Неточные совпадения
Заключали союзы, объявляли войны, мирились,
клялись друг другу в дружбе и верности, когда же лгали,
то прибавляли «да будет мне стыдно» и были наперед уверены, что «стыд глаза не выест».
В Соборе Левин, вместе с другими поднимая руку и повторяя слова протопопа,
клялся самыми страшными клятвами исполнять всё
то, на что надеялся губернатор. Церковная служба всегда имела влияние на Левина, и когда он произносил слова: «целую крест» и оглянулся на толпу этих молодых и старых людей, повторявших
то же самое, он почувствовал себя тронутым.
Она не заставляла меня
клясться в верности, не спрашивала, любил ли я других с
тех пор, как мы расстались…
Я не обращал внимание на ее трепет и смущение, и губы мои коснулись ее нежной щечки; она вздрогнула, но ничего не сказала; мы ехали сзади: никто не видал. Когда мы выбрались на берег,
то все пустились рысью. Княжна удержала свою лошадь; я остался возле нее; видно было, что ее беспокоило мое молчание, но я
поклялся не говорить ни слова — из любопытства. Мне хотелось видеть, как она выпутается из этого затруднительного положения.
Возвратившись в затрапезке из изгнания, она явилась к дедушке, упала ему в ноги и просила возвратить ей милость, ласку и забыть
ту дурь, которая на нее нашла было и которая, она
клялась, уже больше не возвратится.
Погублю, погублю! и погубить себя для тебя,
клянусь святым крестом, мне так сладко… но не в силах сказать
того!
— Не имеем права. Если б не
клялись еще нашею верою,
то, может быть, и можно было бы; а теперь нет, не можно.
Так я все веду речь эту не к
тому, чтобы начать войну с бусурменами: мы обещали султану мир, и нам бы великий был грех, потому что мы
клялись по закону нашему.
—
Клянусь Гриммами, Эзопом и Андерсеном, — сказал Эгль, посматривая
то на девочку,
то на яхту. — Это что-то особенное. Слушай-ка ты, растение! Это твоя штука?
— Уверяю, заботы немного, только говори бурду, какую хочешь, только подле сядь и говори. К
тому же ты доктор, начни лечить от чего-нибудь.
Клянусь, не раскаешься. У ней клавикорды стоят; я ведь, ты знаешь, бренчу маленько; у меня там одна песенка есть, русская, настоящая: «Зальюсь слезьми горючими…» Она настоящие любит, — ну, с песенки и началось; а ведь ты на фортепианах-то виртуоз, мэтр, Рубинштейн… Уверяю, не раскаешься!
Не стану теперь описывать, что было в
тот вечер у Пульхерии Александровны, как воротился к ним Разумихин, как их успокоивал, как
клялся, что надо дать отдохнуть Роде в болезни,
клялся, что Родя придет непременно, будет ходить каждый день, что он очень, очень расстроен, что не надо раздражать его; как он, Разумихин, будет следить за ним, достанет ему доктора хорошего, лучшего, целый консилиум… Одним словом, с этого вечера Разумихин стал у них сыном и братом.
— И всё дело испортите! — тоже прошептал, из себя выходя, Разумихин, — выйдемте хоть на лестницу. Настасья, свети!
Клянусь вам, — продолжал он полушепотом, уж на лестнице, — что давеча нас, меня и доктора, чуть не прибил! Понимаете вы это! Самого доктора! И
тот уступил, чтобы не раздражать, и ушел, а я внизу остался стеречь, а он тут оделся и улизнул. И теперь улизнет, коли раздражать будете, ночью-то, да что-нибудь и сделает над собой…
Надо мной смейся, но ко мне мать приехала, — повернулся он вдруг к Порфирию, — и если б она узнала, — отвернулся он опять поскорей к Разумихину, стараясь особенно, чтобы задрожал голос, — что эти часы пропали,
то,
клянусь, она была бы в отчаянии!
— Что ж, и ты меня хочешь замучить! — вскричал он с таким горьким раздражением, с таким отчаянием во взгляде, что у Разумихина руки опустились. Несколько времени он стоял на крыльце и угрюмо смотрел, как
тот быстро шагал по направлению к своему переулку. Наконец, стиснув зубы и сжав кулаки, тут же
поклявшись, что сегодня же выжмет всего Порфирия, как лимон, поднялся наверх успокоивать уже встревоженную долгим их отсутствием Пульхерию Александровну.
«Послушай, гетман, для тебя
Я позабыла всё на свете.
Навек однажды полюбя,
Одно имела я в предмете:
Твою любовь. Я для нее
Сгубила счастие мое,
Но ни о чем я не жалею…
Ты помнишь: в страшной тишине,
В
ту ночь, как стала я твоею,
Меня любить ты
клялся мне.
Зачем же ты меня не любишь...
