Неточные совпадения
А уж Тряпичкину, точно, если кто попадет на зубок, берегись: отца родного не пощадит для словца, и
деньгу тоже
любит. Впрочем, чиновники эти добрые люди; это с их стороны хорошая черта, что они мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у меня
денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого!
за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка ты мне теперь! Посмотрим, кто кого!
— Но — нет! Хлыстовство — балаган.
За ним скрывалось что-то другое. Хлыстовство — маскировка. Она была жадна,
деньги любила. Муж ее давал мне на нужды партии щедрее. Я смотрел на него как на кандидата в революционеры. Имел основания. Он и о деревне правильно рассуждал, в эсеры не годился. Да, вот что я могу сказать о ней.
Вообще там
денег тратить не
любили, и, как ни необходима была вещь, но
деньги за нее выдавались всегда с великим соболезнованием, и то если издержка была незначительна. Значительная же трата сопровождалась стонами, воплями и бранью.
— Да… Но ведь миллионами не заставишь женщину
любить себя… Порыв, страсть — да разве это покупается на
деньги? Конечно, все эти Бахаревы и Ляховские будут ухаживать
за Приваловым: и Nadine и Sophie, но… Я, право, не знаю, что находят мужчины в этой вертлявой Зосе?.. Ну, скажите мне, ради бога, что в ней такого: маленькая, сухая, вертлявая, белобрысая… Удивляюсь!
Ее все
любили и нуждались в ней, потому что портниха была знатная: был талант,
денег за услуги не требовала, делала из любезности, но когда дарили — не отказывалась принять.
— А помнишь, в коронацию?
за двадцать копеек сотню отдавали — только бери… Ну, ступай! завтра возьми сотенку… да ты поторгуйся! Эхма!
любишь ты зря
деньги бросать!
Это все знали, и являвшийся к нему богатый купец или барин-делец курил копеечную сигару и пил чай
за шесть копеек, затем занимал десятки тысяч под вексель. По мелочам Карташев не
любил давать. Он брал огромные проценты, но обращаться в суд избегал, и были случаи, что
деньги за должниками пропадали.
Солдаты дивились на «вольного с тигрой»,
любили его
за удаль и безумную храбрость и
за то, что он широко тратил огромные
деньги, поил солдат и помогал всякому, кто к нему обращался.
— А ежели я его
люблю, вот этого самого Галактиона? Оттого я женил
за благо время и
денег не дал, когда в отдел он пошел… Ведь умница Галактион-то, а когда в силу войдет, так и никого бояться не будет. Теперь-то вон как в нем совесть ходит… А тут еще отец ему спуску не дает. Так-то, отче!
Иду я домой во слезах — вдруг встречу мне этот человек, да и говорит, подлец: «Я, говорит, добрый, судьбе мешать не стану, только ты, Акулина Ивановна, дай мне
за это полсотни рублей!» А у меня
денег нет, я их не
любила, не копила, вот я, сдуру, и скажи ему: «Нет у меня
денег и не дам!» — «Ты, говорит, обещай!» — «Как это — обещать, а где я их после-то возьму?» — «Ну, говорит, али трудно у богатого мужа украсть?» Мне бы, дурехе, поговорить с ним, задержать его, а я плюнула в рожу-то ему да и пошла себе!
— Даст ему дед пятишницу, он на три рубля купит, а на десять украдет, — невесело говорила она. —
Любит воровать, баловник! Раз попробовал, — ладно вышло, а дома посмеялись, похвалили
за удачу, он и взял воровство в обычай. А дедушка смолоду бедности-горя до́сыта отведал — под старость жаден стал, ему
деньги дороже детей кровных, он рад даровщине! А Михайло с Яковом…
Если бы даже и можно было каким-нибудь образом, уловив случай, сказать Настасье Филипповне: «Не выходите
за этого человека и не губите себя, он вас не
любит, а
любит ваши
деньги, он мне сам это говорил, и мне говорила Аглая Епанчина, а я пришел вам пересказать», — то вряд ли это вышло бы правильно во всех отношениях.
