Неточные совпадения
— Достанем ли ужин у Татьяны Марковны? Наверное можно
накормить роту
солдат.
— Ишь печальник нашелся! — продолжает поучать Анна Павловна, — уж не на все ли четыре стороны тебя отпустить? Сделай милость, воруй, голубчик, поджигай, грабь! Вот ужо в городе тебе покажут… Скажите на милость! целое утро словно в котле кипела, только что отдохнуть собралась — не тут-то было!
солдата нелегкая принесла, с ним валандаться изволь! Прочь с моих глаз… поганец! Уведите его да
накормите, а не то еще издохнет, чего доброго! А часам к девяти приготовить подводу — и с богом!
— Уверяю вас, генерал, что совсем не нахожу странным, что в двенадцатом году вы были в Москве и… конечно, вы можете сообщить… так же как и все бывшие. Один из наших автобиографов начинает свою книгу именно тем, что в двенадцатом году его, грудного ребенка, в Москве,
кормили хлебом французские
солдаты.
Я ему и говорю: «Коли, говорю,
солдаты больно хороши, так пусть бы с них баря оброки и брали, а то дворовые и мужики их поят и
кормят, а они их все бранят».
— Ах, Демид Львович… В этом-то и шик! Мясо совсем черное делается и такой букет… Точно так же с кабанами. Убьешь кабана, не тащить же его с собой: вырежешь язык, а остальное бросишь. Зато какой язык… Мне случалось в день убивать по дюжине кабанов. Меня даже там прозвали «грозой кабанов». Спросите у кого угодно из старых кавказцев. Раз на охоте с графом Воронцовым я одним выстрелом положил двух матерых кабанов, которыми целую роту
солдат кормили две недели.
— Я от земли освободился, — что она?
Кормить не
кормит, а руки вяжет. Четвертый год в батраки хожу. А осенью мне в
солдаты идти. Дядя Михаиле говорит — не ходи! Теперь, говорит,
солдат посылают народ бить. А я думаю идти. Войско и при Степане Разине народ било и при Пугачеве. Пора это прекратить. Как по-вашему? — спросил он, пристально глядя на Павла.
— Чего ты к нему привязался? — вмешивается старослуживый
солдат, дядька Шпынев. — Известно, чего робил: робят сиськой
кормил.
— Нет, вы поглядите-ка, полковник, каковы у них морды! Пирогами вы их, что ли,
кормите, капитан? Послушай, эй ты, толсторожий, — указал он движением подбородка на одного
солдата, — тебя Коваль звать?
— Отец высек, — не я. Отец все над тобой сделать может: в Сибирь сослать, в
солдаты отдать, в монастырь заточить… Ты его не
кормишь, расподлая твоя душа!
Он же,
солдат, и на верную смерть охотником вызваться готов, и ротного своим телом от пули загородить, и товарища раненого на плечах из боя вынести, и офицеру своему под огнем обед притащить, и пленного ратника
накормить и обласкать — все ему сподручно.
— Да как же другие-то рекруты живут? Конечно, тяжело сначала, а потом привыкают, и, смотришь, выходит славный
солдат. Тебя, должно быть, мать забаловала; пряничками да молочком до восемнадцати лет
кормила.
Солдаты кормили его из своих рук и говорили детям, которые теснились около его кибитки: «Помните, дети, что вы видели Пугачева».
— Здесь все друг другу чужие, пока не помрут… А отсюда живы редко выходят. Работа легкая, часа два-три утром, столько же вечером,
кормят сытно, а тут тебе и конец… Ну эта легкая-то работа и манит всякого… Мужик сюда мало идет, вреды боится, а уж если идет какой, так либо забулдыга, либо пропоец… Здесь больше отставной
солдат работает али никчемушный служащий, что от дела отбился. Кому сунуться некуда… С голоду да с холоду… Да наш брат, гиляй бездомный, который, как медведь, любит летом волю, а зимой нору…
Но когда посаженных на хлеб и воду выводили из арестантских на ночлег в роту, Андрей Петрович подстерегал эту процессию, отнимал их у провожатых, забирал к себе в кухню и тут их
кормил, а по коридорам во все это время расставлял
солдат, чтобы никто не подошел.
