Неточные совпадения
«Льны тоже нонче знатные…
Ай! бедненький! застрял!»
Тут жаворонка
малого,
Застрявшего во льну,
Роман распутал бережно.
Поцаловал: «Лети!»
И
птичка ввысь помчалася,
За нею умиленные
Следили мужики…
В поиске Ласки, чем ближе и ближе она подходила к знакомым кочкам, становилось больше и больше серьезности.
Маленькая болотная
птичка только на мгновенье развлекла ее. Она сделала один круг пред кочками, начала другой и вдруг вздрогнула и замерла.
Тихо все, воздух легкий; травка растет — расти, травка Божия,
птичка поет — пой,
птичка Божия, ребеночек у женщины на руках пискнул — Господь с тобой,
маленький человечек, расти на счастье, младенчик!
— Тайна что? Все есть тайна, друг, во всем тайна Божия. В каждом дереве, в каждой былинке эта самая тайна заключена.
Птичка ли
малая поет, али звезды всем сонмом на небе блещут в ночи — все одна эта тайна, одинаковая. А всех большая тайна — в том, что душу человека на том свете ожидает. Вот так-то, друг!
Чай прошел самым веселым образом. Старинные пузатенькие чашки, сахарница в виде барашка с обломленным рогом, высокий надутый чайник саксонского фарфора, граненый низкий стакан с плоским дном — все дышало почтенной древностью и смотрело необыкновенно добродушно. Верочка болтала, как
птичка, дразнила кота и кончила тем, что подавилась сухарем. Это
маленькое происшествие немного встревожило Павлу Ивановну, и она проговорила, покачивая седой головой...
По кустарникам шныряли
маленькие симпатичные
птички с полосатой спиной и белой головкой.
Тут же было несколько овсянок:
маленькие рыженькие
птички были сильно встревожены криками сорокопута и карканьем ворон и поминутно то садились на ветки деревьев, то опускались на землю.
В низких кустах, «в мелочах», и на ссечках часто держатся
маленькие серые
птички, которые то и дело перемещаются с деревца на деревцо и посвистывают, внезапно ныряя на лету.
Эти красноногие смирные
птички держались
маленькими стайками, ходили по траве и выискивали в ней корм.
В другом месте, в старой болотистой протоке, я вспугнул северную плиску —
маленькую серо-зеленую
птичку с желтым брюшком и желтой шеей.
Если бы я не сам взял этого погоныша на гнезде, изо рта собаки, то никогда бы не поверил, чтобы такая
маленькая и узенькая
птичка могла нести такое количество яичек и имела бы возможность их высиживать.
Журавль очень прожорлив и за недостатком корма, приготовляемого для него человеческими руками, жадно глотает все что ни попало: семена разных трав, ягоды всякого рода, мелких насекомых и земляных червей, наконец ящериц, лягушек, мышей,
маленьких сусликов и карбышей, не оперившихся мелких
птичек и всяких змей; к последним журавль имеет особенный аппетит.
Из лесного оврага, на дне которого, тихо журча, бежал
маленький родничок, неслось воркованье диких голубей или горлинок, слышался также кошачий крик и заунывный стон иволги; звуки эти были так различны, противоположны, что я долго не хотел верить, что это кричит одна и та же миловидная, желтенькая
птичка.
Заметив гнездо какой-нибудь
птички, всего чаще зорьки или горихвостки, мы всякий день ходили смотреть, как мать сидит на яйцах; иногда, по неосторожности, мы спугивали ее с гнезда и тогда, бережно раздвинув колючие ветви барбариса или крыжовника, разглядывали, как лежат в гнезде
маленькие, миленькие, пестренькие яички.
Оказалось потом, что это была
маленькая и крошечная
птичка — бекас; перепачканная в своей собственной крови, она еще трепетала.
А за ручьем, в чаще кустов,
маленькая усталая
птичка боролась со сном и с покорной жалобой повторяла: «Сплю!..
После часовой охоты все присели отдохнуть. Началась проверка добычи и оценка достоинств стрелков. Сарматов убил
меньше всех, но божился, что в молодости убивал влет ласточек пулей. Майзель расхвалил Brunehaut, которая так и просилась снова в болото; генерал рассматривал с сожалением убитых красивых
птичек и удивлялся про себя, что люди могут находить приятного в этом избиении беззащитной и жалкой в своем бессилии пернатой твари.