Он в совершенстве знал вкусы всех своих высокопоставленных потребителей: одни из них
любили необыкновенно причудливый разврат, другие платили бешеные
деньги за невинных девушек, третьим надо было выискивать малолетних.
Мать, в свою очередь, пересказывала моему отцу речи Александры Ивановны, состоявшие в том, что Прасковью Ивановну
за богатство все уважают, что даже всякий новый губернатор приезжает с ней знакомиться; что сама Прасковья Ивановна никого не уважает и не
любит; что она своими гостями или забавляется, или ругает их в глаза; что она для своего покоя и удовольствия не входит ни в какие хозяйственные дела, ни в свои, ни в крестьянские, а все предоставила своему поверенному Михайлушке, который от крестьян пользуется и наживает большие
деньги, а дворню и лакейство до того избаловал, что вот как они и с нами, будущими наследниками, поступили; что Прасковья Ивановна большая странница, терпеть не может попов и монахов, и нищим никому копеечки не подаст; молится богу по капризу, когда ей захочется, — а не захочется, то и середи обедни из церкви уйдет; что священника и причет содержит она очень богато, а никого из них к себе в дом не пускает, кроме попа с крестом, и то в самые большие праздники; что первое ее удовольствие летом — сад,
за которым она ходит, как садовник, а зимою
любит она петь песни, слушать, как их поют, читать книжки или играть в карты; что Прасковья Ивановна ее, сироту, не
любит, никогда не ласкает и
денег не дает ни копейки, хотя позволяет выписывать из города или покупать у разносчиков все, что Александре Ивановне вздумается; что сколько ни просили ее посторонние почтенные люди, чтоб она своей внучке-сиротке что-нибудь при жизни назначила, для того чтоб она могла жениха найти, Прасковья Ивановна и слышать не хотела и отвечала, что Багровы родную племянницу не бросят без куска хлеба и что лучше век оставаться в девках, чем навязать себе на шею мужа, который из
денег женился бы на ней, на рябой кукушке, да после и вымещал бы ей
за то.
Она уже начала искренно
любить Нелли, жалела о том, что она больна, расспрашивала о ней, принудила меня взять для Нелли банку варенья,
за которым сама побежала в чулан; принесла мне пять целковых, предполагая, что у меня нет
денег для доктора, и. когда я их не взял, едва успокоилась и утешилась тем, что Нелли нуждается в платье и белье и что, стало быть, можно еще ей быть полезною, вследствие чего стала тотчас же перерывать свой сундук и раскладывать все свои платья, выбирая из них те, которые можно было подарить «сиротке».
Рассказ Анны Андреевны меня поразил. Он совершенно согласовался со всем тем, что я сам недавно слышал от самого Алеши. Рассказывая, он храбрился, что ни
за что не женится на
деньгах. Но Катерина Федоровна поразила и увлекла его. Я слышал тоже от Алеши, что отец его сам, может быть, женится, хоть и отвергает эти слухи, чтоб не раздражить до времени графини. Я сказал уже, что Алеша очень
любил отца, любовался и хвалился им и верил в него, как в оракула.
Кроме того, Алеша много проживал
денег тихонько от Наташи; увлекался
за товарищами, изменял ей; ездил к разным Жозефинам и Миннам; а между тем он все-таки очень
любил ее.
Она менее года как замужем
за"хорошим человеком", занимающим в губернском городе довольно видное место, которого, однако ж, Феденька откровенно называет слюняем и фофаном; Марья Петровна души в ней не слышит, потому что Пашенька
любит копить
деньги.
Так
за Деруновым и утвердилась навсегда кличка «министр». И не только у нас в доме, но и по всей округе, между помещиками, которых дела он, конечно, знал лучше, нежели они сами. Везде его
любили, все советовались с ним и удивлялись его уму, а многие даже вверяли ему более или менее значительные куши под оборот, в полной уверенности, что Дерунов не только полностью отдаст
деньги в срок, но и с благодарностью.
