Неточные совпадения
Осип. Давай их, щи,
кашу и пироги! Ничего, всё будем есть. Ну, понесем чемодан! Что, там другой выход есть?
Мишка. Щи,
каша да пироги.
Попова
каша — с маслицем.
Смерды воспользовались этим и наполняли свои желудки жирной
кашей до крайних пределов.
Началось с того, что Волгу толокном замесили, потом теленка на баню тащили, потом в кошеле
кашу варили, потом козла в соложеном тесте [Соложёное тесто — сладковатое тесто из солода (солод — слад), то есть из проросшей ржи (употребляется в пивоварении).] утопили, потом свинью за бобра купили да собаку за волка убили, потом лапти растеряли да по дворам искали: было лаптей шесть, а сыскали семь; потом рака с колокольным звоном встречали, потом щуку с яиц согнали, потом комара за восемь верст ловить ходили, а комар у пошехонца на носу сидел, потом батьку на кобеля променяли, потом блинами острог конопатили, потом блоху на цепь приковали, потом беса в солдаты отдавали, потом небо кольями подпирали, наконец утомились и стали ждать, что из этого выйдет.
Не вопрос о порядке сотворения мира тут важен, а то, что вместе с этим вопросом могло вторгнуться в жизнь какое-то совсем новое начало, которое, наверное, должно было испортить всю
кашу.
Им неизвестна еще была истина, что человек не одной
кашей живет, и поэтому они думали, что если желудки их полны, то это значит, что и сами они вполне благополучны.
Но ничего не вышло. Щука опять на яйца села; блины, которыми острог конопатили, арестанты съели; кошели, в которых
кашу варили, сгорели вместе с
кашею. А рознь да галденье пошли пуще прежнего: опять стали взаимно друг у друга земли разорять, жен в плен уводить, над девами ругаться. Нет порядку, да и полно. Попробовали снова головами тяпаться, но и тут ничего не доспели. Тогда надумали искать себе князя.
— Что хошь с нами делай! — говорили одни, — хошь — на куски режь; хошь — с
кашей ешь, а мы не согласны!
Поэтому они отнимали у смерда
кашу и бросали собакам.
Во времена Бородавкиных, Негодяевых и проч. казалось, например, непростительною дерзостью, если смерд поливал свою
кашу маслом.
— Мне всё равно. Мне лучше всего щи и
каша; но ведь здесь этого нет.
—
Каше блан, — подхватил Татарин.
Когда Левин вошел в черную избу, чтобы вызвать своего кучера, он увидал всю семью мужчин за столом. Бабы прислуживали стоя. Молодой здоровенный сын, с полным ртом
каши, что-то рассказывал смешное, и все хохотали, и в особенности весело баба в калошках, подливавшая щи в чашку.
—
Каша а ла рюсс, прикажете? — сказал Татарин, как няня над ребенком, нагибаясь над Левиным.
Возьмите барана, — продолжал он, обращаясь к Чичикову, — это бараний бок с
кашей!
— Щи, моя душа, сегодня очень хороши! — сказал Собакевич, хлебнувши щей и отваливши себе с блюда огромный кусок няни, известного блюда, которое подается к щам и состоит из бараньего желудка, начиненного гречневой
кашей, мозгом и ножками. — Эдакой няни, — продолжал он, обратившись к Чичикову, — вы не будете есть в городе, там вам черт знает что подадут!
Засим это странное явление, этот съежившийся старичишка проводил его со двора, после чего велел ворота тот же час запереть, потом обошел кладовые, с тем чтобы осмотреть, на своих ли местах сторожа, которые стояли на всех углах, колотя деревянными лопатками в пустой бочонок, наместо чугунной доски; после того заглянул в кухню, где под видом того чтобы попробовать, хорошо ли едят люди, наелся препорядочно щей с
кашею и, выбранивши всех до последнего за воровство и дурное поведение, возвратился в свою комнату.
Вся разница в том, что теперь ты упишешь полбараньего бока с
кашей, закусивши ватрушкою в тарелку, а тогда бы ты ел какие-нибудь котлетки с трюфелями.
Покамест все это было еще судейская тайна и до ушей его не дошло, хотя верная записка юрисконсульта, которую он вскоре получил, несколько дала ему понять, что
каша заварится.
На улицах показались крытые дрожки, неведомые линейки, дребезжалки, колесосвистки — и заварилась
каша.
«Это, однако же, нужно ему сказать», — подумал Чичиков и, пришедши к полковнику, объявил, что у него
каша и никакого толку нельзя добиться, и комиссия построений ворует напропалую.
У него были на руках деньги, платья, весь харч, саламата,
каша и даже топливо; ему отдавали деньги под сохран.
Путешественники, остановившись среди полей, избирали ночлег, раскладывали огонь и ставили на него котел, в котором варили себе кулиш; [Кулиш — жидкая пшенная
каша с салом.] пар отделялся и косвенно дымился на воздухе.
Кашевары варили в каждом курене
кашу в огромных медных казанах.
Но отчего ж у Саввушки в печи
То щи с бараниной, то бок бараний с
кашей?
— Эх, отстань, — сказал Дронов, круто свернул за угол и тотчас исчез в белой
каше снега.
— И в революцию, когда народ захочет ее сам, — выговорил Муромский, сильно подчеркнул последнее слово и, опустив глаза, начал размазывать ложкой по тарелке рисовую
кашу.