Отъехавши верст сорок, он опять остановился
кормить, отдохнул в сенях на постоялом дворе и в обед вышел на крыльцо и велел поставить самовар; достал гитару и стал играть; вдруг ко двору подъезжает тройка с колокольчиком, и из повозки выходит чиновник с двумя
солдатами, подходит к Аксенову и спрашивает: кто, откуда?
Но о том, чтобы
кормить их досытости, и не считали нужным заботиться: рассказывали, будто граф Киселев сказал кому-то, что «крестьяне не
солдаты» и что «до новины они могут одну зиму как-нибудь перебиться», и это будто бы послужило достаточным успокоением чьей-то душевной тревоги.
Пьера помещают в балаган военнопленных. Он знакомится с Платоном Каратаевым. От маленького старика
солдата непрерывно лучится радостно-любовная жизнь, и жизнь эта освещает и согревает все вокруг, — от лиловой собачонки, спящей на ногах Каратаева, до самого Пьера, которого он
кормит печеными картошками.
— Как эт-то закончится война, так Иоанну-Воину беспременно отслужите молебен. Он выручил, никто как он, батюшка, укрыл, под своим Святым стягом. Ему и помолитесь, A теперича марш к ротному котлу, небось живот-то подвело y Гориньки в австрицком плене. Не больно-то разносолами
кормили колбасники. Да и не до еды было, небось, как потащили к ответу? — расспрашивал Игоря заботливый
солдат.
— А то что идти, когда от двух братьев! — продолжал Жданов, — самим только бы прокормиться, а не нашего брата
солдата кормить. Подмога плохая, как уж двадцать пять лет прослужил. Да и живы ли, кто е знает.
После ужина денщики, посмеиваясь, сообщили нам, что про мешки с рисом главный врач знал с самого начала;
солдатам, откопавшим рис, он дал по двугривенному, а рисом этим
кормит теперь команду.
В палатах укладывали раненых,
кормили ужином и поили чаем. Они не спали трое суток, почти не ели и даже не пили, — некогда было, и негде было взять воды. И теперь их мягко охватывало покоем, тишиною, сознанием безопасности. В фанзе было тепло, уютно от ярких ламп. Пили чай, шли оживленные разговоры и рассказы. В чистом белье, раздетые,
солдаты укладывались спать и с наслаждением завертывались в одеяла.
Карла.
Солдат кормить жирно — страх нездорово животу! Кармана не набивает, государевой казны не крадет.
Та же дворовая девка, которая
кормила его вместе с медведем и натолкнула его на роковую мысль закричать «слово и дело», рассказав о мертвом
солдате, вызволила его и здесь от смерти, втихомолку принося ему пищу и питье.
Хорошо, выходит этот обер-вор: тоже вздумал учить меня: «Это разбой!» — «Разбой, говорю, не тот делает, кто берет провиант, чтобы
кормить своих
солдат, а тот кто берет его, чтобы класть в карман!» Хорошо.
И он рассказал мне все свое хозяйственное положение. У него было три сына: один был дома, другой был этот уходящий в
солдаты, третий жил, так же как и второй, в людях и хорошо подавал в дом. Этот же уходящий, очевидно, был плохой подавальщик. «Жена городская, к нашему делу не годится. Отрезанный ломоть. Только бы сам себя
кормил. Жалко-то жалко. А что же поделаешь».
Но в это время ее позвали к ампутированному, безрукому
солдату, который отказывается есть, если не Сашенька его
кормит; и, словно опять все позабыв, она равнодушно и виновато улыбнулась мне, поцеловала и наскоро, в ухо шепнула: не сердись, голубчик, я не могу… И ушла.
«Слава Богу, что этого нет больше», подумал Пьер, опять закрываясь с головой. «О, как ужасен страх и как позорно я отдался ему! А они… они всё время до конца были тверды, спокойны»… подумал он. Они в понятии Пьера были
солдаты, те, которые были на батарее, и те, которые
кормили его, и те, которые молились на икону. Они — эти странные, неведомые ему доселе люди, они ясно и резко отделялись в его мысли от всех других людей.