Махин рад был случаю выказать свое бескорыстие и сказал Лизе, что он
любит ее не из-за
денег, и это, как ему казалось, великодушное решение тронуло его самого. У Лизы, между тем, началась борьба с ее матерью (имение было отцовское), не позволявшей раздавать имение. И Махин помогал Лизе. И чем больше он поступал так, тем больше он понимал совсем другой, чуждый ему до тех пор мир духовных стремлений, который он видел в Лизе.
«Это, мол, верно: они без
денег ничего не могут». Ну, а Агашимола, он из дальней орды был, где-то над самым Каспием его косяки ходили, он очень лечиться
любил и позвал меня свою ханшу попользовать и много голов скота
за то Емгурчею обещал. Емгурчей меня к нему и отпустил: набрал я с собою сабуру и калганного корня и поехал с ним. А Агашимола как взял меня, да и гайда в сторону со всем кочем, восемь дней в сторону скакали.
«Я, на старости лет, пустился в авторство, — писал он, — что делать: хочется прославиться, взять и тут, — с ума сошел! Вот я и произвел прилагаемую при сем повесть. Просмотрите ее, и если годится, то напечатайте в вашем журнале, разумеется,
за деньги: вы знаете, я даром работать не
люблю. Вы удивитесь и не поверите, но я позволяю вам даже подписать мою фамилию, стало быть, не лгу».
— Будет сестра Васи и, кажется, профессор Спешников. Я вчера, Анненька, просто голову потеряла. Ты знаешь, что они оба
любят покушать — и дедушка и профессор. Но ни здесь, ни в городе — ничего не достанешь ни
за какие
деньги. Лука отыскал где-то перепелов — заказал знакомому охотнику — и что-то мудрит над ними. Ростбиф достали сравнительно недурной — увы! — неизбежный ростбиф. Очень хорошие раки.
— А оттого, — отвечает, — что мужик не вы, он не пойдет к лекарю, пока ему только кажется, что он нездоров. Это делают жиды да дворяне, эти охотники пачкаться, а мужик человек степенный и солидный, он рассказами это про свои болезни докучать не
любит, и от лекаря прячется, и со смоком дожидается, пока смерть придет, а тогда уж
любит, чтоб ему не мешали умирать и даже готов
за это
деньги платить.
Ольга Алексеевна. Я ненавижу себя
за то, что не могу жить без твоей помощи… ненавижу! Ты думаешь, мне легко брать у тебя
деньги…
деньги твоего мужа… Нельзя уважать себя, если не умеешь жить… если всю жизнь нужно, чтобы кто-то помогал тебе, кто-то поддерживал тебя… Ты знаешь? Иногда я не
люблю и тебя… ненавижу!
За то, что вот ты такая спокойная и все только рассуждаешь, а не живешь, не чувствуешь…
— На ком вы женились? Где у вас были глаза, сумасшедший вы человек? Что вы нашли в этой глупой, ничтожной девчонке? Ведь я вас
любила за ум,
за душу, а этой фарфоровой кукле нужны только ваши
деньги!
Она
любила наряжаться, но не умела и жалела на это
деньги, и одевалась дурно и неряшливо, так что на улице обыкновенно, когда она, торопливо и широко шагая, шла на урок, ее легко можно было принять
за молодого послушника.
Панауров
любил вкусно поесть,
любил хорошую сервировку, музыку
за обедом, спичи, поклоны лакеев, которым небрежно бросал на чай по десяти и даже по двадцати пяти рублей; он участвовал всегда во всех подписках и лотереях, посылал знакомым именинницам букеты, покупал чашки, подстаканники, запонки, галстуки, трости, духи, мундштуки, трубки, собачек, попугаев, японские вещи, древности, ночные сорочки у него были шелковые, кровать из черного дерева с перламутром, халат настоящий бухарский и т. п., и на все это ежедневно уходила, как сам он выражался, «прорва»
денег.
Прошло еще дня три, он пошел к парикмахеру, щеголю и вертопраху. Про этого парня, здорового, как молодой осел, говорили, что он
за деньги любит старых американок, которые приезжают будто бы наслаждаться красотою моря, а на самом деле ищут приключений с бедными парнями.