А между
тем орлиным взором
В кругу домашнем ищет он
Себе товарищей отважных,
Неколебимых, непродажных.
Во всем открылся он жене:
Давно в глубокой тишине
Уже донос он грозный копит,
И, гнева женского полна,
Нетерпеливая жена
Супруга злобного торопит.
В тиши ночной, на ложе сна,
Как некий дух, ему она
О мщенье шепчет, укоряет,
И слезы льет, и ободряет,
И клятвы требует — и ей
Клянется мрачный Кочубей.
— Перестань
клясться! На
той неделе ты выпросилась ко всенощной, а тебя видели в слободке с фельдшером…
Она
клялась всем, и между прочим «своей утробой», что никогда больше не провинится, а если провинится,
то пусть тогда Бог убьет ее и покарает навсегда. Савелий остановился, положил полено и отер рукавом лоб.
Клянусь, если б оно было у меня в
ту минуту в кармане, я бы вынул и отдал ей; но его со мною не было, оно было на квартире.
— Да разве он в чем-нибудь замешан? Боже мой, что с ними теперь будет? И как нарочно в
то самое время, как Лиза так обвинила Васина!.. Как вы думаете, что с ними может быть? Тут Стебельков!
Клянусь вам, тут Стебельков!
Уходишь злой и
клянешься, что завтра это уже не повторится, но завтра опять
то же самое.
А между
тем,
клянусь, она более чем кто-нибудь способна понимать мои недостатки, да и в жизни моей я не встречал с таким тонким и догадливым сердцем женщины.
Если бы как-нибудь случилось со мной, или там мне предложили,
то,
клянусь, я бы отклонил.
В
том вихре, в котором я тогда закружился, я хоть был и один, без руководителя и советника, но,
клянусь, и тогда уже сам сознавал свое падение, а потому неизвиним.
Я был чист в
ту минуту,
клянусь.
— Никогда, никогда не поверю, чтобы женщина, — вскричал я опять, — могла уступить своего мужа другой женщине, этому я не поверю!..
Клянусь, что моя мать в
том не участвовала!
— Напротив, мой друг, напротив, и если хочешь,
то очень рад, что вижу тебя в таком замысловатом расположении духа;
клянусь, что я именно теперь в настроении в высшей степени покаянном, и именно теперь, в эту минуту, в тысячный раз может быть, бессильно жалею обо всем, двадцать лет
тому назад происшедшем.
Впрочем, это слишком глубокая
тема для поверхностного разговора нашего, но
клянусь тебе, что я теперь иногда умираю от стыда, вспоминая.
Клянусь, что ни одного стула, ни одного дивана не обил бы я себе бархатом и ел бы, имея сто миллионов,
ту же тарелку супу с говядиной, как и теперь!
— За помешанного? Оттуда? Кто бы это такой и откуда? Все равно, довольно. Катерина Николаевна!
клянусь вам всем, что есть святого, разговор этот и все, что я слышал, останется между нами… Чем я виноват, что узнал ваши секреты?
Тем более что я кончаю мои занятия с вашим отцом завтра же, так что насчет документа, который вы разыскиваете, можете быть спокойны!
Все эти последние бессвязные фразы я пролепетал уже на улице. О, я все это припоминаю до мелочи, чтоб читатель видел, что, при всех восторгах и при всех клятвах и обещаниях возродиться к лучшему и искать благообразия, я мог тогда так легко упасть и в такую грязь! И
клянусь, если б я не уверен был вполне и совершенно, что теперь я уже совсем не
тот и что уже выработал себе характер практическою жизнью,
то я бы ни за что не признался во всем этом читателю.
Теперь же, честью
клянусь, что эти три сторублевые были мои, но, к моей злой судьбе, тогда я хоть и был уверен в
том, что они мои, но все же у меня оставалась одна десятая доля и сомнения, а для честного человека это — все; а я — честный человек.
— Слушай, легкомысленная старуха, — начал, вставая с дивана, Красоткин, — можешь ты мне
поклясться всем, что есть святого в этом мире, и сверх
того чем-нибудь еще, что будешь наблюдать за пузырями в мое отсутствие неустанно? Я ухожу со двора.
В существенном же явилось одно показание панов, возбудившее необыкновенное любопытство следователей: это именно о
том, как подкупал Митя, в
той комнатке, пана Муссяловича и предлагал ему три тысячи отступного с
тем, что семьсот рублей в руки, а остальные две тысячи триста «завтра же утром в городе», причем
клялся честным словом, объявляя, что здесь, в Мокром, с ним и нет пока таких денег, а что деньги в городе.
В
тот же день вечером он бьет себя по груди, именно по верхней части груди, где эта ладонка, и
клянется брату, что у него есть средство не быть подлецом, но что все-таки он останется подлецом, ибо предвидит, что не воспользуется средством, не хватит силы душевной, не хватит характера.