— Allons! — повторил князь и, надев тоже серую полевую шляпу, повел сначала в сад. Проходя оранжереи и теплицы, княжна изъявила неподдельную радость, что самый
маленький бутончик в розане распустился и что единственный на огромном дереве померанец толстеет и наливается. В поле князь начал было рассказывать Калиновичу свои хозяйственные предположения, но княжна указала на летевшую вдали
птичку и спросила...
Между тем старикашка-извозчик переменился на
маленького мальчишку, которого в темноте совсем уж было не видать, и только слышалось, что он всю станцию, как
птичка, посвистывал.
Но он ничего не мог объяснить. Он сам не понимал, чем недоволен в её словах. Олимпиада говорила гораздо грубее, но она никогда не задевала сердце так неприятно, как эта
маленькая, чистенькая
птичка. Весь день он упорно думал о странном недовольстве, рождённом в его сердце этой лестной ему связью, и не мог понять — откуда оно?..
Илья молчал, улыбался. В комнате было тепло, чисто, пахло вкусным чаем и ещё чем-то, тоже вкусным. В клетках, свернувшись в пушистые комки, спали
птички, на стенах висели яркие картинки.
Маленькая этажерка, в простенке между окон, была уставлена красивыми коробочками из-под лекарств, курочками из фарфора, разноцветными пасхальными яйцами из сахара и стекла. Всё это нравилось Илье, навевая тихую, приятную грусть.
Такие крошечные рты, с немножко оттопыренными губками, нарисованы у всех Протозановых, которых портреты я с детства видела в бабушкином доме; но князь Яков Львович немножко даже утрировал эту черту: его
маленький ротик придавал его лицу сходство с какою-то бойкою
птичкой, отчего в семье его звали также и «чижиком».
Хлопнула Ворона в последний раз носом по сучку, встрепенулась и только что хотела вспорхнуть, как услышала страшный крик. Неслась стая воробьев, а впереди летела какая-то
маленькая желтенькая
птичка.
Какими маслеными глазами он поглядывал на всех
птичек, притворялся спящим, и Канарейка видела собственными глазами, как он схватил
маленького, неопытного воробышка, — только косточки захрустели и перышки полетели…
Взмахнула Ворона крыльями раз десяток и догнала воробьиную стаю. Желтенькая
птичка выбилась из последних сил и бросилась в
маленький садик, где росли кусты сирени, смородины и черемухи. Она хотела спрятаться от гнавшихся за ней воробьев. Забилась желтенькая
птичка под куст, а Ворона — тут как тут.
У меня также был свой собственный
маленький ястреб, чеглик, выношенный очень хорошо, которым я травил воробьев и разных
птичек.
Нет, я мог бы еще многое придумать и раскрасить; мог бы наполнить десять, двадцать страниц описанием Леонова детства; например, как мать была единственным его лексиконом; то есть как она учила его говорить и как он, забывая слова других, замечал и помнил каждое ее слово; как он, зная уже имена всех
птичек, которые порхали в их саду и в роще, и всех цветов, которые росли на лугах и в поле, не знал еще, каким именем называют в свете дурных людей и дела их; как развивались первые способности души его; как быстро она вбирала в себя действия внешних предметов, подобно весеннему лужку, жадно впивающему первый весенний дождь; как мысли и чувства рождались в ней, подобно свежей апрельской зелени; сколько раз в день, в минуту нежная родительница целовала его, плакала и благодарила небо; сколько раз и он
маленькими своими ручонками обнимал ее, прижимаясь к ее груди; как голос его тверже и тверже произносил: «Люблю тебя, маменька!» и как сердце его время от времени чувствовало это живее!
А
маленькие детские души то и дело мелькали в воздухе, точно
птички. Они летели большими стаями, и Макара это не удивляло. Дурная, грубая пища, грязь, огонь камельков и холодные сквозняки юрт выживали их из одного Чалгана чуть не сотнями. Поравнявшись с убийцей, они испуганной стаей кидались далеко в сторону, и долго еще после того слышался в воздухе быстрый, тревожный звон их
маленьких крыльев.
