Неточные совпадения
Ей стало
смешно и тотчас стыдно за то, что ей
могло быть что-нибудь
смешно в такую минуту.
— Ты не
можешь себе представить, как это
смешно вышло. Я только думала сватать, и вдруг совсем другое.
Может быть я против воли…
И,
может быть, я завтра умру!.. и не останется на земле ни одного существа, которое бы поняло меня совершенно. Одни почитают меня хуже, другие лучше, чем я в самом деле… Одни скажут: он
был добрый малый, другие — мерзавец. И то и другое
будет ложно. После этого стоит ли труда жить? а все живешь — из любопытства: ожидаешь чего-то нового…
Смешно и досадно!
«Действительно, я у Разумихина недавно еще хотел
было работы просить, чтоб он мне или уроки достал, или что-нибудь… — додумывался Раскольников, — но чем теперь-то он мне
может помочь? Положим, уроки достанет, положим, даже последнею копейкой поделится, если
есть у него копейка, так что можно даже и сапоги купить, и костюм поправить, чтобы на уроки ходить… гм… Ну, а дальше? На пятаки-то что ж я сделаю? Мне разве того теперь надобно? Право,
смешно, что я пошел к Разумихину…»
Видя мое доброе согласие с Пугачевым, он думал употребить оное в пользу; но мудрое намерение ему не удалось. Я стал
было его бранить за неуместное усердие и не
мог удержаться от смеха. «Смейся, сударь, — отвечал Савельич, — смейся; а как придется нам сызнова заводиться всем хозяйством, так посмотрим,
смешно ли
будет».
Это — не тот город, о котором сквозь зубы говорит Иван Дронов, старается
смешно писать Робинзон и пренебрежительно рассказывают люди, раздраженные неутоленным честолюбием, а
может быть, так или иначе, обиженные действительностью, неблагожелательной им. Но на сей раз Клим подумал об этих людях без раздражения, понимая, что ведь они тоже действительность, которую так благосклонно оправдывал чистенький историк.
— Я не знаю,
может быть, это верно, что Русь просыпается, но о твоих учениках ты, Петр, говоришь
смешно. Так дядя Хрисанф рассказывал о рыбной ловле: крупная рыба у него всегда срывалась с крючка, а домой он приносил костистую мелочь, которую нельзя
есть.
Это
было глупо,
смешно и унизительно. Этого он не
мог ожидать, даже не
мог бы вообразить, что Дуняша или какая-то другая женщина заговорит с ним в таком тоне. Оглушенный, точно его ударили по голове чем-то мягким, но тяжелым, он попытался освободиться из ее крепких рук, но она, сопротивляясь, прижала его еще сильней и горячо шептала в ухо ему...
— Кутили у «Медведя» в отдельном кабинете, и один уездный предводитель дворянства сказал, что он за полную передачу земли крестьянам. «Надобно отдать им землю даром!» — «А у вас
есть земля?» — «Ну, а — как же? Но — заложена и перезаложена, так что банк продает ее с аукциона. А я
могу сделать себе карьеру в Думе, я неплохой оратор».
Смешно?
— Петровна у меня вместо матери, любит меня, точно кошку. Очень умная и революционерка, — вам
смешно? Однако это верно: терпеть не
может богатых, царя, князей, попов. Она тоже монастырская,
была послушницей, но накануне пострига у нее случился роман и выгнали ее из монастыря. Работала сиделкой в больнице,
была санитаркой на японской войне, там получила медаль за спасение офицеров из горящего барака. Вы думаете, сколько ей лет — шестьдесят? А ей только сорок три года. Вот как живут!
Странно
было и даже
смешно, что после угрожающей песни знаменитого певца Алина
может слушать эту жалкую песенку так задумчиво, с таким светлым и грустным лицом. Тихонько, на цыпочках, явился Лютов, сел рядом и зашептал в ухо Самгина...
