Неточные совпадения
— Он даже перестал дружиться с Любой, и теперь все с Варей, потому что Варя молчит, как дыня, — задумчиво говорила Лидия. — А мы с папой так боимся за Бориса. Папа даже ночью встает и
смотрит — спит ли он? А вчера твоя
мама приходила, когда уже было поздно, все спали.
Когда Версилов передавал мне все это, я, в первый раз тогда, вдруг заметил, что он и сам чрезвычайно искренно занят этим стариком, то есть гораздо более, чем я бы мог ожидать от человека, как он, и что он
смотрит на него как на существо, ему и самому почему-то особенно дорогое, а не из-за одной только
мамы.
— Или идиотка; впрочем, я думаю, что и сумасшедшая. У нее был ребенок от князя Сергея Петровича (по сумасшествию, а не по любви; это — один из подлейших поступков князя Сергея Петровича); ребенок теперь здесь, в той комнате, и я давно хотел тебе показать его. Князь Сергей Петрович не смел сюда приходить и
смотреть на ребенка; это был мой с ним уговор еще за границей. Я взял его к себе, с позволения твоей
мамы. С позволения твоей
мамы хотел тогда и жениться на этой… несчастной…
— Вы решительно — несчастье моей жизни, Татьяна Павловна; никогда не буду при вас сюда ездить! — и я с искренней досадой хлопнул ладонью по столу;
мама вздрогнула, а Версилов странно
посмотрел на меня. Я вдруг рассмеялся и попросил у них прощения.
Во-первых, в лице его я, с первого взгляда по крайней мере, не заметил ни малейшей перемены. Одет он был как всегда, то есть почти щеголевато. В руках его был небольшой, но дорогой букет свежих цветов. Он подошел и с улыбкой подал его
маме; та было
посмотрела с пугливым недоумением, но приняла букет, и вдруг краска слегка оживила ее бледные щеки, а в глазах сверкнула радость.
Я обыкновенно входил молча и угрюмо,
смотря куда-нибудь в угол, а иногда входя не здоровался. Возвращался же всегда ранее этого раза, и мне подавали обедать наверх. Войдя теперь, я вдруг сказал: «Здравствуйте,
мама», чего никогда прежде не делывал, хотя как-то все-таки, от стыдливости, не мог и в этот раз заставить себя
посмотреть на нее, и уселся в противоположном конце комнаты. Я очень устал, но о том не думал.
Я послушно спустился за
мамой; мы вышли на крыльцо. Я знал, что они все там
смотрят теперь из окошка.
Мама повернулась к церкви и три раза глубоко на нее перекрестилась, губы ее вздрагивали, густой колокол звучно и мерно гудел с колокольни. Она повернулась ко мне и — не выдержала, положила мне обе руки на голову и заплакала над моей головой.
— Ничего я и не говорю про мать, — резко вступился я, — знайте,
мама, что я
смотрю на Лизу как на вторую вас; вы сделали из нее такую же прелесть по доброте и характеру, какою, наверно, были вы сами, и есть теперь, до сих пор, и будете вечно…
Ничего подобного этому я не мог от нее представить и сам вскочил с места, не то что в испуге, а с каким-то страданием, с какой-то мучительной раной на сердце, вдруг догадавшись, что случилось что-то тяжелое. Но
мама не долго выдержала: закрыв руками лицо, она быстро вышла из комнаты. Лиза, даже не глянув в мою сторону, вышла вслед за нею. Татьяна Павловна с полминуты
смотрела на меня молча.
Он был чрезвычайно взволнован и
смотрел на Версилова, как бы ожидая от него подтвердительного слова. Повторяю, все это было так неожиданно, что я сидел без движения. Версилов был взволнован даже не меньше его: он молча подошел к
маме и крепко обнял ее; затем
мама подошла, и тоже молча, к Макару Ивановичу и поклонилась ему в ноги.
— Каким вы богатырем
смотрите среди нас, — откровенно заметила Зося, обращаясь к Привалову в середине обеда. — Мы все рядом с вами просто жалки:
мама не совсем здорова, Давид как всегда, доктор тоже какой-то желтый весь, о мне и говорить нечего… Я вчера взглянула на себя в зеркало и даже испугалась: чистая восковая кукла, которая завалялась в магазине.
Любовь Андреевна.
Посмотрите, покойная
мама идет по саду… в белом платье! (Смеется от радости.) Это она.
— Ах, Трилли, ах, боже мой!.. Ангел мой, я умоляю тебя. Послушай же,
мама тебя умоляет. Ну прими же, прими лекарство; увидишь, тебе сразу-сразу станет легче: и животик пройдет, и головка. Ну сделай это для меня, моя радость! Ну хочешь, Трилли,
мама станет перед тобой на колени? Ну вот,
смотри, я на коленях перед тобой. Хочешь, я тебе подарю золотой? Два золотых? Пять золотых, Трилли? Хочешь живого ослика? Хочешь живую лошадку?.. Да скажите же ему что-нибудь, доктор!..
