Неточные совпадения
И так однажды с марса закричал матрос: «Большая рыба идет!» К купальщикам тихо подкрадывалась акула; их всех выгнали из воды, а акуле сначала бросили бараньи внутренности, которые она мгновенно проглотила, а
потом кольнули ее острогой, и она ушла под киль, оставив следом по себе
кровавое пятно.
Затверживаешь узор ближайших созвездий, смотришь на переливы этих зеленых, синих,
кровавых огней,
потом взгляд утонет в розовой пучине Млечного Пути.
Пока Малюта разговаривал с сыном, царь продолжал молиться. Уже
пот катился с лица его; уже
кровавые знаки, напечатленные на высоком челе прежними земными поклонами, яснее обозначились от новых поклонов; вдруг шорох в избе заставил его обернуться. Он увидел свою мамку, Онуфревну.
Потом пелось о том, как Гамзат порезал лошадей и с молодцами своими засел за
кровавым завалом убитых коней и бился с русскими до тех пор, пока были пули в ружьях и кинжалы на поясах и кровь в жилах.
На третьем круге он остановился, и его стошнило,
потом он стал харкать и хрипеть, наплевал вокруг себя
кровавых пятен, перевернулся, и лапы его уставились к солнцу, как мачты.
Петр оставался еще некоторое время в Переяславле,
потом возвратился в Москву и сам захворал
кровавым поносом, «от чрезмерных трудов и, вероятно, от излишних пиршеств», по замечанию историка (том II, стр. 144).
Складывали в ящик трупы.
Потом повезли. С вытянутыми шеями, с безумно вытаращенными глазами, с опухшим синим языком, который, как неведомый ужасный цветок, высовывался среди губ, орошенных
кровавой пеной, — плыли трупы назад, по той же дороге, по которой сами, живые, пришли сюда. И так же был мягок и пахуч весенний снег, и так же свеж и крепок весенний воздух. И чернела в снегу потерянная Сергеем мокрая, стоптанная калоша.
[С. И. Клименков, почтенный и всем известный в Москве врач, который 15 лет был медиком, и другом покойного Загоскина и всего его семейства, но которого, по несчастию, он не слушался в последние два года, призванный только за три дня до кончины Загоскина, полагает, что она произошла вследствие истощения сил больного, сначала гидропатией,
потом средствами горячительными и раздражающими, наконец четырехмесячным употреблением Цитманова декокта; что наследственная подагра, гнездившаяся в нем издавна, несмотря на трезвую и правильную жизнь, при существовавшей тогда эпидемии в Москве
кровавых дизентерий, бросилась на пищеварительные органы и произвела воспаление и антонов огонь.]
Посмотри, как человек усиливается воздвигнуть башню Вавилонскую и как не может ничего сделать. Рим, твердейший столп храма земного, сильнейшее проявление человека Адамова, последняя твердыня его, — разве не носил зародыш своей гибели в самом развитии своем? Борение составляло его жизнь, ибо борение назначено в удел Адаму —
пот, и
пот кровавый. Но как во Адаме все умирают, так во Христе все оживут. Господь примиряет с собою человека, и чем же? — Он снисшел до человека, чтоб человека возвысить до бога.
И долго юноша над ним
Стоял раскаяньем томим,
Невольно мысля о былом,
Прощая — не прощен ни в чем!
И на груди его
потомОн тихо распахнул кафтан:
Старинных и последних ран
На ней
кровавые следы
Вились, чернели как бразды.
Он руку к сердцу приложил,
И трепет замиравших жил
Ему неясно возвестил,
Что в буйном сердце мертвеца
Кипели страсти до конца,
Что блеск печальный этих глаз
Гораздо прежде их погас!..
Потом дрожащею рукою
Он бурку темную открыл;
Открыл, — и дар его
кровавыйСкатился тихо на траву.
Свалив ее с ног кулаками, он до устали бил ее огромными коваными сапожищами,
потом созвал всю мужскую прислугу, приказал раздеть жену догола, и сам, поочередно с кучером, стегал кнутом ее прекрасное тело, обратив его под конец в сплошной кусок
кровавого мяса.
Он пел о недавнем прошлом, о могучем черном орле, побежденном белыми соколами, о
кровавых войнах и грозных подвигах лихих джигитов… Мне казалось, что я слышала и вой пушек и ружейные выстрелы в сильных звуках чиунгури…
Потом эти звуки заговорили иное… Струны запели о белом пленнике и любви к нему джигитской девушки. Тут была целая поэма с соловьиными трелями и розовым ароматом…
Помню мучительную дорогу, тряску вагона, ночные бреды и
поты; помню, как в Москве, на Курском вокзале, в ожидании поезда, я сидел за буфетным столиком в зимней шубе в июньскую жару, и было мне холодно, и очень хотелось съесть кусок
кровавого ростбифа с хреном, который я видел на буфетной стойке. В Туле мама по телеграмме встретила меня на вокзале. Мягкая постель, белые простыни, тишина. И на две недели — бред и полусознание.
Резинкин. Неправда! этот горемычный не любуется своим новым платьем, не целуется с дурой-невестой, не пошел с нею в церковь и не пойдет… Он пришел сюда, в своем старом сюртуке с худыми локтями, пришел вымолить
кровавыми слезами прощение у ног ваших, Аграфена Силаевна, а
потом — буди воля Божия!.. Груня, вспомни нашу прежнюю любовь…
Палачи, вооруженные клещами и бритвами, еще до места казни сдирали и рвали с них кожу и
потом, уже изуродованных, бросали в огонь; зрители, не дождавшись, чтобы они сгорели, вырывали ужасные остатки из костра и влачили по улицам человеческие лоскутья,
кровавые и почерневшие, ругаясь над ними.
Старичок, кряхтя, сел на пустую скамейку, прочитал шепотом молитву,
потом, обшарив сверкающими,
кровавыми глазами во всех углах, остановил их с ужасом на Вольдемаре, медленно, три раза перекрестился двуперстным знамением и воскликнул...