Неточные совпадения
Лошади подбежали к вокзалу маленькой станции, Косарев, получив
на чай, быстро погнал их куда-то во тьму, в мелкий, почти бесшумный дождь, и через десяток минут Самгин раздевался в пустом купе второго класса, посматривая в окно, где сквозь мокрую тьму
летели злые огни, освещая
на минуту черные кучи деревьев и крыши изб, похожие
на крышки огромных гробов. Проплыла
стена фабрики, десятки красных окон оскалились, точно зубы, и показалось, что это от них в шум поезда вторгается лязгающий звук.
Очнувшись, снял он со
стены дедовскую нагайку и уже хотел было покропить ею спину бедного Петра, как откуда ни возьмись шестилетний брат Пидоркин, Ивась, прибежал и в испуге схватил ручонками его за ноги, закричав: «Тятя, тятя! не бей Петруся!» Что прикажешь делать? у отца сердце не каменное: повесивши нагайку
на стену, вывел он его потихоньку из хаты: «Если ты мне когда-нибудь покажешься в хате или хоть только под окнами, то слушай, Петро: ей-богу, пропадут черные усы, да и оселедец твой, вот уже он два раза обматывается около уха, не будь я Терентий Корж, если не распрощается с твоею макушей!» Сказавши это, дал он ему легонькою рукою стусана в затылок, так что Петрусь, невзвидя земли,
полетел стремглав.
Не успела Зинаида произнести эти слова, как я уже
летел вниз, точно кто подтолкнул меня сзади. В
стене было около двух сажен вышины. Я пришелся о землю ногами, но толчок был так силен, что я не мог удержаться: я упал и
на мгновенье лишился сознанья. Когда я пришел в себя, я, не раскрывая глаз, почувствовал возле себя Зинаиду.
Странно: барометр идет вниз, а ветра все еще нет, тишина. Там, наверху, уже началось — еще неслышная нам — буря. Во весь дух несутся тучи. Их пока мало — отдельные зубчатые обломки. И так: будто наверху уже низринут какой-то город, и
летят вниз куски
стен и башен, растут
на глазах с ужасающей быстротой — все ближе, — но еще дни им
лететь сквозь голубую бесконечность, пока не рухнут
на дно, к нам, вниз.
Тишина. Падают сверху, с ужасающей быстротой растут
на глазах — куски синих башен и
стен, но им еще часы — может быть, дни —
лететь сквозь бесконечность; медленно плывут невидимые нити, оседают
на лицо — и никак их не стряхнуть, никак не отделаться от них.
Тебя давит потолок — мечтай о высоких палатах; тебе мало свету — воображай залитую солнцем страну; тебя пробирает цыганская дрожь —
лети на благословенный юг; ты заключен в четырех
стенах, как мышь в мышеловке, — мечтай о свободе, и так далее.
Вот еще степной ужас, особенно опасный в летние жары, когда трава высохла до излома и довольно одной искры, чтобы степь вспыхнула и пламя
на десятки верст неслось огненной
стеной все сильнее и неотразимее, потому что при пожаре всегда начинается ураган. При первом запахе дыма табуны начинают в тревоге метаться и мчатся очертя голову от огня.
Летит и птица. Бежит всякий зверь: и заяц, и волк, и лошадь — все в общей куче.
Лодка была
на середине, когда ее заметили с того берега. Песня сразу грянула еще сильнее, еще нестройнее, отражаясь от зеленой
стены крупного леса, к которому вплоть подошла вырубка. Через несколько минут, однако, песня прекратилась, и с вырубки слышался только громкий и такой же нестройный говор. Вскоре Ивахин опять стрелой
летел к нашему берегу и опять устремился с новою посудиной
на ту сторону. Лицо у него было злое, но все-таки в глазах проглядывала радость.
В ответ
на это с монастырской
стены сыпалась картечь и
летели чугунные ядра. Не знал страха Гермоген и молча делал свое дело. Но случилось и ему испугаться. Задрожали у инока руки и ноги, а в глазах пошли красные круги. Выехал как-то под
стену монастырскую сам Белоус
на своем гнедом иноходце и каким-то узелком над головой помахивает. Навел
на него пушку Гермоген, грянул выстрел — трое убито, а Белоус все своим узелком машет.
Я слышал также, как после этой последней строфы книга ударилась об
стену и
полетела на пол.