— Не моги так говорить! Я не
люблю этих твоих речей. Я тебя обижаю, не ты меня!.. Но я это не потому, что злой, а потому, что — ослаб. Вот, однажды, переедем на другую улицу, и начнётся всё другое… окна, двери… всё! Окна на улицу будут. Вырежем из бумаги сапог и на стёкла наклеим. Вывеска! И повалит к нам нар-род! За-акипит дело!.. Э-эх ты! Дуй, бей, — давай углей! Шибко живём,
деньги куём!
А Хлынов его
за это даже
любит; да и то надо сказать,
денег у Хлынова много, а жить скучно, потому ничего он не знает, как ему эти
деньги истратить, чтоб весело было.
Кукушкина. Я вам правду скажу, Аким Акимыч, они у меня в строгости воспитываются, от всего отдалены.
Денег я не могу
за ними дать много, но уж
за нравственность мужья будут благодарны. Я
люблю детей, Аким Акимыч, но строга, очень строга. (Строго.) Полина, подите распорядитесь чаем.
Отец, слабый и бесхарактерный, женился на моей матери из-за
денег и вогнал ее в чахотку, а эту вот свою вторую жену, мою мачеху,
любил страстно, без памяти…
Ему не нравилось в них то, что они кутят и развратничают тихонько от отцов, на
деньги, украденные из отцовских касс или взятые под долгосрочные векселя и большие проценты. Они тоже не
любили его
за эту сдержанность, в которой чувствовали гордость, обидную им.
Галчиха. Думаю, куда его деть?.. Держать у себя — так еще будут ли платить… сумлевалась. Уж запамятовала фамилию-то… муж с женой, только детей бог не дал. Вот сама-то и говорит: достань мне сиротку, я его вместо сына
любить буду. Я и отдала; много я с нее
денег взяла…
За воспитанье, говорю, мне
за два года не плочено, так заплати! Заплатила. Потом Григорью… как его… да, вспомнила, Григорью Львовичу и сказываю: так и так, мол, отдала. И хорошо, говорит, и без хлопот. Еще мне же зелененькую пожаловал.
— А, это пенсион
за беспорочную службу той барыне, которая все
любит очень, а
деньги больше всего, — сказала, подумав, Дора, — хоть бы перед смертью посмотреть на эту особу; полтинник бы, кажется, при всей нынешней бедности заплатила.
Прокофий во время холеры лечил лавочников перцовкой и дегтем и брал
за это
деньги, и, как я узнал из нашей газеты, его наказывали розгами
за то, что он, сидя в своей мясной лавке, дурно отзывался о докторах. Его приказчик Николка умер от холеры. Карповна еще жива и по-прежнему
любит и боится своего Прокофия. Увидев меня, она всякий раз печально качает головой и говорит со вздохом...
Зять накупил тысяч на двадцать хлеба, половину на
деньги, половину в долг под тещину поруку; снарядил на ее же кредит баржи и отправился от пристани вниз по реке, но, как известно, беда одна не
любит ходить, а всегда ведет
за собою другую, и зять нашей старушки потонул, спасая груз своего разбившегося каравана, и сразу нанес семейству старушки такой удар, что дела их зашатались.
Павлин. А так же — ни слова, да и все тут. Пройдут барышня в гостиную, чаю накушаются, я им доклад сделаю; тогда вам всем резолюция и выдет. Как же вы хотите, чтоб праздничное дело, утром, да сейчас
за суету? Барышня в это время тишину
любят и чтоб никто их не беспокоил, особливо об
деньгах. Вы то подумайте: когда они приедут из собора, сядут в размышлении и подымут глазки кверху, где душа их в это время бывает?
— Это что еще
за новые правила выдумали!.. — возразил Янсутский и засмеялся. — Полноте, пожалуйста, — продолжал он, — мы с вами давно знаем друг друга; если я
люблю деньги, так и вы не меньше моего их
любите!.. Мы ровня с вами!..
