Неточные совпадения
— Василий Петрович, — сказал есаул, подойдя к
майору, — он не сдастся — я его
знаю. А если дверь разломать, то много наших перебьет. Не прикажете ли лучше его пристрелить? в ставне щель широкая.
Я бросился на крыльцо. Караульные не думали меня удерживать, и я прямо вбежал в комнату, где человек шесть гусарских офицеров играли в банк. [Банк — карточная азартная игра.]
Майор метал. Каково было мое изумление, когда, взглянув на него,
узнал я Ивана Ивановича Зурина, некогда обыгравшего меня в симбирском трактире!
— Черт его
знает. Секунд-майор какой-то. При Суворове служил и все рассказывал о переходе через Альпы. Врал, должно быть.
А кто
знает имена многих и многих титулярных и надворных советников, коллежских асессоров, поручиков и
майоров, которые каждый год ездят в непроходимые пустыни, к берегам Ледовитого моря, спят при 40˚ мороза на снегу — и все это по казенной надобности?
— О, поди-ка — с каким гонором, сбрех только: на Кавказе-то начальник края прислал ему эту,
знаешь, книгу дневную, чтобы записывать в нее, что делал и чем занимался. Он и пишет в ней: сегодня занимался размышлением о выгодах моего любезного отечества, завтра там — отдыхал от сих мыслей, — таким шутовским манером всю книгу и исписал!.. Ему дали генерал-майора и в отставку прогнали.
Знает ли он, что вот этот самый обрывок сосиски, который как-то совсем неожиданно вынырнул из-под груды загадочных мясных фигурок, был вчера ночью обгрызен в Maison d'Or [«Золотом доме» (ночной ресторан)] генерал-майором Отчаянным в сообществе с la fille Kaoulla?
знает ли он, что в это самое время Юханцев, по сочувствию, стонал в Красноярске, а члены взаимного поземельного кредита восклицали: «Так вот она та пропасть, которая поглотила наши денежки!»
Знает ли он, что вот этой самой рыбьей костью (на ней осталось чуть-чуть мясца) русский концессионер Губошлепов ковырял у себя в зубах, тщетно ожидая в кафе Риш ту же самую Кауллу и мысленно ропща: сколько тыщ уж эта шельма из меня вымотала, а все только одни разговоры разговаривает!
Читатель, может быть,
знает тот монолог, где барон Мейнау, скрывавшийся под именем Неизвестного, рассказывает
майору, своему старому другу, повесть своих несчастий, монолог, в котором шепот покойного Мочалова до сих пор еще многим снится и слышится в ушах.
— Я
знать не хочу! — закричал
майор, поднимаясь: — я играю с вами, с честными людьми, а не с ними.
Достигнешь там больших чинов, в
знать войдешь — ведь мы не хуже других: отец был дворянин,
майор, — все-таки смиряйся перед господом богом: молись и в счастии и в несчастии, а не по пословице: «Гром не грянет, мужик не перекрестится».
Санин застал отставного
майора фон Дöнгофа дома — и в принявшем его поседелом господине немедленно
узнал своего бывшего противника.
Именно про него и сказал как-то Скобелев: «Я
знаю одного офицера, который гораздо храбрее меня, — это
майор Аносов».
От знакомых я
узнал подробности покушения на Милана. Он около пяти часов вечера, в коляске со своим адъютантом,
майором Лукичем, возвращался из главной канцелярии.
— Война — другое дело-с! — отвечал ей с досадой
майор. — Но меня всегда бесит, убивает, когда умирает молоденькое, хорошенькое существо, тогда как сам тут черт
знает для чего живешь и прозябаешь!
— Что такое вы говорите, бог вас
знает!.. Людмила — урод!.. — произнес насмешливо
майор.
— Что прислуга?.. Они не понимают ничего!.. — отозвался
майор и затем, подумав немного, присовокупил: — Мне иногда,
знаете, когда бывает очень грустно, приходит на мысль идти в монахи.
