Неточные совпадения
И сторож
летит еще на лестнице
за мною со щеткою: «Позвольте, Иван Александрович, я вам, говорит, сапоги почищу».
«Льны тоже нонче знатные…
Ай! бедненький! застрял!»
Тут жаворонка малого,
Застрявшего во льну,
Роман распутал бережно.
Поцаловал: «
Лети!»
И птичка ввысь помчалася,
За нею умиленные
Следили мужики…
Гладиатор и Диана подходили вместе, и почти в один и тот же момент: раз-раз, поднялись над рекой и перелетели на другую сторону; незаметно, как бы
летя, взвилась
за ними Фру-Фру, но в то самое время, как Вронский чувствовал себя на воздухе, он вдруг увидал, почти под ногами своей лошади, Кузовлева, который барахтался с Дианой на той стороне реки (Кузовлев пустил поводья после прыжка, и лошадь
полетела с ним через голову).
Она
летела прямо на него: близкие звуки хорканья, похожие на равномерное наддирание тугой ткани, раздались над самым ухом; уже виден был длинный нос и шея птицы, и в ту минуту, как Левин приложился, из-за куста, где стоял Облонский, блеснула красная молния; птица, как стрела, спустилась и взмыла опять кверху.
— Позор и срам! — отвечал полковник. — Одного боишься, — это встречаться с Русскими
за границей. Этот высокий господин побранился с доктором, наговорил ему дерзости
за то, что тот его не так
лечит, и замахнулся палкой. Срам просто!
Мы ехали рядом, молча, распустив поводья, и были уж почти у самой крепости: только кустарник закрывал ее от нас. Вдруг выстрел… Мы взглянули друг на друга: нас поразило одинаковое подозрение… Опрометью поскакали мы на выстрел — смотрим: на валу солдаты собрались в кучу и указывают в поле, а там
летит стремглав всадник и держит что-то белое на седле. Григорий Александрович взвизгнул не хуже любого чеченца; ружье из чехла — и туда; я
за ним.
Через несколько мгновений поднимаю их — и вижу: мой Карагёз
летит, развевая хвост, вольный как ветер, а гяуры далеко один
за другим тянутся по степи на измученных конях.
Я поставлю полные баллы во всех науках тому, кто ни аза не знает, да ведет себя похвально; а в ком я вижу дурной дух да насмешливость, я тому нуль, хотя он Солона заткни
за пояс!» Так говорил учитель, не любивший насмерть Крылова
за то, что он сказал: «По мне, уж лучше пей, да дело разумей», — и всегда рассказывавший с наслаждением в лице и в глазах, как в том училище, где он преподавал прежде, такая была тишина, что слышно было, как муха
летит; что ни один из учеников в течение круглого года не кашлянул и не высморкался в классе и что до самого звонка нельзя было узнать, был ли кто там или нет.
И вот по родственным обедам
Развозят Таню каждый день
Представить бабушкам и дедам
Ее рассеянную лень.
Родне, прибывшей издалеча,
Повсюду ласковая встреча,
И восклицанья, и хлеб-соль.
«Как Таня выросла! Давно ль
Я, кажется, тебя крестила?
А я так на руки брала!
А я так
за уши драла!
А я так пряником кормила!»
И хором бабушки твердят:
«Как наши годы-то
летят...
Он поскорей звонит. Вбегает
К нему слуга француз Гильо,
Халат и туфли предлагает
И подает ему белье.
Спешит Онегин одеваться,
Слуге велит приготовляться
С ним вместе ехать и с собой
Взять также ящик боевой.
Готовы санки беговые.
Он сел, на мельницу
летит.
Примчались. Он слуге велит
Лепажа стволы роковые
Нести
за ним, а лошадям
Отъехать в поле к двум дубкам.
Гонимы вешними лучами,
С окрестных гор уже снега
Сбежали мутными ручьями
На потопленные луга.
Улыбкой ясною природа
Сквозь сон встречает утро года;
Синея блещут небеса.