— Сенька, — кричал он мне, — в лес, Левка гнездо нашел,
птички маленькие, едва пушок, матери нет, греть надо, кормить надо.
Но такова сила поэтического напева, что никому, кажется, за больше чем сто лет, в голову не пришло эту
птичку проверить — и
меньше всего — шестилетней тогдашней — мне. Раз сказано, так — так. В стихах — так. Эта
птичка — поэтическая вольность. Интересно, что думают об этой
птичке трезвые школьники Советской России?
— Это лошадь, это канарейка, это ружье… Вот клетка с
птичкой, вот ведро, зеркало, печка, лопата, ворона… А это вот, посмотрите, это слон! Правда, совсем не похоже? Разве же слоны бывают такие
маленькие, Томми?
— Так говорить не моги, — перебил его Патап Максимыч. — Мы, стары люди, видим подальше тебя, больше тебя разумеем.
Птичка ты невеличка, да ноготок у тебя востер. По
малом времени в люди бы вышел, тысячником бы стал, богачом.
Если бы он поцеловал ее, Ниночка открыла бы ему все свое
маленькое, но уже изболевшееся сердце, в котором то пели
маленькие, веселые
птички, то каркали черные вороны, как писала она в своем дневнике.
Целый час иногда проводила она около своего любимца, лаская его и называя тысячами нежных имен: «Крошечка моя Лолли, котеночек мой,
птичка маленькая».
Одетая в нарядное «домашнее» платьице Наташа казалась старше и красивее. Нелепо выстриженную головку прикрывал бархатный берет. Черные глаза сверкали оживлением. Яркий румянец не сходил с пылающих щек девочки. Это была прежняя Наташа, живая, беззаботная
птичка, почуявшая «волю», довольство и прежнюю богатую, радостную жизнь, по которым бессознательно тосковала ее
маленькая душа. Дуня, едва удерживая слезы, стояла перед нею.
«Красота везде неизреченная, — умиленно говорит старец Макар Иванович. — Травка растет, — расти, травка божия!
птичка поет, — пой,
птичка божия; ребеночек у женщины на руках пискнул, — господь с тобой,
маленький человечек; расти на счастье, младенчик!.. Хорошо на свете, милый!»
«Бедная
маленькая девочка! — невольно думалось мне, — прилетела ты, как
птичка, из далеких стран, наверное, далеких, потому что здесь, на севере, нет ни таких иссиня-черных волос, ни таких черных вишенок-глаз.
Даже бледная слепая Лидочка — и та чувствовала себя гораздо лучше, нежели в городе или на даче. Целыми днями просиживала она в саду, греясь на солнышке, вдыхая аромат цветов, росших в изобилии на клумбах и куртинах, и прислушиваясь к пению
птичек. Она смутно желала снова услышать серебристый голосок и звонкий смех странной девочки, называвшей себя феей. Но девочка не появлялась больше, и
маленькая слепая потеряла всякую надежду увидеть ее.
— Посмотрите, папахен, — радостно продолжала она, садясь к нему на колени и показывая
маленький костяной лук с серебряной стрелой, — это подарил мне мой братец — Гритлих, чтобы стрелять
птичек, которые оклевывают мою любимую вишню. Он учил меня, как действовать им, но мне жаль убивать их. Они так мило щебечут и трепещут крылышками и у них такие
маленькие носики, что едва ли они могут много склевать… Пусть их тешатся, и им ведь хочется есть, бедняжкам…
— Посмотрите, папахен, — радостно продолжала она, садясь к нему на колени и показывая
маленький костяной лук с серебряною стрелою, — это подарил мне мой братец Гритлих, чтобы стрелять
птичек, которые оклевывают мою любимую вишню. Он учил меня как действовать им, но мне жаль убивать их. Они так мило щебечут и трепещут крылышками и у них такие
маленькие носики, что едва ли они могут много склевать… Пусть их тешатся, и им ведь хочется есть, бедняжкам…
— Вот видите, кажись,
птичка —
маленькое, хорошошенькое Божье создание, может статься, и певунья, утешала в клетке вашу супругу…