— Ну, господа, теперь ваш, ваш вполне. И… если б только не все эти мелочи,
то мы бы сейчас же и сговорились. Я опять про мелочи. Я ваш, господа, но,
клянусь, нужно взаимное доверие — ваше ко мне и мое к вам, — иначе мы никогда не покончим. Для вас же говорю. К делу, господа, к делу, и, главное, не ройтесь вы так в душе моей, не терзайте ее пустяками, а спрашивайте одно только дело и факты, и я вас сейчас же удовлетворю. А мелочи к черту!
Господа присяжные,
клянусь вам всем, что есть свято, будь это не отец ему, а посторонний обидчик, он, пробежав по комнатам и удостоверясь, что этой женщины нет в этом доме, он убежал бы стремглав, не сделав сопернику своему никакого вреда, ударил бы, толкнул его, может быть, но и только, ибо ему было не до
того, ему было некогда, ему надо было знать, где она.
Мало
того,
клянусь вам, что я никогда не буду за вами подслушивать, ни разу и никогда, ни одного письма вашего не прочту, потому что вы правы, а я нет.
В
тот же день, вечером, бил и чуть не убил отца и
поклялся, что опять приду и убью, при свидетелях…
Слушай: в снах, и особенно в кошмарах, ну, там от расстройства желудка или чего-нибудь, иногда видит человек такие художественные сны, такую сложную и реальную действительность, такие события или даже целый мир событий, связанный такою интригой, с такими неожиданными подробностями, начиная с высших ваших проявлений до последней пуговицы на манишке, что,
клянусь тебе, Лев Толстой не сочинит, а между
тем видят такие сны иной раз вовсе не сочинители, совсем самые заурядные люди, чиновники, фельетонисты, попы…
Это была
та самая ночь, а может, и
тот самый час, когда Алеша, упав на землю, «исступленно
клялся любить ее во веки веков».
— Да помилуйте же, господа! Ну, взял пестик… Ну, для чего берут в таких случаях что-нибудь в руку? Я не знаю, для чего. Схватил и побежал. Вот и все. Стыдно, господа, passons, [довольно, право (фр.).] а
то,
клянусь, я перестану рассказывать!
Он
поклялся на коленях пред образом и
поклялся памятью отца, как потребовала сама госпожа Красоткина, причем «мужественный» Коля сам расплакался, как шестилетний мальчик, от «чувств», и мать и сын во весь
тот день бросались друг другу в объятия и плакали сотрясаясь.
—
Клянусь, — воскликнул Алеша, — брат вам самым искренним образом, самым полным, выразит раскаяние, хотя бы даже на коленях на
той самой площади… Я заставлю его, иначе он мне не брат!
Но Вера Павловна, как человек не посторонний, конечно, могла чувствовать только томительную сторону этой медленности, и сама представила фигуру, которою не меньше мог потешиться наблюдатель, когда, быстро севши и торопливо, послушно сложив руки, самым забавным голосом,
то есть голосом мучительного нетерпения, воскликнула: «
клянусь!»
Я ломал руки, я звал Асю посреди надвигавшейся ночной
тьмы, сперва вполголоса, потом все громче и громче; я повторял сто раз, что я ее люблю, я
клялся никогда с ней не расставаться; я бы дал все на свете, чтобы опять держать ее холодную руку, опять слышать ее тихий голос, опять видеть ее перед собою…
Староста, никогда не мечтавший о существовании людей в мундире, которые бы не брали взяток, до
того растерялся, что не заперся, не начал
клясться и божиться, что никогда денег не давал, что если только хотел этого, так чтоб лопнули его глаза и росинка не попала бы в рот.
Содержательница
клялась, что он их неоднократно произносил и очень громко, причем она прибавляла, что он замахнулся на нее, и, если б она не наклонилась,
то он раскроил бы ей все лицо.
В наш век все это делается просто людьми, а не аллегориями; они собираются в светлых залах, а не во «
тьме ночной», без растрепанных фурий, а с пудреными лакеями; декорации и ужасы классических поэм и детских пантомим заменены простой мирной игрой — в крапленые карты, колдовство — обыденными коммерческими проделками, в которых честный лавочник
клянется, продавая какую-то смородинную ваксу с водкой, что это «порт», и притом «олд-порт***», [старый портвейн, «Три звездочки» (англ.).] зная, что ему никто не верит, но и процесса не сделает, а если сделает,
то сам же и будет в дураках.
В
то время, когда живописец трудился над этою картиною и писал ее на большой деревянной доске, черт всеми силами старался мешать ему: толкал невидимо под руку, подымал из горнила в кузнице золу и обсыпал ею картину; но, несмотря на все, работа была кончена, доска внесена в церковь и вделана в стену притвора, и с
той поры черт
поклялся мстить кузнецу.