Недели через три Самгин сидел в почтовой бричке, ее
катила по дороге, размытой вешними водами, пара шершавых, рыженьких лошадей, механически, точно заводные игрушки, перебирая ногами. Ехали мимо пашен, скудно покрытых всходами озими; неплодородная тверская земля усеяна каким-то щебнем, вымытым добела.
Неточные совпадения
Тройка
катит селом, стучит
по мосту, ушла за пригорок, тут одна
дорога и есть — к нам. Пока мы бежим навстречу, тройка у подъезда; Михаил Семенович, как лавина, уже скатился с нее, смеется, целуется и морит со смеха, в то время как Белинский, проклиная даль Покровского, устройство русских телег, русских
дорог, еще слезает, расправляя поясницу. А Кетчер уже бранит их...
Василий приподнимается с козел и поднимает верх брички; кучера надевают армяки и при каждом ударе грома снимают шапки и крестятся; лошади настораживают уши, раздувают ноздри, как будто принюхиваясь к свежему воздуху, которым пахнет от приближающейся тучи, и бричка скорее
катит по пыльной
дороге.
Катя не отвечает и завертывается в свой салопчик; она зябнет. Елене тоже холодно; она смотрит вдоль
по дороге: город виднеется вдали сквозь снежную пыль. Высокие белые башни с серебряными главами…
Катя,
Катя, это Москва? Нет, думает Елена, это Соловецкий монастырь: там много, много маленьких тесных келий, как в улье; там душно, тесно, — там Дмитрий заперт. Я должна его освободить… Вдруг седая, зияющая пропасть разверзается перед нею. Повозка падает,
Катя смеется. «Елена! Елена!» слышится голос из бездны.
По дороге в Полибино, прямо на восток, верстах в восьми от Багрова, заселилась на небольшом ручье большая мордовская деревня Нойкино; верстах в двух от нее построилась мельница на речке Бокле, текущей почти параллельно с Бугурусланом на юг; недалеко от мельницы впадает Бокла в Насягай, который диагоналом с северо-востока торопливо
катит свои сильные и быстрые воды прямо на юго-запад.
Эти скромные картины русской ранней весны превосходны, весело зеленеющие озими играют на солнце; поднятый к яровому посеву тучный чернозем лежит как бархат и греется, тихие ручейки и речки то мелькают в перелогах, как волшебные зеркала в изумрудных рамах, то вьются как ленты, отражая в себе облака, — грунтовые
дороги обсохли, но еще не завалены пылью — езда
по ним удобна и приятна: копыта бегущих коней не пылят и стучат мягко, колеса
катят совсем без шуму, и след позади только маслится…
— Едемте-с! — сказал князь, и через несколько времени они уже
катили в его карете
по дороге к Останкину.
Вы садитесь в коляску — это так приятно после вагона — и
катите по степной
дороге, и перед вами мало-помалу открываются картины, каких нет под Москвой, громадные, бесконечные, очаровательные своим однообразием.
Колеса загремели
по каменистой
дороге. В сухих сумерках из-за мыса поднимался красный месяц. Профессор взволнованно шагал
по террасе, Наталья Сергеевна плакала.
Катя горящими глазами глядела вдаль.
Катя быстро переглянулась с Леонидом. И дальше все замелькало, сливаясь, как спицы в закрутившемся колесе. Леонид охватил сзади махновца, властно крикнул: «Товарищи, вяжите его!» — и бросил на землю.
Катя соскочила с линейки, а мужик, втянув голову в плечи, изо всей силы хлестнул кнутом
по лошадям. Горелов на ходу спрыгнул, неловко взмахнул руками и кувыркнулся в канаву. Греки вскочили в мажару и погнали
по дороге в другую сторону.
Катя вышла на крыльцо.
По горячей пыли
дороги бродили куры, с сверкавшей солнцем степи неслось сосредоточенное жужжание косилок. Леонид тоже вышел, закурил о зажигалку и умиленно сказал...
По дороге поспешно шел старик татарин с подстриженными усами, бледный и взволнованный.
Катя крикнула ему...
Катя сидела у фонтана под горой и закусывала. Ноги горели от долгой ходьбы, полуденное солнце жгло лицо.
Дороги были необычно пусты, нигде не встретила она ни одной телеги. Безлюдная тишина настороженно прислушивалась, тревожно ждала чего-то. Даже ветер не решался шевельнуться. И странно было, что все-таки шмели жужжат в зацветающих кустах дикой сливы и что
по дороге беззаботно бегают милые птички посорянки, похожие на хохлатых жаворонков.
Катя шла
по горной
дороге, среди виноградников, и смеялась. Да, эти разнузданные толпы, лущившие семечки под грохот разваливающейся родины, может быть, они бросили в темный мир новый пылающий факел, который осветит заблудившимся народам выход на
дорогу.
— Подожди еще гореть ты, Ринген! подожди, пока месть Елисаветы Трейман не погуляла в тебе! — говорила Ильза, приближаясь вторично в один и тот же день к Гельмету. Поутру она была пешая: теперь
катила на своей походной тележке, далеко упреждавшей о себе стуком
по битой
дороге. Стражи окликнули маркитантшу; но, узнав любимицу свою, тотчас ее пропустили и доложили ей именем Мурзенки, что он, взяв проводника, поскакал опустошать окрестные замки и что к утру ждет ее в Рингене.