Неточные совпадения
Так неподвижно
лег длинный человек в поддевке, очень похожий
на Дьякона, —
лег, и откуда-то из-под воротника поддевки обильно полилась кровь, рисуя сбоку головы его красное пятно, — Самгин видел прозрачный парок над этим пятном; к забору подползал, волоча ногу, другой человек, с зеленым шарфом
на шее; маленькая женщина сидела
на земле, стаскивая с ноги своей черный ботик, и вдруг, точно ее ударили по затылку, ткнулась головой в колени свои, развела руками, свалилась набок.
Чистая белая рубаха, застегнутая у горла и кистей,
ложилась короткими, мягкими складками около ее стана; крупные желтые бусы в два ряда спускались с
шеи на грудь.
Как ни прекрасна была эта ночь, как ни величественны были явления светящихся насекомых и падающего метеора, но долго оставаться
на улице было нельзя. Мошкара облепила мне
шею, руки, лицо и набилась в волосы. Я вернулся в фанзу и
лег на кан. Усталость взяла свое, и я заснул.
Но стало еще хуже, когда он покорно
лег на скамью вниз лицом, а Ванька, привязав его к скамье под мышки и за
шею широким полотенцем, наклонился над ним и схватил черными руками ноги его у щиколоток.
Палач стоит сбоку и бьет так, что плеть
ложится поперек тела. После каждых пяти ударов он медленно переходит
на другую сторону и дает отдохнуть полминуты. У Прохорова волосы прилипли ко лбу,
шея надулась; уже после 5-10 ударов тело, покрытое рубцами еще от прежних плетей, побагровело, посинело; кожица лопается
на нем от каждого удара.
Дрофу в одиночку и даже в паре заездить, как говорят охотники, то есть, увидав их издали, начать ездить кругом; сначала круги давать большие, а потом с каждым разом их уменьшать; дрофа не станет нажидать
на себя человека и сейчас пойдет прочь, но как везде будет встречать того же, все ближе подъезжающего охотника, то, походя взад и вперед,
ляжет в какую-нибудь ямку, хотя бы в ней негде было спрятать одной ее головы: в этом глупом положении, вытянув
шею и выставив напоказ все свое объемистое тело, подпускает она охотника довольно близко.
— Когда тетеревята подрастут еще побольше и начнут понемногу мешаться, то уже чаще, особенно если место голо, поднимаются целою выводкой и начинают садиться
на деревья: иногда
на разные, а иногда все
на одно большое дерево; они садятся обыкновенно в полдерева,
на толстые сучья поближе к древесному стволу, и
ложатся вдоль по сучку, протянув по нем
шеи.
Эти слова, страстные и повелительные, действовали
на Гладышева как гипноз. Он повиновался ей и
лег на спину, положив руки под голову. Она приподнялась немного, облокотилась и, положив голову
на согнутую руку, молча, в слабом полусвете, разглядывала его тело, такое белое, крепкое, мускулистое, с высокой и широкой грудной клеткой, с стройными ребрами, с узким тазом и с мощными выпуклыми ляжками. Темный загар лица и верхней половины
шеи резкой чертой отделялся от белизны плеч и груди.
Луша слушала эту плохо вязавшуюся тираду с скучающим видом человека, который знает вперед все от слова до слова. Несколько раз она нетерпеливо откидывала свою красивую голову
на спинку дивана и поправляла волосы, собранные
на затылке широким узлом; дешевенькое ситцевое платье красивыми складками
ложилось около ног, открывая широким вырезом белую
шею с круглой ямочкой в том месте, где срастались ключицы.
Усталая, она замолчала, оглянулась. В грудь ей спокойно
легла уверенность, что ее слова не пропадут бесполезно. Мужики смотрели
на нее, ожидая еще чего-то. Петр сложил руки
на груди, прищурил глаза, и
на пестром лице его дрожала улыбка. Степан, облокотясь одной рукой
на стол, весь подался вперед, вытянул
шею и как бы все еще слушал. Тень лежала
на лице его, и от этого оно казалось более законченным. Его жена, сидя рядом с матерью, согнулась, положив локти
на колена, и смотрела под ноги себе.