Еще прозрачные леса
Как будто пухом зеленеют.
Пчела
за данью полевой
Летит из кельи восковой.
Долины сохнут и пестреют;
Стада шумят, и соловей
Уж пел в безмолвии ночей.
Ударив острыми шпорами коня, во весь дух
полетел он
за козаками, не глядя назад, не видя, что позади всего только двадцать человек успело поспевать
за ним.
Уже не видно было
за великим дымом, обнявшим то и другое воинство, не видно было, как то одного, то другого не ставало в рядах; но чувствовали ляхи, что густо
летели пули и жарко становилось дело; и когда попятились назад, чтобы посторониться от дыма и оглядеться, то многих недосчитались в рядах своих.
Побагровело еще сильнее красное лицо хорунжего, когда затянула ему горло жестокая петля; схватился он было
за пистолет, но судорожно сведенная рука не могла направить выстрела, и даром
полетела в поле пуля.
Но один всех живее вскрикивал и
летел вслед
за другими в танце.
— Э, э, э! что же это вы, хлопцы, так притихли? — сказал наконец Бульба, очнувшись от своей задумчивости. — Как будто какие-нибудь чернецы! Ну, разом все думки к нечистому! Берите в зубы люльки, да закурим, да пришпорим коней, да
полетим так, чтобы и птица не угналась
за нами!
А что, говорят, Берг в воскресенье в Юсуповом саду на огромном шаре
полетит, попутчиков
за известную плату приглашает, правда?
Услыша суд такой, мой бедный Соловей
Вспорхнул и —
полетел за тридевять полей.
Уж рассветало. Я
летел по улице, как услышал, что зовут меня. Я остановился. «Куда вы? — сказал Иван Игнатьич, догоняя меня. — Иван Кузмич на валу и послал меня
за вами. Пугач пришел». — «Уехала ли Марья Ивановна?» — спросил я с сердечным трепетом. «Не успела, — отвечал Иван Игнатьич, — дорога в Оренбург отрезана; крепость окружена. Плохо, Петр Андреич!»
«Да, да, — говорил он какой-нибудь бабе в мужском армяке и рогатой кичке, вручая ей стклянку гулярдовой воды или банку беленной мази, — ты, голубушка, должна ежеминутно бога благодарить
за то, что сын мой у меня гостит: по самой научной и новейшей методе тебя
лечат теперь, понимаешь ли ты это?
За ним, в некотором расстоянии, рысью мчалась тройка белых лошадей. От серебряной сбруи ее
летели белые искры. Лошади топали беззвучно, широкий экипаж катился неслышно; было странно видеть, что лошади перебирают двенадцатью ногами, потому что казалось — экипаж царя скользил по воздуху, оторванный от земли могучим криком восторга.
День был мягкий, почти мартовский, но нерешительный, по Красной площади кружился сыроватый ветер, угрожая снежной вьюгой, быстро и низко
летели на Кремль из-за Москвы-реки облака, гудел колокольный звон.
Бальзаминов. Меня раза три травили. Во-первых, перепугают до смерти, да еще бежишь с версту, духу потом не переведешь. Да и страм! какой страм-то, маменька! Ты тут ухаживаешь, стараешься понравиться — и вдруг видят тебя из окна, что ты
летишь во все лопатки. Что
за вид, со стороны-то посмотреть! Невежество в высшей степени… что уж тут! А вот теперь, как мы с Лукьян Лукьянычем вместе ходим, так меня никто не смеет тронуть. А знаете, маменька, что я задумал?
И только эта догадка озарила ее, Анисья
летела уже на извозчике
за доктором, а хозяйка обложила голову ему льдом и разом вытащила из заветного шкафчика все спирты, примочки — все, что навык и наслышка указывали ей употребить в дело. Даже Захар успел в это время надеть один сапог и так, об одном сапоге, ухаживал вместе с доктором, хозяйкой и Анисьей около барина.
