Неточные совпадения
— Что, Кати нет? — прохрипел он, оглядываясь, когда Левин неохотно подтвердил слова
доктора. — Нет, так можно сказать… Для нее я проделал эту комедию. Она такая
милая, но уже нам с тобою нельзя обманывать себя. Вот этому я верю, — сказал он и, сжимая стклянку костлявой рукой, стал дышать над ней.
— Так вы думаете, что может быть благополучно? Господи,
помилуй и помоги! — проговорил Левин, увидав свою выезжавшую из ворот лошадь. Вскочив в сани рядом с Кузьмой, он велел ехать к
доктору.
Борис бегал в рваных рубашках, всклоченный, неумытый. Лида одевалась хуже Сомовых, хотя отец ее был богаче
доктора. Клим все более ценил дружбу девочки, — ему нравилось молчать, слушая ее
милую болтовню, — молчать, забывая о своей обязанности говорить умное, не детское.
—
Помилуйте,
доктор, за границу? Как это можно?
— Ему надо покой; может, надо будет
доктора. Что спросит — все исполнять, то есть… vous comprenez, ma fille? vous avez l'argent, [Вы понимаете,
милая моя? У вас есть деньги? (франц.)] нет? Вот! — И он вынул ей десятирублевую. Он стал с ней шептаться: — Vous comprenez! vous comprenez! — повторял он ей, грозя пальцем и строго хмуря брови. Я видел, что она страшно перед ним трепетала.
— «Что ж не выменял?» — «Не отдают; да не уйдет она от меня!» Эти шесть
миль, которые мы ехали с
доктором, большею частью по побочным дорогам, были истинным истязанием, несмотря на живописные овраги и холмы: дорогу размыло дождем, так что по горам образовались глубокие рытвины, и экипажи наши не катились, а перескакивали через них.
Голландский
доктор настаивал, чтоб мы непременно посетили его на другой день, и объявил, что сам поедет проводить нас
миль за десять и завезет в гости к приятелю своему, фермеру.
— Если бы не
доктор, мы давно рассорились бы с тобой, — говорила Привалову Зося. — И прескучная, должно быть, эта
милая обязанность улаживать в качестве друга дома разные семейные дрязги!..
«
Милый и дорогой
доктор! Когда вы получите это письмо, я буду уже далеко… Вы — единственный человек, которого я когда-нибудь любила, поэтому и пишу вам. Мне больше не о ком жалеть в Узле, как, вероятно, и обо мне не особенно будут плакать. Вы спросите, что меня гонит отсюда: тоска, тоска и тоска… Письма мне адресуйте poste restante [до востребования (фр.).] до рождества на Вену, а после — в Париж. Жму в последний раз вашу честную руку.
— Понятное дело, Борис Григорьич, нам пора и за ум приниматься, а не все прыгать на одной ножке, — довольно грубо отвечала Зося, но сейчас же поправилась. — Вы,
милый мой
доктор, тысячу раз уж извините меня вперед… Я постоянно оказываю вам самую черную неблагодарность. Вы ведь извините меня? Да?
«Что с вами?» — «
Доктор, ведь я умру?» — «
Помилуй Бог!» — «Нет,
доктор, нет, пожалуйста, не говорите мне, что я буду жива… не говорите… если б вы знали… послушайте, ради Бога не скрывайте от меня моего положения! — а сама так скоро дышит.
Доктор, ради Бога скажите, я в опасности?» — «Что я вам скажу, Александра Андреевна, —
помилуйте!» — «Ради Бога, умоляю вас!» — «Не могу скрыть от вас, Александра Андреевна, вы точно в опасности, но Бог милостив…» — «Я умру, я умру…» И она словно обрадовалась, лицо такое веселое стало; я испугался.
—
Доктор очень
милый человек, но он сегодня немного того… понимаете? Ну, просто пьян! Вы на него не обижайтесь.
— Да я сама бы ему с радостью все отдала: на,
милый, ничего не жаль. И деньги,
доктор, к рукам.
Больная привязалась к
доктору и часто задерживала его своими разговорами. Чем-то таким хорошим, чистым и нетронутым веяло от этого девичьего лица, которому болезнь придала такую
милую серьезность. Раньше
доктор не замечал, какое лицо у Устеньки, а теперь удивлялся ее типичной красоте. Да, это было настоящее русское лицо, хорошее своим простым выражением и какою-то затаенною ласковою силой.
