Неточные совпадения
И опять в воображении ее возникло вечно гнетущее ее материнское сердце жестокое воспоминание смерти последнего, грудного мальчика, умершего крупом, его похороны, всеобщее равнодушие пред этим
маленьким розовым гробиком и своя разрывающая сердце одинокая боль пред бледным лобиком с вьющимися височками, пред раскрытым и удивленным ротиком, видневшимся из
гроба в ту минуту, как его закрывали розовою крышечкой с галунным крестом.
Лошади подбежали к вокзалу
маленькой станции, Косарев, получив на чай, быстро погнал их куда-то во тьму, в мелкий, почти бесшумный дождь, и через десяток минут Самгин раздевался в пустом купе второго класса, посматривая в окно, где сквозь мокрую тьму летели злые огни, освещая на минуту черные кучи деревьев и крыши изб, похожие на крышки огромных
гробов. Проплыла стена фабрики, десятки красных окон оскалились, точно зубы, и показалось, что это от них в шум поезда вторгается лязгающий звук.
В уголке стоял худенький,
маленький человек с белокурою головою и жиденькой бородкой. Длинный сюртук висел на нем, как на вешалке,
маленькие его голубые глазки, сверкающие фантастическим воодушевлением, были постоянно подняты к небу, а руки сложены крестом на груди, из которой с певучим рыданием летел плач Иосифа, едущего на верблюдах в неволю и видящего
гроб своей матери среди пустыни, покинутой их родом.
Потом Вихров через несколько минут осмелился взглянуть в сторону могилы и увидел, что
гроб уж был вынут, и мужики несли его. Он пошел за ними.
Маленький доктор, все время стоявший с сложенными по-наполеоновски руками на окраине могилы и любовавшийся окрестными видами, тоже последовал за ними.
Затем Имярек вновь очутился в центре"большой деятельности"(в отличие от
малой, провинциальной). Это было время, когда все носы, и водящие и водимые, смешались, когда мертвые встали из
гробов и ринулись навстречу проглянувшему лучу света. Вместе с другими потянулся к лучу и Имярек.
Как цветок из семени, занесенного вихрем на чуждую почву, — она как-то неожиданно для рассеянного Семена Афанасьевича родилась в швейцарском отеле, первые годы жизни провела за границей, потом попала в отель на
Малой Морской, откуда ее мать вынесли в белом
гробу, чтобы увезти на кладбище в деревню.
Я снова в городе, в двухэтажном белом доме, похожем на
гроб, общий для множества людей. Дом — новый, но какой-то худосочный, вспухший, точно нищий, который внезапно разбогател и тотчас объелся до ожирения. Он стоит боком на улицу, в каждом этаже его по восемь окон, а там, где должно бы находиться лицо дома, — по четыре окна; нижние смотрят в узенький проезд, на двор, верхние — через забор, на
маленький домик прачки и в грязный овраг.
Прошу вас, — сказал я с поклоном, — все вы, здесь собравшиеся достопочтенные и именитые сограждане, простите мне, что не стратига превознесенного воспомнил я вам в нашей беседе в образ силы и в подражание, но единого от
малых, и если что смутит вас от сего, то отнесите сие к моей малости, зане грешный поп ваш Савелий, назирая сего
малого, не раз чувствует, что сам он пред ним не иерей Бога вышнего, а в ризах сих, покрывающих мое недостоинство, —
гроб повапленный.
— Ах, не говорите, — шептала Юлия, — ужасный человек. Он меня в
гроб вгонит и рад будет, и будет развращать моих детей, моего
маленького Антошу. Но я — мать, я не дам, я все-таки высеку.
Он смело пошёл наверх, но, войдя в
маленькую комнатку с потолком, подобным крышке
гроба, оробел.
Когда на другой день утром она в своем родном городе ехала с вокзала домой, то улицы казались ей пустынными, безлюдными, снег серым, а дома
маленькими, точно кто приплюснул их. Встретилась ей процессия: несли покойника в открытом
гробе, с хоругвями.
Комната женщины была узкая, длинная, а потолок её действительно имел форму крышки
гроба. Около двери помещалась печка-голландка, у стены, опираясь в печку спинкой, стояла широкая кровать, против кровати — стол и два стула по бокам его. Ещё один стул стоял у окна, — оно было тёмным пятном на серой стене. Здесь шум и вой ветра были слышнее. Илья сел на стул у окна, оглядел стены и, заметив
маленький образок в углу, спросил...
На том самом месте этой огромной, высокой церкви Большого Вознесения, у Никитских ворот, где сто лет назад под золотыми венцами стояли Александр Пушкин и Наталья Гончарова, высился весь в цветах и венках белый
гроб, окруженный беспрерывно входящими и выходящими москвичами, пришедшими поклониться останкам своей любимицы, великой артистке Марии Ермоловой. Здесь собрались те, которые не будут иметь возможности завтра присутствовать на торжественной гражданской панихиде в
Малом театре.
Я шестьдесять семь лет на сей земле живу и уже вот у
гроба своего стою, но вижу: когда я молод был, и цветов на земле
меньше было и не столь красивые цветы были…
Сначала Фома не вслушивался в шепот крестного, но когда тот сказал ему о Медынской, он невольно оглянулся назад и увидал губернатора.
Маленькая капелька чего-то приятного канула в душу его при виде этого важного человека в яркой ленте через плечо, в орденах на груди, и шагавшего за
гробом с грустью на строгом лице.
