает, лишь бы не работать, а тут еще и палкой выгоняют в город на целые сутки праздности. Валят тысячи со всех концов, и все они налягут на сердце Москвы: душно будет ей, родимой! Из этого-то народа хотят выставить декорацию
московской силы.
Рано
утром, когда солнце на востоке, застланное зимним туманом, только что появилось бледным шаром без лучей, и стан
московский, издали едва приметный, так как белые его палатки сливались с белоснежной равниной, только что пробудился, со стороны Новгорода показался большой поезд.
Пройдя Запоточье, Анцыпо переночевал в лесу, около фольварка Городка,
утром 27-го явился в деревне Кучине, где шайка, состоявшая тогда из двадцати двух человек, увеличилась безземельным шляхтичем и пьяным крестьянином, и явилась на
московском шоссе.
Утром 29-го он пригласил к себе одного из первых
московских сановников, князя Сергея Михайловича Голицына и отправился с ним к князю Дмитрию Владимировичу Голицыну.
На другой день князь Облонский проспал до часу дня, так как накануне, на радостном заключении с Перелешиным окончательной сделки и получении от него бумаг, не ограничился угощением его роскошным ужином в «Эрмитаже», а повез еще в лучший
московский загородный ресторан «Стрельну», находящийся в Петровском парке, откуда они возвратились в пятом часу
утра, выпив изрядное количество бутылок шампанского.
Рано
утром, когда солнце на востоке, застланное зимним туманом, только что появилось бледным шаром без лучей, и стан
московский, издали едва заметный, так как белые его палатки сливались с белоснежной равниной, только что пробудился, со стороны Новгорода показался большой поезд.
Волны тарлатана, блонд и газа, оттеняемые мундирами военных и штатских чиновников, полу скрывали обворожительные формы
московских красавиц; плечи, как бы выточенные из слоновой кости, блестели своею свежестью и белизною, хорошенькие личики улыбались, как
утро мая.