Неточные совпадения
Осталось
за мной. Я тотчас же вынул деньги, заплатил, схватил альбом и ушел в угол комнаты; там вынул его
из футляра и лихорадочно, наскоро, стал разглядывать: не считая футляра, это была самая дрянная вещь в мире — альбомчик в размер листа почтовой бумаги малого формата, тоненький, с золотым истершимся обрезом, точь-в-точь такой, как заводились в старину у только что вышедших
из института девиц. Тушью и красками нарисованы были храмы на горе, амуры, пруд с плавающими лебедями; были стишки...
Одна
из них приходилась, впрочем, теткой лишь сестре Агафье Ивановне; это была та бессловесная особа в доме ее отца, которая ухаживала
за нею там вместе с сестрой, когда она приехала к ним туда
из института.
По зимам семейство наше начало ездить в Москву
за год до моего поступления в заведение. Вышла
из института старшая сестра, Надежда, и надо было приискивать ей жениха. Странные приемы, которые употреблялись с этой целью, наше житье в Москве и тамошние родные (со стороны матушки) — все это составит содержание последующих глав.
Она привезла
из института множество тетрадок и принялась
за меня очень строго.
Я, лично, рос отдельно от большинства братьев и сестер (старше меня было три брата и четыре сестры, причем между мною и моей предшественницей-сестрой было три года разницы) и потому менее других участвовал в общей оргии битья, но, впрочем, когда и для меня подоспела пора ученья, то, на мое несчастье, приехала вышедшая
из института старшая сестра, которая дралась с таким ожесточением, как будто мстила
за прежде вытерпенные побои.
Этот конфликт достиг для меня особенной остроты в истории с Г. П. Федотовым, которого хотели удалить
из Богословского
института за статьи в «Новой России», в которых видели «левый» уклон.
В продолжение всей речи ни разу не было упомянуто о государе: это небывалое дело так поразило и понравилось императору Александру, что он тотчас прислал Куницыну владимирский крест — награда, лестная для молодого человека, только что возвратившегося, перед открытием Лицея, из-за границы, куда он был послан по окончании курса в Педагогическом
институте, и назначенного в Лицей на политическую кафедру.
Довольно богатая сирота, она, выйдя
из института, очутилась в доме своего опекуна и дяди: прожила там с полгода и совершенно несмыслимо вышла замуж
за корнета Калистратова, которому приглянулась на корейской ярмарке и которому была очень удобна для поправления его до крайности расстроенного состояния.
Однако известие, что участь племянницы обратила на себя внимание, несколько ободрило Прасковью Гавриловну. Решено было просить о помещении девочки на казенный счет в
институт, и просьба эта была уважена. Через три месяца Лидочка была уже в Петербурге, заключенная в четырех стенах одного
из лучших
институтов. А кроме того,
за нею оставлена была и небольшая пенсия, назначенная
за заслуги отца. Пенсию эту предполагалось копить
из процентов и выдать сироте по выходе
из института.
Из класса в класс Лидочка переходила исправно, но Прасковья Гавриловна не дождалась выхода ее сиротки
из института и
за год до окончания курса мирно скончалась в своем родовом Васильевском.
Теперь ей уж
за сорок, и скоро собираются праздновать ее юбилей. В парадные дни и во время официальных приемов, когда показывают
институт влиятельным лицам, она следует
за директрисой, в качестве старшей классной дамы, и всегда очень резонно отвечает на обращаемые к ней вопросы. В будущем она никаких изменений не предвидит, да и никому
из начальствующих не приходит на мысль, что она может быть чем-нибудь иным, кроме образцовой классной дамы.
Жена его находилась вовсе не в таком положении; она лет двадцать вела маленькую партизанскую войну в стенах дома, редко делая небольшие вылазки
за крестьянскими куриными яйцами и тальками; деятельная перестрелка с горничными, поваром и буфетчиком поддерживала ее в беспрестанно раздраженном состоянии; но к чести ее должно сказать, что душа ее не могла совсем наполниться этими мелочными неприятельскими действиями — и она со слезами на глазах прижала к своему сердцу семнадцатилетнюю Ваву, когда ее привезла двоюродная тетка
из Москвы, где она кончила свое ученье в
институте или в пансионе.
В
институте Ирина слыла
за одну
из лучших учениц по уму и способностям, но с характером непостоянным, властолюбивым и с бедовою головой; одна классная дама напророчила ей, что ее страсти ее погубят — "Vos passions vous perdront"; зато другая классная дама ее преследовала
за холодность и бесчувственность и называла ее"une jeune fille sans coeur".
Персиков жетон истоптал ногами, а расписку спрятал под пресс. Затем какая-то мысль омрачила его крутой лоб. Он бросился к телефону, вытрезвонил Панкрата в
институте и спросил у него: «Все ли благополучно?» Панкрат нарычал что-то такое в трубку,
из чего можно было понять, что, по его мнению, все благополучно. Но Персиков успокоился только на одну минуту. Хмурясь, он уцепился
за телефон и наговорил в трубку такое...
мне не раз приходилось уже говорить о наших поездках к родным, которые отец считал обязательными со стороны приличия или пристойности, как он выражался. Бедная мать, проводившая большую часть времени в постели, только чувствуя себя лучше по временам, выезжала лишь поблизости и едва ли не в один дом Борисовых. Зато отец счел бы великим упущением не съездить
за Волхов, верст
за сто к неизменной куме своей Любови Неофитовне и не представить ей вышедшую
из института дочь, падчерицу и меня — студента.