— Ты — видишь, я все молчу, — слышал он задумчивый и ровный голос. — Мне кажется, что, если б я говорила, как думаю, это
было бы… ужасно! И
смешно. Меня выгнали бы. Наверное — выгнали бы. С Диомидовым я
могу говорить обо всем, как хочу.
— А что же? Смеяться? Это, брат, вовсе не
смешно, — резко говорил Макаров. — То
есть —
смешно, да…
Пей! Вопрошатель. Черт знает что… Мы, русские, кажется,
можем только водку
пить, и безумными словами все ломать, искажать, и жутко смеяться над собою, и вообще…
—
Может быть, и я со временем испытаю,
может быть, и у меня
будут те же порывы, как у вас, так же
буду глядеть при встрече на вас и не верить, точно ли вы передо мной… А это, должно
быть, очень
смешно! — весело добавила она. — Какие вы глаза иногда делаете: я думаю, ma tante замечает.
—
Смешно?! (Я слушал ее из всех сил; полагаю, что действительно она
была как в истерике и… высказывалась,
может быть, вовсе не для меня; но я не
мог удержаться, чтоб не расспрашивать).
Могущество! Я убежден, что очень многим стало бы очень
смешно, если б узнали, что такая «дрянь» бьет на могущество. Но я еще более изумлю:
может быть, с самых первых мечтаний моих, то
есть чуть ли не с самого детства, я иначе не
мог вообразить себя как на первом месте, всегда и во всех оборотах жизни. Прибавлю странное признание:
может быть, это продолжается еще до сих пор. При этом замечу, что я прощения не прошу.
После
смешно было вспоминать, как, при каждом ударе и треске, все мы проворно переходили одни на место других на палубе. «Страшновато
было!» — как говорил, бывало, я в подобных случаях спутникам. Впрочем, все это продолжалось,
может быть, часа два, пока не начался опять прилив, подбавивший воды, и мы снялись и пошли дальше.
В жену мою до того въелись все привычки старой девицы — Бетховен, ночные прогулки, резеда, переписка с друзьями, альбомы и прочее, — что ко всякому другому образу жизни, особенно к жизни хозяйки дома, она никак привыкнуть не
могла; а между тем
смешно же замужней женщине томиться безыменной тоской и
петь по вечерам «Не буди ты ее на заре».
— Нет, довольно, мсье Лопухов, или я расчувствуюсь, а в мои лета, — ведь мне под 40, —
было бы
смешно показать, что я до сих пор не
могу равнодушно слушать о семейном тиранстве, от которого сама терпела в молодости.
Что надобно
было бы сделать с другим человеком за такие слова? вызвать на дуэль? но он говорит таким тоном, без всякого личного чувства, будто историк, судящий холодно не для обиды, а для истины, и сам
был так странен, что
смешно было бы обижаться, и я только
мог засмеяться: — «Да ведь это одно и то же», — сказал я.
Если бы тут
был кто посторонний, он, каким бы чувствительным сердцем ни
был одарен, не
мог бы не засмеяться над торжественностью всей этой процедуры и в особенности над обрядными церемонностями этого ее финала.
Смешно, это правда. Но как бы хорошо
было для наших нерв, если бы, при сообщении нам сильных известий, умели соблюдать хоть десятую долю той выдержки подготовления, как Рахметов.
Может быть, это
было грубо и
смешно, но мы не смеялись.
— Ничего вы не понимаете, барышня, — довольно резко ответил Галактион уже серьезным тоном. — Да, не понимаете… Писал-то доктор действительно пьяный, и барышне такие слова,
может быть, совсем не подходят, а только все это правда. Уж вы меня извините, а действительно мы так и живем… по-навозному. Зарылись в своей грязи и знать ничего не хотим… да. И еще нам же
смешно, вот как мне сейчас.
Теперь ясно
было видно, что он плачет, — глаза его
были полны слез; они выступали сверху и снизу, глаза купались в них; это
было странно и очень жалостно. Он бегал по кухне,
смешно, неуклюже подпрыгивая, размахивал очками перед носом своим, желая надеть их, и всё не
мог зацепить проволоку за уши. Дядя Петр усмехался, поглядывая на него, все сконфуженно молчали, а бабушка торопливо говорила...