Адмиральша, Сусанна и
майор перешли в квартиру Миропы Дмитриевны и разместились там, как всегда это бывает в минуты катастроф, кто куда попал: адмиральша очутилась сидящей рядом с
майором на диване и только что не склонившею голову на его плечо, а Сусанне, севшей вдали от них и бывшей, разумеется, бог
знает до чего расстроенною, вдруг почему-то кинулись в глаза чистота, порядок и даже щеголеватость убранства маленьких комнат Миропы Дмитриевны: в зальце, например, круглый стол, на котором она обыкновенно угощала карабинерных офицеров чаем, был покрыт чистой коломянковой салфеткой; а про гостиную и говорить нечего: не говоря о разных красивых безделушках, о швейном столике с всевозможными принадлежностями, там виднелось литографическое и разрисованное красками изображение Маврокордато [Маврокордато Александр (1791—1865) — греческий патриот, организатор восстания в Миссолонги (1821).], греческого полководца, скачущего на коне и с рубящей наотмашь саблей.
Нам известно было, что комендант,
узнав об истории с стариком Ж-ким, очень вознегодовал на
майора и внушил ему, чтоб он на будущее время изволил держать руки покороче.
Нашего арестанта-цирюльника звали
майором — почему — не
знаю, и чем он мог напоминать
майора — тоже не могу сказать.
— Они претензию показывают, разве вы не
знаете? Им, разумеется, не удастся: кто поверит каторжным? Станут разыскивать зачинщиков, и если мы там будем, разумеется, на нас первых свалят обвинение в бунте. Вспомните, за что мы пришли сюда. Их просто высекут, а нас под суд.
Майор нас всех ненавидит и рад погубить. Он нами сам оправдается.
Но это я уж
знал. Мне особенно хотелось расспросить о нашем
майоре. Аким Акимыч не секретничал, и, помню, впечатление мое было не совсем приятное.
Об истории Ж-го скоро
узнал весь город, и общее мнение было против
майора; многие ему выговаривали, иные даже с неприятностями.
С каким глубоким участием
узнали арестанты, что их орел-командир поссорился насмерть с нашим ненавистным
майором.
Он
знал, что молитва дозволена, прерывать ее нельзя было, и, крича перед
майором, не рисковал, разумеется, ничем.
«Да
знаешь ли ты, подлец, что такое
майор! — кричал он с пеной у рта, по-свойски расправляясь с А-вым, — понимаешь ли ты, что такое
майор!
Знали тоже у нас, что сам генерал-губернатор, доверявший нашему
майору и отчасти любивший его как исполнителя и человека с некоторыми способностями,
узнав про эту историю, тоже выговаривал ему.
Но так как наш плац-майор отличался совершенно обратным способом мышления, чем остальная часть человечества, то очень немудрено, что я беру большой грех на себя, предполагая, что он
знал о театре и позволил его.
— Призвали на совет старших дочерей Арины Васильевны, и под председательством старухи Бактеевой и ее дочери Курмышевой, особенно горячо хлопотавшей за
майора, положено было: предоставить улаживание этого дела родной бабушке, потому что она внучке всех ближе, но таким образом, чтоб супруга Степана Михайловича и ее дочери остались в стороне, как будто они ничего не
знают и ничему не причастны.
Командир полка, в котором служил Тимашев, добрейший и любезнейший из людей, любимый всеми без исключения, генерал-майор Мансуров, прославившийся потом с Суворовым на Альпийских горах при переправе через Чертов мост, сам недавно женившийся по любви,
знал приключения своего капитана, сочувствовал им и принял влюбленных под свое покровительство.
Прасковья Ивановна плакала и просилась к бабушке, особенно
узнав, что
майор скоро приедет, но ее не пустили из уважения к приказанию братца Степана Михайловича.