— А говорю вообще про дворянство; я же — слава богу! — вон у меня явилась способность писать проекты; я их более шести написал, один из них уже и утвержден, так что я недели через две пятьдесят тысяч
за него получу; но комизм или, правильнее сказать, драматизм заключается в том, что через месяц я буду иметь капитал, которого, вероятно, хватит на всю остальную мою жизнь, но теперь сижу совершенно без
денег, и взять их неоткуда: у дочери какой был маленький капиталец, перебрал весь; к этим же разным торгашам я обращаться не хочу, потому что
люблю их держать в почтительном отдалении от себя, чтобы они мне были обязаны, а не я им!
Хозяину было скучно слушать Серпуховского. Ему хотелось говорить про себя — хвастаться. А Серпуховскому хотелось говорить про себя — про свое блестящее прошедшее. Хозяин налил ему вина и ждал, когда он кончит, чтобы рассказать ему про себя, как у него теперь устроен завод так, как ни у кого не был прежде. И что его Мари не только из-за
денег, но сердцем
любит его.
—
Деньги,
деньги… — задумчиво повторял он. — И на что мне, горбатому черту, столько
денег? А между тем я чувствую, что приняться
за настоящую работу мне становится все труднее и труднее. Я завидую тебе, Андрей. Я два года, кроме этих тварей, ничего не пишу… Конечно, я очень
люблю их, особенно живых. Но я чувствую, как меня засасывает все глубже и глубже… А ведь я талантливее тебя, Андрей, как ты думаешь? — спросил он меня добродушным и деликатным тоном.
Все окрестные помещики считали Петра Яковлевича весельчаком и неистощимым шутником и забавником. По своему уменью попасть в тон каждого, по щедрости, с которою он совал
деньги чужой прислуге, что в те времена не было в обычае, он был всеми
любим,
за пределами собственного дома, в котором
за все проигрыши и неудачи искал сорвать сердце на первом встречном.
Гордей Карпыч. Как, чай, не
любить! У тебя губа-то не дура!
За ней ведь
денег много, так тебе голому-то на голодные зубы хорошо.
Коршунов (садясь подле Любови Гордеевны). Вот это хорошо, это я
люблю. Ну-ка, подойди сюда которая-нибудь. (Девушка подходит, он ее треплет по щеке.) Ишь ты, востроглазая какая! Ведь вам, девушкам, чай, много надобно на белила на белые, на румяна на алые… хе, хе, хе… а у меня
денег нет,
за мной будет… хе, хе, хе… Держи фартук. (Сыплет ей
деньги, мелочь; девушка кланяется и уходит.) Ну, что же, Гордей Карпыч, скажи жене-то, зачем мы приехали.
Он был уже вдов, был уже в отставке, уже не щеголял, не хвастал, не задирался,
любил только пить чай и болтать
за ним всякий вздор; ходил по комнате, поправлял сальный огарок; аккуратно по истечении каждого месяца наведывался к своим жильцам
за деньгами; выходил на улицу с ключом в руке, для того, чтобы посмотреть на крышу своего дома; выгонял несколько раз дворника из его конуры, куда он запрятывался спать; одним словом, человек в отставке, которому после всей забубенной жизни и тряски на перекладных остаются одни пошлые привычки.
— Мадам Иванова, вы же смотрите
за собачкой. Может, я и не вернусь, так будет вам память о Сашке. Белинька, собачка моя! Смотрите, облизывается. Ах ты, моя бедная… И еще попрошу вас, мадам Иванова. У меня
за хозяином остались
деньги, так вы получите и отправьте… Я вам напишу адреса. В Гомеле у меня есть двоюродный брат, у него семья, и еще в Жмеринке живет вдова племянника. Я им каждый месяц… Что же, мы, евреи, такой народ… мы
любим родственников. А я сирота, я одинокий. Прощайте же, мадам Иванова.
— Не говорите, пожалуйста, об этих пустяках, — перебила хозяйка. — Знаете ли что? Я не
люблю денег и считаю их решительно
за какие-то пустяки: по-моему, кажется, отдать кому
деньги или самому у кого-нибудь взять — это такая обыкновенная вещь, о которой не стоит и думать.
— Наперед объявляют, что ничего даром не дают, а все
за деньги, сказал я. — Хитрый, хитрый город:
любит деньги!