Вам
смешно, что у них ступни в пять вершков, а
может быть, и в шесть.
—
Может быть, согласен, только я не помню, — продолжал князь Щ. — Одни над этим сюжетом смеялись, другие провозглашали, что ничего не
может быть и выше, но чтоб изобразить «рыцаря бедного», во всяком случае надо
было лицо; стали перебирать лица всех знакомых, ни одно не пригодилось, на этом дело и стало; вот и всё; не понимаю, почему Николаю Ардалионовичу вздумалось всё это припомнить и вывести? Что
смешно было прежде и кстати, то совсем неинтересно теперь.
Я,
может быть,
смешно очень выразился и
был сам смешон, но мне всё казалось, что я… понимаю, в чем честь, и уверен, что я правду сказал.
— Да Лебедев и не
мог быть в двенадцатом году в Москве; он слишком молод для этого; это
смешно.
Он утих и — к чему таить правду? — постарел не одним лицом и телом, постарел душою; сохранить до старости сердце молодым, как говорят иные, и трудно и почти
смешно; тот уже
может быть доволен, кто не утратил веры в добро, постоянство воли, охоты к деятельности.
— Да, я знаю, что
смешно и даже,
может быть, глупо.
Лизе самой
было смешно, что она еще так недавно
могла выходить из себя за вздоры и биться из-за ничтожных уступок в своем семейном быту.
— Опять старое! не понимаю, отчего тебе
может быть неловко там, где все тебе очень рады. Это
смешно, mon cher. [мой дорогой (фр.).]
— Обещал, все обещал. Он ведь для того меня и зовет теперь, чтоб завтра же обвенчаться потихоньку, за городом; да ведь он не знает, что делает. Он,
может быть, как и венчаются-то, не знает. И какой он муж!
Смешно, право. А женится, так несчастлив
будет, попрекать начнет… Не хочу я, чтоб он когда-нибудь в чем-нибудь попрекнул меня. Все ему отдам, а он мне пускай ничего. Что ж, коль он несчастлив
будет от женитьбы, зачем же его несчастным делать?
Остается, стало
быть, единственное доказательство «слабости» народа — это недостаток неуклонности и непреоборимой верности в пастьбе сельских стад. Признаюсь, это доказательство мне самому, на первый взгляд, показалось довольно веским, но, по некотором размышлении, я и его не то чтобы опровергнул, но нашел возможным обойти.
Смешно, в самом деле, из-за какого-нибудь десятка тысяч пастухов обвинить весь русский народ чуть не в безумии! Ну, запил пастух, — ну, и смените его, ежели не
можете простить!
Амальхен тоже засмеялась, презрительно сморщив свой длинный нос. В самом деле, не
смешно ли рассчитывать на место главного управляющего всем этим свиньям, когда оно должно принадлежать именно Николаю Карлычу! Она с любовью посмотрела на статную, плечистую фигуру мужа и кстати припомнила, что еще в прошлом году он убил собственноручно медведя. У такого человека разве
могли быть соперники?
И мне
смешно, что вчера я
мог задумываться — и даже записывать на эти страницы — о каком-то жалком сереньком пятнышке, о какой-то кляксе. Это — все то же самое «размягчение поверхности», которая должна
быть алмазно-тверда — как наши стены (древняя поговорка: «как об стену горох»).
Еще: от листьев тень — плетеная, решетчатая. В тени лежат и жуют что-то похожее на легендарную пищу древних: длинный желтый плод и кусок чего-то темного. Женщина сует это мне в руку, и мне
смешно: я не знаю,
могу ли я это
есть.
Разумеется, это непохоже на беспорядочные, неорганизованные выборы у древних, когда —
смешно сказать — даже неизвестен
был заранее самый результат выборов. Строить государство на совершенно неучитываемых случайностях, вслепую — что
может быть бессмысленней? И вот все же, оказывается, нужны
были века, чтобы понять это.