Она всегда была в дружеских отношениях с Ариной Васильевной;
узнав, что Куролесов и ей очень понравился, она открылась, что молодой
майор без памяти влюблен в Парашеньку; распространилась в похвалах жениху и сказала, что ничего так не желает, «как пристроить при своей жизни свою внучку-сиротинку, и уверена в том, что она будет счастлива; что она чувствует, что ей уже недолго жить на свете, и потому хотела бы поторопиться этим делом».
Михаила Максимовича мало
знали в Симбирской губернии, но как «слухом земля полнится», и притом, может быть, он и в отпуску позволял себе кое-какие дебоши, как тогда выражались, да и приезжавший с ним денщик или крепостной лакей, несмотря на строгость своего командира, по секрету кое-что пробалтывал, — то и составилось о нем мнение, которое вполне выражалось следующими афоризмами, что «
майор шутить не любит, что у него ходи по струнке и с тропы не сваливайся, что он солдата не выдаст и, коли можно, покроет, а если попался, так уж помилованья не жди, что слово его крепко, что если пойдет на ссору, то ему и черт не брат, что он лихой, бедовый, что он гусь лапчатый, зверь полосатый…», [Двумя последними поговорками, несмотря на видимую их неопределенность, русский человек определяет очень много, ярко и понятно для всякого.
Носились также слухи, вероятно вышедшие из тех же источников, что
майор большой гуляка, то есть охотник до женского пола и до хмельного, но
знает всему место и время.
Тут
узнал он, что с Сибирской линии идут к Ильинской три роты, отряженные генерал-майором Станиславским.
Пугачев, отраженный от Кунгура
майором Поповым, двинулся было к Екатеринбургу; но,
узнав о войсках, там находящихся, обратился к Красно-Уфимску.
Несчастливцев. Ну, Аркадий, тетушка моя женщина почтенная, строгая; я не хочу, братец, чтоб она
знала, что я актер, да еще провинциальный. (Грозит пальцем.) Смотри, не проговорись; я Геннадий Демьяныч Гурмыжский, капитан в отставке или
майор, уж как тебе угодно будет; одним словом, я барин, а ты мой лакей.
Бригадир. И я не ведаю… о чем бишь… да, о секунд-майоре. Он был мужик предорогой; целый полк
знал, что жена его любила нашего полковника, подполковника, премьер-майора, или, лучше сказать, все ведали, что из наших штаб — и обер-офицеров не любила она одного его; а он, собачий сын, и мыслить не хотел, чтоб она кроме его кого-нибудь полюбить могла.
Славный
майор Фаддей Громилов, который
знал людей не хуже «Военного устава», и воеводский товарищ Прямодушии, которого длинный орлиный нос был неоспоримым знаком наблюдательного духа, часто говаривали капитану Радушину: «Сын твой родился в сорочке: что взглянешь, то полюбишь его!» Это доказывает, между прочим, что старики наши, не
зная Лафатера, имели уже понятие о физиогномике и считали дарование нравиться людям за великое благополучие (горе человеку, который не умеет ценить его!)…
Узнала лесная челядь, что
майор к ним в лес едет, и задумалась. Такая в ту пору вольница между лесными мужиками шла, что всякий по-своему норовил. Звери — рыскали, птицы — летали, насекомые — ползали; а в ногу никто маршировать не хотел. Понимали мужики, что их за это не похвалят, но сами собой остепениться уж не могли. «Вот ужо приедет
майор, — говорили они, — засыплет он нам — тогда мы и
узнаем, как Кузькину тещу зовут!»
Не прошло и часу, как в лесу уж все, от мала до велика,
знали, что Топтыгин-майор Чижика съел.
По докладу о сем Осла, Лев собственнолапно на оном нацарапал так: «О приговоре Истории дать
знать майору Топтыгину 3-му: пускай изворачивается».
Ожидаю я, ожидаю; вдруг в часть меня требуют. Привели в этакую большую комнату, и множество там лежит этих саквояжев. Частный
майор, вежливый этакой мужчина и собою красив,
узнайте, говорит, ваш саквояж.
