Неточные совпадения
Дело
в том, что хоть московский врач и брал за визиты не менее двадцати пяти рублей, но все же некоторые
в нашем
городе обрадовались случаю его приезда, не пожалели денег и
кинулись к нему за советами.
Были вызваны войска. К вечеру толпа все еще не расходилась, и
в сумерках ее разогнали…
В городе это произвело впечатление взрыва. Рассказывали, как грубо преследуемые женщины
кидались во дворы и подъезды, спасались
в магазинах. А «арест креста при полиции» вызывал смущение даже
в православном населении, привыкшем к общим с католиками святыням…
— Известно, золота
в Кедровской даче неочерпаемо, а только ты опять зря болтаешь: кедровское золото мудреное — кругом болота, вода долит, а внизу камень. Надо еще взять кедровское-то золото. Не об этом речь. А дело такое, что
в Кедровскую дачу
кинутся промышленники из
города и с Балчуговских промыслов народ будут сбивать. Теперь у нас весь народ как
в чашке каша, а тогда и расползутся… Их только помани. Народ отпетый.
В этой-то горести застала Парашку благодетельная особа. Видит баба, дело плохо, хоть ИЗ села вон беги: совсем проходу нет. Однако не потеряла, головы, и не то чтобы
кинулась на шею благодетелю, а выдержала характер. Смекнул старик, что тут силой не возьмешь — и впрямь перетащил мужа
в губернский;
город, из духовного звания выключил и поместил
в какое-то присутственное место бумагу изводить.
Было это еще
в те времена, когда на валах виднелись пушки, а пушкари у них постоянно сменялись: то стояли с фитилями поляки,
в своих пестрых кунтушах, а казаки и «голота» подымали кругом пыль, облегая
город… то, наоборот, из пушек палили казаки, а польские отряды
кидались на окопы.
Девушка клянется, что грек — лжет, а он убеждает людей, что Джулии стыдно признать правду, что она боится тяжелой руки Карлоне; он одолел, а девушка стала как безумная, и все пошли
в город, связав ее, потому что она
кидалась на людей с камнем
в руке.
«А что, говорит, может, на этом корабле пират едет:
кинется вдруг,
город спалит, тебе копьем грудь пронзит, меня
в плен…»
Скоро шлюпка миновала ряд судов, стоявших близ
города, и ходко шла вперед по довольно пустынному рейду. Ночь была темная. Ашанин испытывал не особенно приятные ощущения. Ему казалось, что вот-вот на него
кинется загребной, здоровенный детина с неприятным подозрительным лицом, обратившим на себя внимание еще на пристани, и он зорко следил за ним и
в то же время кидал взгляды вперед: не покажутся ли огоньки «Коршуна», стоявшего почти у выхода
в море.
Схоронивши мать, Зиновий Алексеич переселился
в Вольск. Выстроил там лучший дом
в городе, разубрал его, разукрасил, денег не жалея, лишь бы отделать все
в «наилучшем виде», лишь бы каждому
кидалось в глаза его убранство, лишь бы всяк, кто мимо дома ни шел, ни ехал, — все бы время на него любовался и, уехавши, молвил бы сам про себя: «Сумел поставить хоромы Зиновий Алексеич!»
Повально воруют везде:
в банях, опеках, земских управах, где только можно, без стыда и удержу. Как раз он — из губернского
города, где собирается крупный скандал:
в банке проворовались господа директора, доверенные люди целой губернии — и паника растет; все
кинулись вынимать свои вклады. У кого есть еще что спускать, бессмысленно и так же бесстыдно расхищают, как этот Низовьев, стареющий женолюбец, у которого Париж не оставит под конец жизни ни одной десятины леса.
В городе началась паника, вкладчики
кинулись брать назад свои деньги с текущих счетов и по долгосрочным билетам, по которым банк платит шесть процентов.
И, вторично просунув уже обе руки
в клетку, он быстро схватил попугая и, закрыв его с головой носовым платком, со всех ног
кинулся с ним на голубятню. Попка, испуганный насмерть таким неделикатным обращением, кричал ни к селу ни к
городу во всю свою птичью глотку, высовывая голову из-под носового платка...
Когда
в 1440 году царь казанский Мегмет явился
в Москву и стал жечь и грабить первопрестольную, а князь Василий Темный заперся со страху
в Кремле, проживавший тогда
в Крестовоздви-женском монастыре (теперь приходская церковь) схимник Владимир,
в миру воин и царедворец великого князя Василия Темного, по фамилии Ховрин, вооружив свою монастырскую братию, присоединился с нею к начальнику московским войск, князю Юрию Патрикеевичу Литовскому,
кинулся на врагов, которые заняты были грабежем
в городе.
Но перспектива голодной смерти вызвала отчаянную решимость. Ночью Ермак вывел тихо своих казаков из
города, прокрался сквозь обозы неприятельские к месту, называвшемуся Сауксаном, где был стан Карачи,
в нескольких верстах от
города, и
кинулся на сонных татар.