Она опустилась
на траву и стала поправлять обеими руками волосы
на затылке. Ромашов
лег около ее ног, и так как почва
на этом месте заметно опускалась вниз, то он, глядя
на нее, видел только нежные и неясные очертания ее
шеи и подбородка.
Не глядя, видел, нет, скорее, чувствовал, Александров, как часто и упруго дышит грудь его дамы в том месте, над вырезом декольте, где
легла на розовом теле нежная тень ложбинки. Заметил он тоже, что, танцуя, она медленно поворачивает
шею то налево, то направо, слегка склоняя голову к плечу. Это ей придавало несколько утомленный вид, но было очень изящно. Не устала ли она?
В восемь часов был подан ужин, потому что в Белоглинском заводе все
ложатся очень рано. Стряпня была своя домашняя, не заморская, но гости находили все отличным и говорили нехитрые комплименты молодой хозяйке, которая так мило конфузилась и вспыхивала ярким румянцем до самой
шеи. Гордей Евстратыч особенно ласково поглядывал сегодня
на Феню и несколько раз принимался расхваливать ее в глаза, что уж было совсем не в его характере.
Опуская в колодец свое ведро, чернобородый Кирюха
лег животом
на сруб и сунул в темную дыру свою мохнатую голову, плечи и часть груди, так что Егорушке были видны одни только его короткие ноги, едва касавшиеся земли; увидев далеко
на дне колодца отражение своей головы, он обрадовался и залился глупым, басовым смехом, а колодезное эхо ответило ему тем же; когда он поднялся, его лицо и
шея были красны, как кумач.
Кот покорно
лег на свой матрасик и закрыл глаза. Судя по выражению его морды и усов, он сам был недоволен, что погорячился и вступил в драку. Каштанка обиженно заскулила, а гусь вытянул
шею и заговорил о чем-то быстро, горячо и отчетливо, но крайне непонятно.
На этот раз Лаевскому больше всего не понравилась у Надежды Федоровны ее белая, открытая
шея и завитушки волос
на затылке, и он вспомнил, что Анне Карениной, когда она разлюбила мужа, не нравились прежде всего его уши, и подумал: «Как это верно! как верно!» Чувствуя слабость и пустоту в голове, он пошел к себе в кабинет,
лег на диван и накрыл лицо платком, чтобы не надоедали мухи.
На белой
шее, плечах и груди у нее уже слегка образуется полнота; но она еще очень грациозна и необыкновенно мила: строгое платье ее сделано прекрасно, фигура стройна, пепельные волосы
ложатся по плечам длинными локонами.
— Наконец, преследуемый зверь утомится совершенно, выбьется из сил и
ляжет окончательно, или, вернее сказать, упадет, так что приближение охотника и близкое хлопанье арапником его не поднимают; тогда охотник, наскакав
на свою добычу, проворно бросается с седла и дубинкой убивает зверя; если же нужно взять его живьем, то хватает за уши или за загривок, поближе к голове, и, с помощию другого охотника, который немедленно подскакивает, надевает
на волка или лису намордник, род уздечки из крепких бечевок; зверь взнуздывается, как лошадь, веревочкой, свитой пополам с конскими волосами; эта веревочка углубляется в самый зев, так что он не может перекусить ее, да и вообще кусаться не может; уздечка крепко завязывается
на шее, близ затылка, и соскочить никак не может; уздечка, разумеется, привязана к веревке,
на которой вести зверя или тащить куда угодно.