— Гм… гм… Если не ошибаюсь — Номоканон, правило сто семьдесят… сто семьдесят… сто семьдесят… восьмое… Позвольте, я его, кажется, помню наизусть… Позвольте!.. Да, так! «Аще убиет сам себя человек, не поют над ним, ниже поминают его, разве аще бяше изумлен, сиречь вне ума своего»… Гм… Смотри святого Тимофея Александрийского… Итак,
милая барышня, первым делом… Вы, говорите, что с петли она была снята вашим
доктором, то есть городским врачом… Фамилия?..
— А
доктор? Это
милый молодой человек, которого я полюбил от души…
Редактором был утвержден его зять, Ф.И. Благов,
доктор по профессии, не занимавшийся практикой, человек весьма
милый и скромный, не мешавший В.М.
Родившись и воспитавшись в чистоплотной немецкой семье и сама затем в высшей степени чистоплотно жившая в обоих замужествах, gnadige Frau чувствовала невыносимое отвращение и страх к тараканам, которых, к ужасу своему, увидала в избе Ивана Дорофеева многое множество, а потому нетерпеливо желала поскорее уехать; но
доктор, в силу изречения, что блажен человек, иже и скоты
милует, не торопился, жалея лошадей, и стал беседовать с Иваном Дорофеевым, от которого непременно потребовал, чтобы тот сел.
«И что бы ей стоило крошечку погодить, — сетовал он втихомолку на
милого друга маменьку, — устроила бы все как следует, умнехонько да смирнехонько — и Христос бы с ней! Пришло время умирать — делать нечего! жалко старушку, да коли так Богу угодно, и слезы наши, и
доктора, и лекарства наши, и мы все — всё против воли Божией бессильно! Пожила старушка, попользовалась! И сама барыней век прожила, и детей господами оставила! Пожила, и будет!»
Возражений он не мог терпеть, да и не приходилось никогда их слышать ни от кого, кроме
доктора Крупова; остальным в голову не приходило спорить с ним, хотя многие и не соглашались; сам губернатор, чувствуя внутри себя все превосходство умственных способностей председателя, отзывался о нем как о человеке необыкновенно умном и говорил: «
Помилуйте, ему не председателем быть уголовной палаты, повыше бы мог подняться.
— Это совершенно ненужный язык; для
докторов, конечно, нельзя же при больном говорить, что завтра ноги протянет; а нам зачем?
помилуйте…
Бобров шутил, но голос его был странно серьезен, а глаза смотрели сурово и печально. «Черт его знает, — подумал
доктор, —
милый он человек, а все-таки… психопат…»
— Послушайте, я догадываюсь, что вас терзает… Поверьте, мне вас глубоко жаль, и я готов помочь вам… Но… голубушка моя, — в голосе
доктора послышались слезы,
милый мой Андрей Ильич… не можете ли вы перетерпеть как-нибудь? Вы только вспомните, скольких нам трудов стоило побороть эту поганую привычку! Беда, если я вам теперь сделаю инъекцию… вы уже больше никогда… понимаете, никогда не отстанете.
— Вы не плачьте, голубчик, не бойтесь…
Доктор — славный человек, он вас осмотрит и выдаст бумагу такую… только и всего! Я вас привезу сюда… Ну,
милая, не плачьте же…
Шелавина.
Милая моя, ты нездорова. Поди ложись, я тебе пришлю
доктора. Если тебе что нужно, ты только скажи мне, пришли ко мне; я для тебя все готова… Ну, прощай,
милая, голубка! (Целует Отрадину и уходит.)
— Вы извините, что я на вас смотрю так, — сказала она. — Мне много говорили о вас. Особенно
доктор Благово, — он просто влюблен в вас. И с сестрой вашей я уже познакомилась;
милая, симпатичная девушка, но я никак не могла убедить ее, что в вашем опрощении нет ничего ужасного. Напротив, вы теперь самый интересный человек в городе.
Доктора эти, которые цинически раздевали и ощупывали ее везде, за что я должен был их благодарить и платить им деньги, —
доктора эти
милые нашли, что она не должна кормить, и она на первое время лишена была того единственного средства, которое могло избавить ее от кокетства.
Тут уже все мужчины обиделись.
Помилуйте, этакий самохвал этот Петрушка! Даже слушать противно! Клоун был не мастер говорить и обиделся молча, а зато
доктор Карл Иваныч сказал очень громко...
