Неточные совпадения
А бабам на Руси
Три петли: шелку белого,
Вторая — шелку
красного,
А третья — шелку черного,
Любую выбирай!..
— А ты займись. Я бы тебе Красный-Рог на сруб продал; в нем сто десятин будет. Лес-то какой! сосняк!
Любое дерево на мельничный вал продавай.
— Ничего я не знаю! — застенчиво ответила
Люба, и засмеялась, и
покраснела, и закрыла локтем свободной руки рот. — Что у нас, по-деревенскому, требуется, то знаю, а больше ничего не знаю. Стряпать немного умею… у попа жила — стряпала.
Подавали на стол, к чаю,
красное крымское вино, тартинки с маслом и сыром, сладкие сухари. Играл на пианино все тот же маленький, рыжеватый, веселый Панков из консерватории, давно сохнувший по младшей дочке
Любе, а когда его не было, то заводили механический музыкальный ящик «Монопан» и плясали под него. В то время не было ни одного дома в Москве, где бы не танцевали при всяком удобном случае, до полной усталости.
У постоялки только что начался урок, но дети выбежали на двор и закружились в пыли вместе со стружками и опавшим листом; маленькая, белая как пушинка,
Люба, придерживая платье сжатыми коленями, хлопала в ладоши, глядя, как бесятся Боря и толстый Хряпов: схватившись за руки, они во всю силу топали ногами о землю и,
красные с натуги, орали в лицо друг другу...
Глядя в зеркало на свое взволнованное лицо, на котором крупные и сочные губы казались еще
краснее от бледности щек, осматривая свой пышный бюст, плотно обтянутый шелком, она почувствовала себя красивой и достойной внимания
любого мужчины, кто бы он ни был. Зеленые камни, сверкавшие в ее ушах, оскорбляли ее, как лишнее, и к тому же ей показалось, что их игра ложится ей на щеки тонкой желтоватой тенью. Она вынула из ушей изумруды, заменив их маленькими рубинами, думая о Смолине — что это за человек?
Шабельский. А чем желтый дом хуже
любого белого или
красного дома? Сделай милость, хоть сейчас меня туда вези. Сделай милость. Все подленькие, маленькие, ничтожные, бездарные, сам я гадок себе, не верю ни одному своему слову…
Бучинский любил прибавить для
красного словца, и в его словах можно было верить
любой половине, но эта характеристика Гараськи произвела на меня впечатление против всякого желания. При каждой встрече с Гараськой слова Бучинского вставали живыми, и мне начинало казаться, что действительно в этом изможденном теле жило что-то особенное, чему не приберешь названия, но что заставляло себя чувствовать. Когда Гараська улыбался, я испытывал неприятное чувство.
— Так до завтра же, слезы мои! — сказала она, как-то странно усмехаясь. — До завтра! Помни ж, на чем перестала я: «Выбирай из двух: кто
люб иль не
люб тебе,
красная девица!» Будешь помнить, подождешь одну ночку? — повторила она, положив ему свои руки на плечи и нежно смотря на него.
«Что ж? промолви, радость моя?» — «Чего тебе нужно?» — «А нужно мне ворога уходить, с старой
любой подобру-поздорову проститься, а новой, молодой, как ты,
красной девице, душой поклониться…» Я засмеялась; и сама не знаю, как его нечистая речь в мое сердце дошла.
Пришлось только пройти прихожую, и затем русские офицеры вошли в большую просторную и светлую комнату, одну из таких, какую можно увидать в
любом богатом доме и которую мистер Вейль слишком торжественно назвал тронной залой. Посредине этой залы, на некотором возвышении впрочем, стояли троны: большие кресла, обитые
красной кожей, и у них стояли король и королева Сандвичевых островов.
И горько продолжал смеяться. Я растерялся и почувствовал, что неудержимо
краснею.
Люба сидела, низко опустив голову, взволнованная,
красная. Марья Матвеевна метнула на мужа негодующий взгляд и заговорила обычным тоном...
— Перешла в восьмой, —
краснея, ответила
Люба и стала наливать ей чай.
Очень мне у Конопацких нравилась одна игра Называлась: «Врёшеньки-врёшь». Каждый играющий был каким-нибудь цветом, —
красным, зеленым, голубым. Один из играющих, — скажем,
Люба, — заявлял, что зеленый цвет нехорош. Я — зеленый цвет — ей возражал...
Я держался от
Любы отдаленно, мне стыдно было навязываться. Наверно, она все время думает о Филиппе, — чего я к ней буду лезть? В первый раз, когда я ее обогнал на Площадной и не поклонился и она взволнованно
покраснела, у меня мелькнуло: может быть, и я ей нравлюсь?
В нашей канцелярии, под руководством полкового делопроизводителя, с утра до ночи кипела темная работа. Составлялись отчетные ведомости, фабриковались счета. Если для подписания счета не находили китайца, то поручали сделать это старшему писарю; он скопировывал несколько китайских букв с длинных
красных полосок, в обилии украшавших стены
любой китайской фанзы.
— Не более двух раз могу я слышать его пение, — проговорил старик. — Держи, я дам тебе клык черного быка с
красным ухом. Он выдержан в крови летучей мыши, и им можно заклясть
любого врага, а самому спастись от притязаний нечистой силы; держи его при себе, а мне дай меч свой. Только остер ли он и гладко ли лезвие его?