Где это он теперь: всё блестит, всё сияет и кругом всё куколки, — но нет, это всё мальчики и девочки, только такие светлые, все они кружатся около него, летают, все они целуют его, берут его, несут с собою, да и сам он летит, и видит он:
смотрит его
мама и смеется на него радостно.
Присел он и скорчился, а сам отдышаться не может от страху и вдруг, совсем вдруг, стало так ему хорошо: ручки и ножки вдруг перестали болеть и стало так тепло, так тепло, как на печке; вот он весь вздрогнул: ах, да ведь он было заснул! Как хорошо тут заснуть! «Посижу здесь и пойду опять
посмотреть на куколок, — подумал, мальчик и усмехнулся, вспомнив про них, — совсем как живые!..» И вдруг ему послышалось, что над ним запела его
мама песенку. «
Мама, я сплю, ах, как тут спать хорошо!»
—
Мама, дети!
Смотрите, Кусака играет! — кричала Леля и, задыхаясь от смеха, просила: — Еще, Кусачка, еще! Вот так! Вот так…
— Бабушка бывает сердитая, а
мама никогда не бывает, она тойко смеется. Ее все юбят, потому что ей всегда некогда, все приходят гости, гости, и
смотрят на нее, потому что она красивая. Она — ми’ая,
мама. И О’есов так говорит: ми’ая
мама!
—
Смотри, я помо’юсь богу, так он сде’ает тебе очень п’охо. Бог всем может сде’ать п’охо — он даже
маму может наказать…
Я в 6 часов уходил в театр, а если не занят, то к Фофановым, где очень радовался за меня старый морской волк, радовался, что я иду на войну, делал мне разные поучения, которые в дальнейшем не прошли бесследно. До слез печалились Гаевская со своей доброй
мамой. В труппе после рассказов Далматова и других, видевших меня обучающим солдат, на меня
смотрели, как на героя, поили, угощали и платили жалованье. Я играл раза три в неделю.
В будни я бываю занят с раннего утра до вечера. А по праздникам, в хорошую погоду, я беру на руки свою крошечную племянницу (сестра ожидала мальчика, но родилась у нее девочка) и иду не спеша на кладбище. Там я стою или сижу и подолгу
смотрю на дорогую мне могилу и говорю девочке, что тут лежит ее
мама.
Чебутыкин. Может быть…
Мамы так
мамы. Может, я не разбивал, а только кажется, что разбил. Может быть, нам только кажется, что мы существуем, а на самом деле нас нет. Ничего я не знаю, никто ничего не знает. (У двери.) Что
смотрите? У Наташи романчик с Протопоповым, а вы не видите… Вы вот сидите тут и ничего не видите, а у Наташи романчик с Протопоповым… (Поет.) Не угодно ль этот финик вам принять… (Уходит.)
Сегодня она
посмотрела на меня такими глазками и — «
мама»!
— Тише, Сашка! Я говорю, какая наша
мама красавица! Такая молодая, и глаза у нее… ах, да родной же мой Сашечка,
посмотри сам глазками, я спать хочу. У-ух, глазыньки мои… геометрические.
Иди за мной и
смотри, что я с ней за эти слова твои сделаю! — рявкнул боярин приставу и потащил его, еле дышащего, вслед за собою в верхний этаж, где в той же опочивальне молодая боярышня, кругленькая и белая как свежая репочка, седела посреди широкой постели и плакала, трогая горем своим и старых
мам и нянь и стоящих вокруг нее молодых сенных девушек.
Все время, пока сенные девушки и вновь наряженные
мамы любовались девственною красотою боярышни Байцуровой и
смотрели, как под ее тонкой кожею из косточки в косточку мозжечок переливается, боярин их весь день до вечера испытывал незнакомые ему муки.
— Ты
смотри же, не говори
маме, — сказала Катя Соне, отправляясь с ней спать. — Володя привезет нам из Америки золота и слоновой кости, а если ты скажешь
маме, то его не пустят.
— А я вот сижу и
смотрю отсюда на
маму, — сказала Надя. — Она кажется отсюда такой молодой! У моей
мамы, конечно, есть слабости, — добавила она, помолчав, — но все же она необыкновенная женщина.
— Ах,
мама, — проговорила девочка, указывая в угол пальцем, —
посмотри, какой страшный паук!..
Лариосик. Вот
посмотрим, что
мама вам скажет, когда я умру. Я говорил, что я человек не военный, мне водки столько нельзя. (Падает на грудь Шервинскому.)
«Маменька! — стала звать, — маменька! если б ты меня теперь, душечка, видела? Если б ты, чистенький ангел мой, на меня теперь
посмотрела из своей могилки? Как она нас, Домна Платоновна, воспитывала! Как мы жили хорошо; ходили всегда чистенькие; все у нас в доме было такое хорошенькое; цветочки
мама любила; бывало, — говорит, — возьмет за руки и пойдем двое далеко… в луга пойдем…»
Надежда. Мне страшно подумать, что будет из этой Верки! По-моему, она опасная девочка, так своенравна. Не понимаю, чего
смотрит мама. И ты тоже становишься какой-то ненормальной. Впрочем, ты всегда такая была. Ты ничего не делаешь, это вредно! Вот помогала бы
маме следить за Верой, право, это нужно…
Пётр. Я говорил тебе о нём… ещё ты назвала его воздухоплавателем, помнишь? Я тоже хочу быть воздухоплавателем — летать мимо воздушных замков… Верка идёт…
Смотри,
мама, какое у неё смешное лицо.