Он встрепенулся, и чашка
полетела на пол,
за ней сахарница. Он стал ловить вещи на воздухе и качал подносом, другие
летели. Он успел удержать на подносе только ложечку.
— А вы эгоист, Борис Павлович! У вас вдруг родилась какая-то фантазия — и я должна делить ее,
лечить, облегчать: да что мне
за дело до вас, как вам до меня? Я требую у вас одного — покоя: я имею на него право, я свободна, как ветер, никому не принадлежу, никого не боюсь…
— Вон одна опять
полетела, вероятно,
за кормом…
Тебе на голову валятся каменья, а ты в страсти думаешь, что
летят розы на тебя, скрежет зубов будешь принимать
за музыку, удары от дорогой руки покажутся нежнее ласк матери.
Повыситься из статских в действительные статские, а под конец,
за долговременную и полезную службу и «неусыпные труды», как по службе, так и в картах, — в тайные советники, и бросить якорь в порте, в какой-нибудь нетленной комиссии или в комитете, с сохранением окладов, — а там, волнуйся себе человеческий океан, меняйся век,
лети в пучину судьба народов, царств, — все пролетит мимо его, пока апоплексический или другой удар не остановит течение его жизни.
На ночь он уносил рисунок в дортуар, и однажды, вглядываясь в эти нежные глаза, следя
за линией наклоненной шеи, он вздрогнул, у него сделалось такое замиранье в груди, так захватило ему дыханье, что он в забытьи, с закрытыми глазами и невольным, чуть сдержанным стоном, прижал рисунок обеими руками к тому месту, где было так тяжело дышать. Стекло хрустнуло и со звоном
полетело на пол…
— Я сначала попробовал
полететь по комнате, — продолжал он, — отлично! Вы все сидите в зале, на стульях, а я, как муха, под потолок залетел. Вы на меня кричать, пуще всех бабушка. Она даже велела Якову ткнуть меня половой щеткой, но я пробил головой окно, вылетел и взвился над рощей… Какая прелесть, какое новое, чудесное ощущение! Сердце бьется, кровь замирает, глаза видят далеко. Я то поднимусь, то опущусь — и, когда однажды поднялся очень высоко, вдруг вижу, из-за куста, в меня целится из ружья Марк…
В воскресенье он послал
за доктором, который
лечил и в губернаторском доме, и в Малиновке.
И она
полетела к Катерине Николаевне. Мы же с Альфонсинкой пустились к Ламберту. Я погонял извозчика и на лету продолжал расспрашивать Альфонсинку, но Альфонсинка больше отделывалась восклицаниями, а наконец и слезами. Но нас всех хранил Бог и уберег, когда все уже висело на ниточке. Мы не проехали еще и четверти дороги, как вдруг я услышал
за собой крик: меня звали по имени. Я оглянулся — нас на извозчике догонял Тришатов.
Однако ж я успел-таки уцепиться рукой
за один едва ощущаемый выступ вверху и приподнялся, другую руку замахнул было, чтоб ухватиться уже
за верх стены, но тут вдруг оборвался и навзничь
полетел вниз.
— Стой! — заревел я, хватаясь
за сани, но лошадь дернула, и я покатился в снег. Мне показалось даже, что они засмеялись. Вскочив, я мигом схватил подвернувшегося извозчика и
полетел к князю, понукая каждую секунду мою клячу.
Только в одни эти окна, или порты, по-морскому, и не достигала вода, потому что они были высоко; везде же в прочих местах полупортики были задраены наглухо деревянными заставками, иначе стекла
летят вдребезги и при крене вал
за валом вторгается в судно.
Еще один изгиб, один взмах хвоста посильнее, пока ходили
за гандшпугом и топором, она
полетела бы
за борт и по крайней мере околела бы в своей стихии.
Точно несколько львов и тигров бросаются, вскакивают на дыбы, чтоб впиться один в другого, и мечутся кверху, а там вдруг целой толпой шарахнулись вниз — только пыль столбом стоит поверх, и судно
летит туда же
за ними, в бездну, но новая сила толкает его опять вверх и потом становит боком.