А это разве не абсурд, что государство (оно смело называть себя государством!)
могло оставить без всякого контроля сексуальную жизнь. Кто, когда и сколько хотел… Совершенно ненаучно, как звери. И как звери, вслепую, рожали детей. Не
смешно ли: знать садоводство, куроводство, рыбоводство (у нас
есть точные данные, что они знали все это) и не суметь дойти до последней ступени этой логической лестницы: детоводства. Не додуматься до наших Материнской и Отцовской Норм.
— Конечно, летаю, — ответил он. — Но только с каждым годом все ниже и ниже. Прежде, в детстве, я летал под потолком. Ужасно
смешно было глядеть на людей сверху: как будто они ходят вверх ногами. Они меня старались достать половой щеткой, но не
могли. А я все летаю и все смеюсь. Теперь уже этого нет, теперь я только прыгаю, — сказал Ромашов со вздохом. — Оттолкнусь ногами и лечу над землей. Так, шагов двадцать — и низко, не выше аршина.
— Ужасно
смешно! Много ты понимаешь! — перебил Петр Михайлыч. — Зачем ехать? — продолжал он. — А затем, что требует этого вежливость, да, кроме того, князь — человек случайный и
может быть полезен Якову Васильичу.
— Э! ma tante! охота вам смеяться надо мной! Вы забыли русскую пословицу: лежачего не бьют. У меня таланта нет, решительно нет. У меня
есть чувство,
была горячая голова; мечты я принял за творчество и творил. Недавно еще я нашел кое-что из старых грехов, прочел — и самому
смешно стало. Дядюшка прав, что принудил меня сжечь все, что
было. Ах, если б я
мог воротить прошедшее! Не так я распорядился им.
— Выражения его
могут быть смешны, но ни чувство его не
смешно, ни то, что вы сделали сегодня. И все это из-за меня… для меня… Я этого никогда не забуду.
— Я
буду жить в деревне, ты приедешь ко мне,
может быть, и ты
будешь женат на Сонечке, — говорил он, — дети наши
будут играть. Ведь все это кажется
смешно и глупо, а
может ведь случиться.
Александров ничего не видел, но он слышал редкие шаги Покорни и шел за ними. Сердце у него билось-билось, но не от страха, а от опасения, что у него выйдет неудачно,
может быть даже
смешно.
А Людмиле тотчас же пришло в голову, что неужели же Ченцов
может умереть, когда она сердито подумает об нем? О, в таком случае Людмила решилась никогда не сердиться на него в мыслях за его поступок с нею… Сусанна ничего не думала и только безусловно верила тому, что говорил Егор Егорыч; но адмиральша — это немножко даже и
смешно — ни звука не поняла из слов Марфина,
может быть, потому, что очень
была утомлена физически и умственно.
Мне не нравилось, как все они говорят; воспитанный на красивом языке бабушки и деда, я вначале не понимал такие соединения несоединимых слов, как «ужасно
смешно», «до смерти хочу
есть», «страшно весело»; мне казалось, что смешное не
может быть ужасным, веселое — не страшно и все люди
едят вплоть до дня смерти.
Может быть, все это
было смешно, но мне доставляло громадное наслаждение
быть таким смешным мечтателем.
Я заметил, что Пепко под влиянием аффекта
мог достигнуть высоких красот истинного красноречия, и впечатление нарушалось только несколько однообразной жестикуляцией, — в распоряжении Пепки
был всего один жест: он как-то
смешно совал левую руку вперед, как это делают прасолы, когда щупают воз с сеном.
Марья Львовна. Этого мало для женщины, которая любит… И вот еще что, голубчик: мне стыдно жить личной жизнью…
может быть, это
смешно, уродливо, но в наши дни стыдно жить личной жизнью. Идите, друг мой, идите! И знайте: в трудную минуту, когда вам нужен
будет друг, — приходите ко мне… я встречу вас как любимого, нежно любимого сына… Прощайте!