Сначала я счел это просто чудом, но потом привык и постоянно
лечил появлявшуюся легкоранность в моих ружьях — вешаньем их
на стену для отдохновения.
Молитва кончена. Двадцать человек
летят сломя голову к дверям, едва не сбивая с ног преподавателя, который с снисходительной, но несколько боязливой улыбкой жмется к
стене Из всех четырех отделений одновременно вырываются эти живые, неудержимые потоки, сливаются, перемешиваются, и сотня мальчишек мчится, как стадо молодых здоровых животных, выпущенных из тесных клеток
на волю.
Стоял я
на пригорке над озером и смотрел: всё вокруг залито народом, и течёт тёмными волнами тело народное к воротам обители, бьётся, плещется о
стены её. Нисходит солнце, и ярко красны его осенние лучи. Колокола трепещут, как птицы, готовые
лететь вслед за песнью своей, и везде — обнажённые головы людей краснеют в лучах солнца, подобно махровым макам.
Иллюзию нарушил, во-первых, новый выстрел замерзшей реки. Должно быть, мороз принимался к ночи не
на шутку. Звук был так силен, что ясно слышался сквозь
стены станционной избушки, хотя и смягченный. Казалось, будто какая-то чудовищная птица
летит со страшною быстротой над рекою и стонет… Стон приближается, растет, проносится мимо и с слабеющими взмахами гигантских крыльев замирает вдали.
Бойцы, выстроившись в две
стены, одна против другой,
на порядочном расстоянии, долго стояли в бездействии, и только одни мальчишки выскакивали с обеих сторон
на нейтральную середину и бились между собою, подстрекаемые насмешками или похвалами взрослых; наконец, вышел вперед известный боец Абдулка, и сейчас явился перед ним также известный боец Никита; татарин
полетел с ног и вместо него вырос другой.
На улице — тихо и темно. По небу быстро
летели обрывки туч, по мостовой и
стенам домов ползли густые тени. Воздух был влажен, душен, пахло свежим листом, прелой землёй и тяжёлым запахом города. Пролетая над садами, ветер шелестел листвой деревьев — тихий и мягкий шёпот носился в воздухе. Улица была узка, пустынна и подавлена этой задумчивой тишиной, а глухой грохот пролётки, раздававшийся вдали, звучал оскорбительно-нахально.
— Когда дует сильный ветер, он поднимает сор. И глупые люди смотрят
на сор и говорят: вот ветер! А это только сор, мой добрый Фома, ослиный помет, растоптанный ногами. Вот встретил он
стену и тихо лег у подножия ее. а ветер
летит дальше, ветер
летит дальше, мой добрый Фома!
Вся зала была освещена через свой стеклянный купол ярко-пунцовым светом. Водопьянова не было, но зато старинные кресла от
стен пошли
на средину вместе с ковром, покрывавшим комнату, и, ударяясь друг о друга, быстро
летели с шумом одно за другим вниз.
Поддержки нет. Бешено бьются
на стене герои, окруженные полчищами врагов. Но иссякают силы. И вот мы видим: вниз головами воины
летят в пропасть, катятся со стонами по острым выступам, разбитые доспехи покрыты кровью и пылью… О позор, позор!
Осажденные обливали своих противников горячей смолой, пускали в них кучи стрел, обламывали сами
стены и скатывали их
на русских. В дружинников
летели горящие головни, град стрел, но они не отступали ни
на шаг.
У противоположного дома очень гладкая и высокая
стена, и если
полетишь сверху, то решительно не за что зацепиться; и вот не могу отделаться от мучительной мысли, что это я упал с крыши и
лечу вниз,
на панель, вдоль окон и карнизов. Тошнит даже. Чтобы не смотреть
на эту
стену, начинаю ходить по кабинету, но тоже радости мало: в подштанниках, босой, осторожно ступающий по скрипучему паркету, я все больше кажусь себе похожим
на сумасшедшего или убийцу, который кого-то подстерегает. И все светло, и все светло.
Лети ко прадедам, орёл,
Пророком славной мести!
Мы твёрды: вождь наш перешёл
Путь гибели и чести;
С ним опыт, сын труда и лет;
Он бодр и с сединою;
Ему знаком победы след…
Доверенность к герою!
Нет, други, нет! не предана
Москва
на расхищенье;
Там
стены!.. в россах вся она;
Мы здесь — и Бог наш мщенье.