Наконец наступил срок подачи отчета в дворянскую опеку, которая находилась в губернском городе Мохове,
за триста верст от Узла. Веревкин
полетел туда и всякими правдами и неправдами добыл себе копию с поданного Половодовым отчета.
Девушка села на облучок, забрала в руки вожжи, и кошевая
полетела за город.
Привалов перезнакомился кое с кем из клубных игроков и, как это бывает со всеми начинающими, нашел, что, право, это были очень хорошие люди и с ними было иногда даже весело; да и самая игра, конечно, по маленькой, просто для препровождения времени, имела много интересного, а главное, время
за сибирским вистом с винтом
летело незаметно; не успел оглянуться, а уж на дворе шесть часов утра.
— Да, очень больно, и он очень был раздражен. Он мне, как Карамазову,
за вас отомстил, мне это ясно теперь. Но если бы вы видели, как он с товарищами-школьниками камнями перекидывался? Это очень опасно, они могут его убить, они дети, глупы, камень
летит и может голову проломить.
И вот только что съезжает со двора Иван Федорович, как Смердяков, под впечатлением своего, так сказать, сиротства и своей беззащитности, идет
за домашним делом в погреб, спускается вниз по лестнице и думает: «Будет или не будет припадок, а что, коль сейчас придет?» И вот именно от этого настроения, от этой мнительности, от этих вопросов и схватывает его горловая спазма, всегда предшествующая падучей, и он
летит стремглав без сознания на дно погреба.
— А вот какой, — пролепетал Алеша, как будто
полетев с крыши, — позовите сейчас Дмитрия — я его найду, — и пусть он придет сюда и возьмет вас
за руку, потом возьмет
за руку брата Ивана и соединит ваши руки. Потому что вы мучаете Ивана, потому только, что его любите… а мучите потому, что Дмитрия надрывом любите… внеправду любите… потому что уверили себя так…
Так восклицала она вне себя и уж, конечно, презирая все для себя последствия, хотя, разумеется, их предвидела еще, может,
за месяц тому, потому что и тогда еще, может быть, содрогаясь от злобы, мечтала: «Не прочесть ли это суду?» Теперь же как бы
полетела с горы. Помню, кажется, именно тут же письмо было прочитано вслух секретарем и произвело потрясающее впечатление. Обратились к Мите с вопросом: «Признает ли он это письмо?»
— Да что это у тебя
за минута, и какая такая там «весть», можно спросить, аль секрет? — с любопытством ввернул опять Ракитин, изо всей силы делая вид, что и внимания не обращает на щелчки, которые в него
летели беспрерывно.
Картина, которую я увидел, была необычайно красива. На востоке пылала заря. Освещенное лучами восходящего солнца море лежало неподвижно, словно расплавленный металл. От реки поднимался легкий туман. Испуганная моими шагами, стая уток с шумом снялась с воды и с криком
полетела куда-то в сторону,
за болото.
В то время когда мы сидели у костра и пили чай, из-за горы вдруг показался орлан белохвостый. Описав большой круг, он ловко, с налета, уселся на сухоствольной лиственнице и стал оглядываться. Захаров выстрелил в него и промахнулся. Испуганная птица торопливо снялась с места и
полетела к лесу.
За рекой все еще бушевало пламя. По небу вместе с дымом
летели тучи искр. Огонь шел все дальше и дальше. Одни деревья горели скорее, другие — медленнее. Я видел, как через реку перебрел кабан, затем переплыл большой полоз Шренка; как сумасшедшая, от одного дерева к другому носилась желна, и, не умолкая, кричала кедровка. Я вторил ей своими стонами. Наконец стало смеркаться.
Он усердно долбил деревья и нимало не боялся приближения людей. В другом месте порхало несколько темных дроздов. Рядом по веткам шоркали 2 уссурийские сойки-пересмешницы. Один раз мы вспугнули сокола-дербнюка. Он низко
полетел над землей и скрылся вскоре
за деревьями.