Неточные совпадения
— Хорошая! — кивнул головой Егор. — Вижу я — вам ее жалко. Напрасно! У вас не хватит сердца, если вы начнете жалеть всех нас, крамольников. Всем живется не очень легко, говоря
правду. Вот недавно воротился из ссылки мой товарищ. Когда он ехал через Нижний — жена и ребенок ждали его в Смоленске, а когда он явился в Смоленск — они уже были в
московской тюрьме. Теперь очередь жены ехать в Сибирь. У меня тоже была жена, превосходный человек, пять лет такой жизни свели ее в могилу…
Правда, у нас были и несчастные, навеки изуродованные барышнями «Sonate Pathétique» [«Патетическая соната» (фр.).] и Cis-moll-ная сонаты Бетховена, которые, в воспоминание maman, играла Любочка, и еще другие хорошие вещи, которые ей задал ее
московский учитель, но были и сочинения этого учителя, нелепейшие марши и галопы, которые тоже играла Любочка.
Кое-кто знал,
правда, что основатель
московского «Будильника» был художник и писатель А.П. Сухов, и этим ограничивались, не вникая в подробности его биографии, а человек это был интереснейший.
Есть преступление, нет преступления;
правды нет, праведников нет; атеизм, дарвинизм,
московские колокола…
— Нет, Елена Николаевна, сказать вам по
правде, не было между нами ни одного замечательного человека. Да и где! Было, говорят, время в
Московском университете! Только не теперь. Теперь это училище — не университет. Мне было тяжело с моими товарищами, — прибавил он, понизив голос.
В «Уложении» есть,
правда, статья, говорящая, что «кому случится ехать из
Московского государства, для торгового промыслу или иного для какого своего дела, в иное государство, которое государство с
Московским государством мирно, — и тому на Москве бити челом государю, а в городех воеводам о проезжей грамоте, а без проезжей грамоты ему не ездити.
Правду говорил удельный голова Алексею: раньше трех ден Патап Максимыч гостей не пустил. И кум Иван Григорьич с Груней, и Михайло Васильич с Ариной Васильевной, и матушка Манефа с келейницами, и
московский посол Василий Борисыч волей-неволей гостили у него три дня и три ночи.
Но газеты занимались тогда театром совсем не так, как теперь. У нас в доме,
правда, получали «
Московские ведомости»; но читал их дед; а нам в руки газеты почти что не попадали. Только один дядя, Павел Петрович, много сообщал о столичных актерах, говаривал мне и о Садовском еще до нашей поездки в Москву. Он его видел раньше в роли офицера Анучкина в «Женитьбе». Тогда этот офицер назывался еще «Ходилкин».
И как проповедь театрального нутра в половине 50-х годов нашла уже целую плеяду
московских актеров, так и суть"стасовщины"упала на благодарную почву. Петербургская академия и
Московское училище стали выпускать художников-реалистов в разных родах. Русская жизнь впервые нашла себе таких талантливых изобразителей, как братья Маковские, Прянишников, Мясоедов, потом Репин и все его сверстники. И русская природа под кистью Шишкина, Волкова, Куинджи стала привлекать
правдой и простотой настроений и приемов.
Другое
московское воспоминание. Возвращаемся поздно ночью откуда-то, — должно быть, от Телешова: Андреев, И. А. Белоусов и я. Андреев опять пьян. Остановились на Лубянской площади. Андреев изливается в любви и уважении ко мне, но мы уже очень далеки друг другу, и чувствуется мне, — отходим все дальше, и в излияниях его не ощущается внутренней
правды. Он вдруг говорит...
В
Московском царстве, сознавшим себя Третьим Римом, было смешение царства Христова, царства
правды, с идеей могущественного государства, управляющего неправдой.
«Подавай нам суд и
правду!» — кричали они, не ведая ни силы, ни могущества
московского князя. — «Наши деды и отцы были уже чересчур уступчивы ненасытным
московским князьям, так почему же нам не вступиться и не поправить дела. Еще подумают гордецы-москвитяне, что мы слабы, что в Новгороде выродились все храбрые и сильные, что вымерли все мужи, а остались дети, которые не могут сжать меча своего слабою рукою. Нет, восстановим древние права вольности и смелости своей, не дадим посмеяться над собою».
«Подавай нам суд и
правду!» — кричали они, не ведая ни силы, ни могущества
московского князя. — «Наши деды и отцы были уже чересчур уступчивы ненасытным
московским князьям, так почему же нам не вступиться и не поправить дела. Еще подумают гордецы-москвитяне, что мы слабы, что в Новгороде выродились все храбрые и сильные, что вымерли все мужи, а остались дети, которые не могут сжать меча своей слабой рукой. Нет, восстановим древние права вольности и смелости своей, не дадим посмеяться над собой».
Среди его гостей также,
правда, всегда было несколько подозрительных личностей, но и сам хозяин хорошенько не знал их, принимая в Петербурге, по
московскому обычаю, и званых и незваных.
Правда, что ростовщик, отец этого, возведенного Декроза в князья,
московского савраса, действительно был миллионер, но нажил эти миллионы самым грязным образом, пустив по миру немало несчастных людей, что было известно всей Москве.
Он подделался всеми
правдами и неправдами к одному
московскому старичку-сановнику, запросто бывавшему у графини, представил ему, что ее сиятельство настойчиво отказываясь уделить ему несколько свободных минут, делает это в ущерб славы ее рода, которой грозит опасность померкнуть, и сановник убедил графиню принять неведомого радетеля ее семейной чести.
— Цыц! что такое за
правда с москалями! Их шесть, а вас двое… Кто ж вам поверит? И разве вы не знаете, что у нас и все большое начальство тоже
московское. Да еще и забiсовьски жиды наверно за сильнейшего потягнут — скажут, что видели, как вы кололи.
Правда, «Церковно-общественный вестник», возражая «Современным известиям», дал хороший ответ на нападки
московской газеты и указал, что нынешний закрытый консисторско-архиерейский суд не только во всех отношениях неудовлетворителен, но и не согласен с древнею церковною практикою; но все эти доказательства, — убедительные и веские для людей сведущих, — большинству публики почти совсем недоступны.
— Eh bien, encore une bouteille de ce Bordeau Moscovite, n’est ce pas? Morel, va nous chauffer encore une petite bouteille. Morel! [ — Ну, еще бутылочку этого
московского Бордо, не
правда ли? Морель согреет нам еще бутылочку. Морель!] — весело крикнул капитан.