Клеопатра. Да что ж — целовать мне его, что ли? Извините, он не умыт. И я не расположена слушать ваши выговоры. Вот, Полина Дмитриевна, видите? Это демократизм или — как там — гуманизм!.. Это все
ложится пока
на шею моего мужа… но
ляжет и
на вашу, вы увидите!
Глаза татар сверкали возбуждением, почти злобой. Все они
на скаку размахивали руками и ногами и неистово кричали, отдавшись всем корпусом назад, почти
на спины лошадям. Один Василий скакал «по-расей-ски», пригнувшись к лошадиной
шее, и изредка издавал короткие свистки, звучавшие резко, как удары хлыста. Серый конек почти
ложился на землю, распластываясь в воздухе, точно летящая птица.
Никита (поднимается). Ну как я пойду? Как я образ возьму? Как я ей в очи гляну? (
Ложится опять.) Ох, кабы дыра в землю, ушел бы. Не видали б меня люди, не видал бы никого. (Опять поднимается.) Да не пойду я… Пропадай они совсем. Не пойду. (Снимает сапоги и берет веревку; делает из нее петлю, прикидывает
на шею.) Так-то вот.
Он никогда не снимал с себя двух вещей: огромного образа
на шее и кинжала сверх рубашки, с которым он даже спать
ложился.
Он весь полон скрытого негодования;
шея его, сдавленная твердым воротником, краснеет и багровой полосой
ложится на узкий серебряный галун, голова его неподвижно обращена к судьям, но коротенький круглый нос его, оттопыренные губы, усы, все это сдвигается в сторону ненавистного молокососа.
Вечером того же дня Петр Васильич, не дождавшись возвращения своего приятеля, только что собирался
лечь в постель у себя дома, как вдруг в комнату, весь запорошенный снегом, ворвался Борис Андреич и прямо бросился к нему
на шею.
Наталья Павловна раздета;
Стоит Параша перед ней.
Друзья мои! Параша эта
Наперсница ее затей;
Шьет, моет, вести переносит,
Изношенных капотов просит,
Порою с барином шалит,
Порой
на барина кричит
И лжет пред барыней отважно.
Теперь она толкует важно
О графе, о делах его,
Не пропускает ничего —
Бог весть, разведать как успела.
Но госпожа ей наконец
Сказала: «Полно, надоела!» —
Спросила кофту и чепец,
Легла и выйти вон велела.
Луна светила нам в спину, и
на утоптанной гладкой земле
легли две резкие тени: одна — длинная, стройная, с прелестной, немного склоненной набок головкой, с высокой
шеей, с тонкой талией, а другая — моя…
Шили до ужина и после ужина…
Шили целыми днями, чтобы полуживыми от усталости
лечь на несколько часов в постель до рассвета, а там снова приняться за тяжелый труд. Смолкали обычные разговоры, смех и перешептывания.
— Approche, mon enfant (подойди, мое дитя)! — прозвучал приятный и нежный голосок Императрицы, и едва я успела приблизиться к ней, как ее рука в желтой перчатке
легла мне
на шею, а глубокие, прелестные глаза смотрели совсем близко около моего лица.
— Нет, мама, я
лягу тут
на полу, — сердито сказала Наташа, подошла к окну и отворила его. Стоны адъютанта послышались из открытого окна явственнее. Она высунула голову в сырой воздух ночи и графиня видела, как тонкая
шея ее тряслась от рыданий и билась о раму. Наташа знала, что стонал не князь Андрей. Она знала, что князь Андрей лежал в той же связи, где они были, в другой избе через сени; но этот страшный неумолкавший стон заставил зарыдать ее. Графиня переглянулась с Соней.
Валя открыл глаза, отененные густыми ресницами, моргнул от света и вскочил
на колени, бледный и испуганный. Его обнаженные худые ручонки жемчужным ожерельем
легли вокруг красной и полной
шеи Настасьи Филипповны; пряча голову
на ее груди, крепко жмуря глаза, точно боясь, что они откроются сами, помимо его воли, он шептал...