Старик жил в длинной и узкой белой комнате, с потолком, подобным крышке
гроба. Против двери тускло светилось широкое окно, в левом углу у входа
маленькая печь, по стене налево вытянулась кровать, против неё растопырился продавленный рыжий диван. Крепко пахло камфорой и сухими травами.
Но Саша лег в землянке: мешали люди тихой мечте, а в землянке было немо и одиноко, как в
гробу. Спал крепко — вместе с безнадежностью пришел и крепкий сон, ярко продолжавший дневную мечту; и ничего не слыхал, а утром спохватились — Андрея Иваныча нет. На месте и балалайка его с раскрашенной декой, и платяная щеточка, и все его
маленькое имущество, а самого нет.
Часовенка, где ставили мертвых, была
маленькая, деревянная. Выстроена она была на черном дворе и окрашена серою краской. Со двора острожного ее было совсем не видно. Убранство часовни состояло из довольно большого образа Знамения божией матери, голубого деревянного креста, покрытого белым ручником, да двух длинных скамеек, на которых ставили
гробы. Теперь одна из этих скамеек была пуста, а на другой лежал Настин ребенок.
Весь город взволнован: застрелилась, приехав из-под венца, насильно выданная замуж дочь богатого торговца чаем. За
гробом ее шла толпа молодежи, несколько тысяч человек, над могилой студенты говорили речи, полиция разгоняла их. В
маленьком магазине рядом с пекарней все кричат об этой драме, комната за магазином набита студентами, к нам, в подвал, доносятся возбужденные голоса, резкие слова.
Спустишься к нему, охватит тебя тепловатой пахучей сыростью, и первые минуты не видишь ничего. Потом выплывет во тьме аналой и чёрный
гроб, а в нём согбенно поместился
маленький старичок в тёмном саване с белыми крестами, черепами, тростью и копьём, — всё это смято и поломано на иссохшем теле его. В углу спряталась железная круглая печка, от неё, как толстый червь, труба вверх ползёт, а на кирпиче стен плесень наросла зелёной чешуёй. Луч света вонзился во тьму, как меч белый, и проржавел и рассыпался в ней.
Оборони Господи, если
малый какой остаток
гроба в огонь угодит, — жарко на том свете покойнику будет…
— Смирится он!.. Как же! Растопырь карман-от! — с усмешкой ответил Василий Фадеев. — Не на таковского, брат, напали… Наш хозяин и в
малом потакать не любит, а тут шутка ль, что вы наделали?.. Бунт!.. Рукава засучивать на него начали, обстали со всех сторон. Ведь мало бы еще, так вы бы его в потасовку… Нечего тут и думать пустого — не смирится он с вами… Так доймет, что до
гроба жизни будете нонешний день поминать…
Она лежала худенькая-худенькая и невероятно вытянувшаяся в своем небольшом, но пышном белом
гробу. Ей казалось теперь лет пятнадцать-шестнадцать, этой
маленькой одиннадцатилетней девочке.
Прохожие, при виде печальной процессии,
маленького гробика, скрытого под массою венков, целой колонны институток, следовавших за
гробом, снимали шапки, истово крестились и провожали нас умиленными глазами.
Этот кусок льду, облегший былое я, частицу бога, поглотивший то, чему на земле даны были имена чести, благородства, любви к ближним; подле него зияющая могила, во льду ж для него иссеченная; над этим чудным
гробом, который служил вместе и саваном,
маленькое белое существо, полное духовности и жизни, называемое европейцем и сверх того русским и Зудою; тут же на замерзлой реке черный невольник, сын жарких и свободных степей Африки, может быть, царь в душе своей; волшебный свет луны, говорящей о другой подсолнечной, такой же бедной и все-таки драгоценной для тамошних жителей, как нам наша подсолнечная; тишина полуночи, и вдруг далеко, очень далеко, благовест, как будто голос неба, сходящий по лучу месяца, — если это не высокий момент для поэта и философа, так я не понимаю, что такое поэзия и философия.
— На кого ты нас, родненький, покинул… Как останусь я одна с
малыми ребятками… — причитала она над
гробом отца Иллариона.
— Умереть! — повторил он даже вслух и вдруг ему стало невообразимо жутко. Он окинул взглядом свою
маленькую каморку и ему показалось, что это и есть его
гроб, что здесь он похоронен, зарыт, похоронен заживо, когда ему хочется жить. Стены
гроба давят его, ему тяжело дышать, члены онемели, ему хочется двинуться — он не может приподняться — не в состоянии. Он умер, а жить ему хочется. О, как хочется ему жить. Где его мать? Где она, Мери? Никого нет! Он один, один в тесном
гробу. Все кончено. Выхода нет.
— Да, вообще… вообще Фебуфис — благородный
малый, и если скульптор имеет об этом иное мнение, то он может потребовать от каждого из нас отдельных доказательств в зале фехтовальных уроков, а Фебуфису мы пошлем общее письмо, в котором напишем, как мы ему верим, как возлагаем на него самые лучшие наши надежды и клянемся ему в товарищеской любви и преданности до
гроба.
Через три дня отпевали
маленькую княгиню, и, прощаясь с нею, князь Андрей взошел на ступени
гроба.
Заметив, что мать продолжала молитву, она на цыпочках подбежала к кровати, быстро скользнув одною
маленькою ножкой о другую, скинула туфли и прыгнула на тот одр, за который графиня боялась, как бы он не был ее
гробом.