Вера (
смотрит на мать и говорит растерянно, грустно). Вот,
мама, что со мной случилось… (Софья молча обнимает её.)
— Мне так жаль Фруму и… — Она
посмотрела на Фроима и прибавила: — Да, я согласна… Но… как же это?.. Надо сказать
маме…
Елена (обнимает и целует мать). Что ты,
мама! Не плачь! Да теперь-то мой ум и красота и найдут себе место!
Посмотри, как я заживу богато, а сколько у меня будет блестящих поклонников! Какой выбор будет!..
Елена (задумчиво). Вон
посмотри,
мама.
— Вот,
смотри, Петенька, — учила
мама, — теперь он молочко пьет, а потом мы из него котлетки тебе сделаем, если ты будешь хороший и послушный.
— Пора отложить суету, время вступить вам на «путь». Я сама в ваши годы пошла путем праведным, — понизив голос, сказала Варенька. — Однако пойдемте, я вам сад покажу…
Посмотрите, какой у нас хорошенький садик — цветов множество, дядя очень любит цветы, он целый день в саду, и
мама тоже любит… Какие у нас теплицы, какие растения — пойдемте, я вам все покажу..
У бедной нет там
мамы,
Кто
смотрел бы из окна,
Как с цветком и мотыльками
Забавляется она.
— Я, не знаю, о каких
мама принципах говорит, — ответила она, садясь рядом со мною. — А только…
Смотри: мы восемь часов назад виделись; если люди днем восемь часов не видятся, то ничего, а если они эти восемь часов спали, то нужно целоваться или руку пожимать. Ведь, правда, смешно?
— Да, обыкновенным! — сказала Катя. —
Мама,
смотри, он тебе голову скусит! Налей ему поскорее чаю, умилостивь его!
Мама тоже
посмотрела на Марью Васильевну, потом по лицу её проскользнула печальная улыбка, и она сказала...
Тася
смотрит вперед и видит: к ней бежит
мама по дорожке цветника, счастливая, радостная, взволнованная.
— Ты думала, помер отец, так на тебя и управы не будет?
Мама, дескать, добрая, она пожалеет… Нет, милая, я тебя тоже сумею укротить, ты у меня будешь знать! Ты бегаешь, балуешься, а
мама твоя с утра до вечера работает; придет домой, хочется отдохнуть, а нет: сиди, платье тебе чини. Вот порви еще раз, ей-богу, не стану зашивать! Ходи голая, пускай все
смотрят. Что это, скажут, какая бесстыдница идет!..
Сумерки. Распряжешь и напоишь свою лошадь, уберешь упряжь, выкупаешься в верхнем пруду и идешь домой ужинать. Тело, омытое от пота и пыли, слегка пахнет прудовою тиною, в мускулах приятная, крепкая истома.
Мама особенно ласково
смотрит.
Мы с Мишей сидели в конце стола, и как раз против нас — Оля и Маша. Я все время в великом восхищении глазел на Машу. Она искоса поглядывала на меня и отворачивалась. Когда же я отвечал Варваре Владимировне на вопросы о здоровьи папы и
мамы, о переходе моем в следующий класс, — и потом вдруг взглядывал на Машу, я замечал, что она внимательно
смотрит на меня. Мы встречались глазами. Она усмехалась и медленно отводила глаза. И я в смущении думал: чего это она все смеется?
Помню, как я проснулся в темноте, вышел в столовую. Уже отобедали, дети с немкою Минной Ивановной ушли гулять, в столовой сидела одна
мама. Горела лампа, в окнах было темно. Я с затуманенной головой удивленно
смотрел в окно и не мог понять, как же в этакой черноте может кто-нибудь гулять.
А
мама в это время, под хлещущим дождем, стояла в темных полях над рекою и поджидала милого своего сынка.
Мама думалась, и девушки-сестры, и Катя Конопацкая. Как я теперь увижу ее, как буду
смотреть в ее милые, чистые глаза? И быстрый говорок погано отстукивал в голове мутившейся от похмелья...
Мама бежала по грязной дороге вниз, мне навстречу, и радостными, сияющими глазами
смотрела на меня.
Но нужно и вообще сказать: как раз к художеству и лапа и
мама были глубоко равнодушны; на произведения искусства они
смотрели как на красивые пустячки, если в них не преследовались нравственные или религиозные цели, В других отношениях мое детство протекало почти в идеальных условиях: в умственной области, в нравственной, в области физического воспитания, общения с природою, — давалось все, чего только можно было бы пожелать для ребенка.