— Ничего. Это — кожа зудит, а внутренность у нас здоровая. Возьмите, например, гречневую
кашу: когда она варится, кипит — легкое зерно всплывает кверху, а потом из него образуется эдакая вкусная корочка, с хрустом. Так? Но ведь сыты мы не корочкой, а
кашей…
— Вы, Самгин, рассуждаете наивно. У вас в голове
каша. Невозможно понять: кто вы? Идеалист? Нет. Скептик? Не похоже. Да и когда бы вам, юноша, нажить скепсис? Вот у Туробоева скептицизм законен; это мироощущение человека, который хорошо чувствует, что его класс сыграл свою роль и быстро сползает по наклонной плоскости в небытие.
— Это они хватили через край, — сказала она, взмахнув ресницами и бровями. — Это — сгоряча. «Своей пустой ложкой в чужую чашку
каши». Это надо было сделать тогда, когда царь заявил, что помещичьих земель не тронет. Тогда, может быть, крестьянство взмахнуло бы руками…
—
Каши ему дали, зверю, — говорил он, еще понижая голос. Меховое лицо его было торжественно, в глазах блестела важность и радость. —
Каша у нас как можно горячо сварена и — в горшке, а горшок-то надбит, понимаете эту вещь?
— Долой самодержавие! — кричали всюду в толпе, она тесно заполнила всю площадь, черной
кашей кипела на ней, в густоте ее неестественно подпрыгивали лошади, точно каменная и замороженная земля под ними стала жидкой, засасывала их, и они погружались в нее до колен, раскачивая согнувшихся в седлах казаков; казаки, крестя нагайками воздух, били направо, налево, люди, уклоняясь от ударов, свистели, кричали...
— Вы, милый, ешьте как можно больше гречневой
каши, и — пройдет!
— Сом —
кашу любит; просяная али, скажем, гречушная
каша — это его самая первая любовь. Сома
кашей на что хотите подкупить возможно.
— Да, эсеры круто заварили
кашу, — сумрачно сказал ему Поярков — скелет в пальто, разорванном на боку; клочья ваты торчали из дыр, увеличивая сходство Пояркова со скелетом. Кости на лице его, казалось, готовились прорвать серую кожу. Говорил он, как всегда, угрюмо, грубовато, но глаза его смотрели мягче и как-то особенно пристально; Самгин объяснил это тем, что глаза глубоко ушли в глазницы, а брови, раньше всегда нахмуренные, — приподняты, выпрямились.
— Вредный субъект. Способен заварить такую
кашу… черт его возьми!
Клим не видел темненького. Он не верил в сома, который любит гречневую
кашу. Но он видел, что все вокруг — верят, даже Туробоев и, кажется, Лютов. Должно быть, глазам было больно смотреть на сверкающую воду, но все смотрели упорно, как бы стараясь проникнуть до дна реки. Это на минуту смутило Самгина: а — вдруг?
— Он, значит, проглотит горшок, а горшок в брюхе у него, надбитый-то, развалится, и тут начнет
каша кишки ему жечь, понимаете, ваше степенство, эту вещь? Ему — боль, он — биться, он — прыгать, а тут мы его…
Илья Ильич, не подозревая ничего, пил на другой день смородинную водку, закусывал отличной семгой, кушал любимые потроха и белого свежего рябчика. Агафья Матвеевна с детьми поела людских щей и
каши и только за компанию с Ильей Ильичом выпила две чашки кофе.
— Капуста кислая с лососиной, — сказала она. — Осетрины нет нигде: уж я все лавки выходила, и братец спрашивали — нет. Вот разве попадется живой осетр — купец из каретного ряда заказал, — так обещали часть отрезать. Потом телятина,
каша на сковороде…
— Еще бы не помнить! — отвечал за него Леонтий. — Если ее забыл, так
кашу не забывают… А Уленька правду говорит: ты очень возмужал, тебя узнать нельзя: с усами, с бородой! Ну, что бабушка? Как, я думаю, обрадовалась! Не больше, впрочем, меня. Да радуйся же, Уля: что ты уставила на него глаза и ничего не скажешь?
— Обедать, где попало, лапшу,
кашу? не прийти домой… так, что ли? Хорошо же: вот я буду уезжать в Новоселово, свою деревушку, или соберусь гостить к Анне Ивановне Тушиной, за Волгу: она давно зовет, и возьму все ключи, не велю готовить, а ты вдруг придешь к обеду: что ты скажешь?
По двору, под ногами людей и около людских, у корыта с какой-то
кашей, толпились куры и утки, да нахально везде бегали собаки, лаявшие натощак без толку на всякого прохожего, даже иногда на своих, наконец друг на друга.
— Хорошо, — сказал Райский, — особенно если начинить его
кашей…
Райскому хотелось нарисовать эту группу усталых, серьезных, буро-желтых, как у отаитян, лиц, эти черствые, загорелые руки, с негнущимися пальцами, крепко вросшими, будто железными, ногтями, эти широко и мерно растворяющиеся рты и медленно жующие уста, и этот — поглощающий хлеб и
кашу — голод.
— Нет, я люблю
кашу, особенно ячменную или из полбы! — сказал Райский, — люблю еще деревенский студень. Велите приготовить: я давно не ел…
— Разговор больше практический, — сказал он, — о
каше, о гусе, потом ссорились с бабушкой…
— Да, еще
каша на сковороде: превкусная, — досказал Райский.
— Вот, она мне этой рисовой
кашей житья не дает, — заметил Леонтий, — уверяет, что я незаметно съел три тарелки и что за
кашей и за
кашу влюбился в нее. Что я, в самом деле, урод, что ли?