Ольга. Нянечка,
милая, все отдавай. Ничего нам не надо, все отдавай, нянечка… Я устала, едва на ногах стою… Вершининых нельзя отпускать домой… Девочки лягут в гостиной, а Александра Игнатьича вниз к барону… Федотика тоже к барону, или пусть у нас в зале…
Доктор, как нарочно, пьян, ужасно пьян, и к нему никого нельзя. И жену Вершинина тоже в гостиной.
— Дорогая моя, я взволнована, поражена. Наш
милый, симпатичный
доктор вчера передавал моему Никодиму Александрычу, что будто скончался ваш муж. Скажите, дорогая… Скажите, это правда?
Стал я понемногу поправляться. Однажды мой
доктор и говорит: «Слушайте, сэр, не все же вам без дела околачиваться; у меня есть для вас в виду место. Хотите поступить конторщиком в „Южную звезду“?» — «
Помилуйте, с руками, ногами!» — «Ну, так отправляйтесь туда завтра к одиннадцати часам, спросите хозяина и скажите, что от меня пришли. Он уже знает».
Съел волк желе, поцеловал своего
милого волчоночка, нанял большую подводу, лег на нее вместе с комодом и поехал к новому
доктору...
Посидев безвыходно дома, я заскучал и написал
доктору Павлу Ивановичу письмо с просьбой приехать поболтать. Ответа на письмо я почему-то не получил и послал другое. На второе был такой же ответ, как и на первое… Очевидно,
милый «щур» делал вид, что сердится… Бедняга, получив отказ от Наденьки Калининой, причиной своего несчастья считал меня. Он имел право сердиться, и если ранее никогда не сердился, то потому, что не умел.
Доктор любил ее так, как способны любить только такие хорошие натуры, как мой
милый «щур» Павел Иванович…
— Будьте добры, соедините с Васильевскими казармами! — сказал он; а через минуту: — Васильевские казармы? Пригласите, пожалуйста, к телефону
доктора Салимовича… — И еще через минуту: — С кем говорю? Ты, Володя? Очень рад. Попроси,
милый, отца приехать сейчас к нам, а то моя супруга сильно расклеилась после вчерашнего. Нет дома, говоришь? Гм… Благодарю. Прекрасно… премного обяжешь… Merci.
Это был типический московский «
милый человек»,
доктор по женским болезням, писавший очень хорошие критические статьи по вопросам живописи и театра под псевдонимом Сергей Глаголь.
— Я хочу домой! — с тоскою сказал я. —
Доктор,
милый, я хочу домой. Я не могу здесь оставаться. Я перестаю верить, что есть дом, где так хорошо.
— Две недели целых мучится. Кричит без перерыву. Морфий впрыскивают, ничего не помогает. У меня до сих пор в ушах стоит ее крик… Как мучится человек!.. Вчера ухожу от нее, — она поманила, я наклонилась, шепчет мне в ухо: Анна Ивановна,
милая! Попросите
доктора — пусть он меня отравит. Нет моих сил терпеть!..
— Всё это я отлично понимаю,
милый мой, — перебил
доктор, — но ведь я человек семейный, у меня тут детишки бегают, дамы бывают.
— Да, но — увы, — печально отвечала Лидочка, — я уже никогда не поправлюсь! Папа долго и много лечил меня от слепоты, и ни один
доктор не помог мне ни чуточки.
Доктора не помогли, а волшебников не бывает на свете,
милый Фридрих Адольфович, — волшебников, которые вернули бы мне мои прежние здоровые глаза, — заключила она с глубокой грустью.
— А,
милый юноша! — встретил его
доктор. — Ну, как мы себя чувствуем? Что скажете хорошенького?
— Скажите же, что с ним. Да не лгите, ради Бога.
Доктор!
Милый, хороший Владимир Васильевич! Скажите правду. Одну только голую правду прошу я вас сказать, — лепечу я, безумно волнуясь.
— Но,
милый мальшик! Ви уже випили два стакан! Так много пить вредно. И
доктор запретил вам это, — слабо возражал больному добрый Гросс.
—
Милая Фанни, позволь тебе представить
доктора Караулова, это знаменитость не только будущего, но и настоящего; ты читала о нем, он победитель холеры… но, главное он мой старый и даже единственный друг…
Теперь,
милый мужчина, одевайтесь и скачите за
доктором. С Новым годом!