Потом поехал он к другому коллежскому асессору, или
майору, большому насмешнику, которому он часто говорил в ответ на разные занозистые заметки: «Ну, уж ты, я тебя
знаю, ты шпилька!» Дорогою он подумал: «Если и
майор не треснет со смеху, увидевши меня, тогда уж верный знак, что всё, что ни есть, сидит на своем месте».
— Конечно, я… впрочем, я
майор. Мне ходить без носа, согласитесь, это неприлично. Какой-нибудь торговке, которая продает на Воскресенском мосту очищенные апельсины, можно сидеть без носа; но, имея в виду получить… притом будучи во многих домах знаком с дамами: Чехтарева, статская советница, и другие… Вы посудите сами… я не
знаю, милостивый государь… (При этом
майор Ковалев пожал плечами.) Извините… если на это смотреть сообразно с правилами долга и чести… вы сами можете понять…
Через несколько минут на крыльцо вышел невысокий, но весьма красивый человек, в сюртуке без эполет, с белым крестом в петличке. За ним вышли
майор, адъютант и еще каких-то два офицера. В походке, голосе, во всех движениях генерала выказывался человек, который себе очень хорошо
знает высокую цену.
Полутораверстный подъем из долины, по которой мы шли, на правый склон ее показался нам хуже всей дороги. Запахи, дающие себя
знать при приближении ко всякому лагерю, еще прибавляли духоты. Как дошел я — решительно не помню, но все-таки дошел; другие были менее счастливы. Едва таща ноги, мы перестроились в порядок, в котором должны были расположиться на отдых, и, едва стоя на ногах, дождались, наконец, благословенного возгласа
майора Ф...
— Вот, батюшка мой, — обратился
майор к Устинову, когда кухарка вышла за дверь, — это вот тоже новости последнего времени. Прежде, бывало, идет куда, так непременно хоть скажется, а нынче — вздумала себе — хвать! оделась и шмыг за ворота! Случись что в доме, храни Бог, так куда и послать-то за ней, не
знаешь. И я же вот еще свободы ее при этом лишаю!
Констанция Александровна деловые приемы свои назначала обыкновенно во втором часу. Гораздо ранее этого времени Петр Петрович сидел уже на стуле в ее приемной. Он попросил доложить о себе. Лакей угрюмо покосился на него и хотел было пройти мимо; но
майор тоже
знал достодолжную в этих случаях сноровку и потому, подмигнув лакею, сунул ему в руку двугривенничек. Ее превосходительство выслала сказать
майору, чтоб он обождал — и Петр Петрович ждал, испытывая томительное состояние просительской скуки.
Эта повестка вызывала его прибыть к его превосходительству в одиннадцать часов утра. Лаконизм извещения показался
майору довольно зловещим. Он
знал, он предчувствовал, по поводу чего будут с ним объяснения. И хуже всего для старика было то, что не видел он ни малейших резонов и оправданий всему этому делу.
Спешным шагом, и почти что рысцой направился он в Кривой переулок, где жила Лидинька Затц. Но в Кривом переулке все было глухо и тихо, и у одного только подъездика полицмейстерской Дульцинеи обычным образом стояла лихая пара подполковника Гнута, да полицейский хожалый, завернувшись в тулуп, калякал о чем-то с кучером.
Майор поспешно прошел мимо их, стараясь спрятать в воротник свое лицо, чтобы не видели его, словно бы, казалось ему, они могли и
знать, и догадываться, куда он идет и кого отыскивает.
Лидинька Затц не спала еще и, понятное дело, с подобающим изумлением встретила посетителя, столь позднего, столь редкого и притом в такую странную, необычную пору. Она еще более удивилась, когда тот спросил о своей дочери. Лидинька не
знала, где она, и сегодня весь день даже не видала ее.
Майор ушел еще более озадаченный и расстроенный.