Неточные совпадения
Заснул он на рассвете, — разбудили его Захарий и Ольга, накрывая стол
для завтрака. Захарий был такой же, как всегда, тихий, почтительный, и белое
лицо его, как всегда, неподвижно, точно
маска. Остроносая, бойкая Ольга говорила с ним небрежно и даже грубовато.
А между прочим, я хотел объяснить вам, что у меня именно есть черта в характере, которую вы еще не знали, — это ненависть ко всем этим пошлым, ничего не стоящим наивностям и пасторалям, и одно из самых пикантных
для меня наслаждений всегда было прикинуться сначала самому на этот лад, войти в этот тон, обласкать, ободрить какого-нибудь вечно юного Шиллера и потом вдруг сразу огорошить его; вдруг поднять перед ним
маску и из восторженного
лица сделать ему гримасу, показать ему язык именно в ту минуту, когда он менее всего ожидает этого сюрприза.
И
маску для гейши раскрасила искусница Людмила: желтоватое, но милое худенькое
лицо с неподвижною, легкою улыбкою, косо-прорезанные глаза, узкий и маленький рот.
С этим-то интересным
для Гоголя человеком умел он разговаривать так мастерски, впадая в его тон, что всегда хладнокровно-учтивый старик, оставляя вечно носимую
маску, являлся другим
лицом, так сказать с внутренними своими чертами.
Без
маски лицо у нее оказалось некрасивое, с резковатыми чертами, но рост прекрасный и довольно стройные формы. Она была уже не самой первой молодости
для девушки — лет под тридцать. Подействовать на мое воображение или на мои эротические чувства она не могла; но она меня интересовала как незнакомый мне тип немецкой девушки, ищущей в жизни чего-то менее банального.
Проехала крытая парусиною двуколка, в ней лежал раненый офицер. Его
лицо сплошь было завязано бинтами, только чернело отверстие
для рта; повязка промокла, она была, как кроваво-красная
маска, и из нее сочилась кровь. Рядом сидел другой раненый офицер, бледный от потери крови. Грустный и слабый, он поддерживал на коленях кровавую голову товарища. Двуколка тряслась и колыхалась, кровавая голова моталась бессильно, как мертвая.
Поразительнее всего было то, что старый жонглер проделывал все это, не глядя на свою живую цель: его
лицо было закрыто
маской из провощенной плотной материи, без малейших отверстий
для глаз.
Всеми силами разгоряченного мозга она вызывала милое
лицо тихонького мальчика, напевала песенки, какие пел он, улыбалась, как он улыбался, представляла, как давился он и захлебывался молчаливой водой; и, уже, казалось, становился близок он, и зажигалась в сердце великая, страстно желанная скорбь, — когда внезапно, неуловимо
для зрения и слуха, все проваливалось, все исчезало, и в холодной, мертвой пустоте появлялась страшная и неподвижная
маска идиота.