— А говорить то, что я из-за вас в петлю не полезу. Если вы ко мне так, так и я к вам так. Считать тоже умеем. Свою седьмую часть вы давно продали. Всего семьсот рублей платят
за девушку в
институт. Прочие доходы должны идти для приращения детского капитала, следовательно… — говорил Мановский.
Гоголь сказал нам, что ему надобно скоро ехать в Петербург, чтоб взять сестер своих
из Патриотического
института, где они воспитывались на казенном содержании. Мать Гоголя должна была весною приехать
за дочерьми в Москву. Я сам вместе с Верой сбирался ехать в Петербург, чтоб отвезть моего Мишу в Пажеский корпус, где он был давно кандидатом. Я сейчас предложил Гоголю ехать вместе, и он очень был тому рад.
Случается, что когда вы попадаете в тысячную толпу, вам почему-то
из тысячи физиономий врезывается надолго в память только одна какая-нибудь, так и Победимский
из всего того, что он успел услышать в ветеринарном
институте за полгода, помнил только одно место...
А в гостиной Ниночка тихо рассказывала студенту о том, что было семь лет тому назад. Тогда Николай
за одну историю был уволен с несколькими товарищами
из Технологического
института, и только связи отца спасли его от большого наказания. При горячем объяснении с сыном вспыльчивый Александр Антонович ударил его, и в тот же вечер Николай ушел
из дому и вернулся только сегодня. И оба — и рассказчица и слушатель — качали головами и понижали голос, и студент для ободрения Ниночки даже взял ее руку в свою и гладил.
— Нина Израэл, — сказала она, положив мне на плечо свою красивую, нежную руку, — вам делает честь подобное заступничество
за подругу… Бескорыстная дружба — одно
из лучших проявлений в нашей жизни. Нина Израэл, ради вас я прощаю вашу подругу Рамзай! И, в свою очередь, извиняюсь перед господином Ренталем
за то, что в моем
институте учится такая дерзкая, невоспитанная барышня, как она.
Студенты университета и специальных
институтов тщательно изгонялись
из списков приглашенных —
за «неблагонадежность», как объясняли нам — по секрету — классные дамы.
Милица хочет ответить однокласснице в том же шутливом тоне и не успевает. Навстречу двум длинным шеренгам воспитанниц, подвигающимся к выходу
из столовой, появляется инспектриса Н-ского
института, Валерия Дмитриевна Коробова, заменяющая должность уехавшей лечиться на летнее время
за границу начальницы. Лицо Валерии Дмитриевны сейчас торжественно и бледно. В руке она держит лист газеты, и пальцы, сжимающие этот лист, заметно дрожат. И так же заметно вздрагивают в волнении сухие старческие губы.
Ее действительно не любили другие наставницы
за ее слишком мягкое, сердечное отношение к институткам и не раз жаловались начальнице на некоторые ее упущения
из правил строгой дисциплины, и она уже решила оставить службу в
институте.
Долго в эту ночь я не приходил домой. Зашел куда-то далеко по набережной Невы,
за Горный
институт. По Неве бежали в темноте белогривые волны, с моря порывами дул влажный ветер и выл в воздухе. Рыданья подступали к горлу. И в голове пелось
из «Фауста...
С общего совета составили проект; наняли прекрасный дом; пригласили отличных учителей; на содержание
института определили по 5000 руб. ассигнациями в год с каждого воспитанника; главный надзор
за ходом учения и образом жизни воспитанников и вообще всю дирекцию
института приняли на себя непосредственно, и по очереди каждый
из нас в свою неделю должен был посещать
институт раз или два в день, непременно требовал отчета в успехах и поведении учеников: просматривать лекции преподавателей и давать приказы, направляя все к общей цели заведения.
Замухришин выпрашивает еще корову, рекомендательное письмо для дочки, которую намерен везти в
институт, и… тронутый щедротами генеральши, от наплыва чувств всхлипывает, перекашивает рот и лезет в карман
за платком… Генеральша видит, как вместе с платком
из кармана его вылезает какая-то красная бумажка и бесшумно падает на пол.
В частности, Леля была убеждена, что, выйдя
из института, она неминуемо столкнется с тургеневскими и иными героями, бойцами
за правду и прогресс, о которых впередогонку трактуют все романы и даже все учебники по истории — древней, средней и новой…
Марья Николаевна Шеина — так звали эту компаньонку — жила в доме Павла Николаевича до выхода его дочери
из института в качестве домоправительницы и лишь вслед
за этим преобразилась в компаньонку.
Сконфуженный такой неожиданностью Аракчеев пожертвовал эти деньги на екатерининский
институт, а чтобы выйти
из затруднительного положения, предложил через министра двора купить
за 50 000 фарфоровый сервиз, подаренный ему императором Наполеоном I, мотивируя свое предложение тем, что сервиз с императорским гербом неприлично иметь в частных руках.
Вернувшись из-за границы, князь поселился в своем великолепном доме на Тверской улице, куда для совместной с ним жизни приехала и окончившая курс в Смольном
институте в Петербурге его сестра Александра Яковлевна, или, как он ее называл, Alexandrine. У последней было отделенное по завещанию отцом и матерью приданое, состоящее
из капиталов и имений в разных губерниях и в общей сложности превышающее миллион.
Как подействовали на воеводу вести о крестьянских сборах, можно видеть
из того, что он не только что не пошел к острогу выручать захваченных соучастников, но даже так торопил возвращением шайки, оставшейся в
институте с обозом, что там забыли даже уложить драгоценный железный сундук с суммами казначейства. Послать
за ним не рискнули: сундук был потом в целости возвращен по принадлежности уездному казначейству.