Неточные совпадения
Она примирительно смотрела на весь мир. Она стояла на своем пьедестале, но не белой, мраморной статуей, а
живою, неотразимо пленительной женщиной, как то поэтическое видение, которое снилось ему однажды, когда он, под обаянием красоты Софьи, шел к себе домой и видел женщину-статую, сначала холодную, непробужденную, потом видел ее преображение
из статуи в
живое существо, около которого заиграла и заструилась жизнь, зазеленели деревья, заблистали
цветы, разлилась теплота…
Бабушка поглядела в окно и покачала головой. На дворе куры, петухи, утки с криком бросились в стороны, собаки с лаем поскакали за бегущими,
из людских выглянули головы лакеев, женщин и кучеров, в саду
цветы и кусты зашевелились, точно
живые, и не на одной гряде или клумбе остался след вдавленного каблука или маленькой женской ноги, два-три горшка с
цветами опрокинулись, вершины тоненьких дерев, за которые хваталась рука, закачались, и птицы все до одной от испуга улетели в рощу.
Но глаз — несмотря на все разнообразие лиц и пестроту костюмов, на наготу и разноцветность тел, на стройность и грацию индийцев, на суетливых желтоватых китайцев, на коричневых малайцев, у которых рот, от беспрерывной жвачки бетеля, похож на трубку,
из которой лет десять курили жуковский табак, на груды товаров, фруктов, на богатую и яркую зелень, несмотря на все это, или, пожалуй, смотря на все, глаз скоро утомляется, ищет чего-то и не находит: в этой толпе нет самой
живой ее половины, ее
цвета, роскоши — женщин.
Слушая этот горький рассказ, я сначала решительно как будто не понимал слов рассказчика, — так далека от меня была мысль, что Пушкин должен умереть во
цвете лет, среди
живых на него надежд. Это был для меня громовой удар
из безоблачного неба — ошеломило меня, а вся скорбь не вдруг сказалась на сердце. — Весть эта электрической искрой сообщилась в тюрьме — во всех кружках только и речи было, что о смерти Пушкина — об общей нашей потере, но в итоге выходило одно: что его не стало и что не воротить его!
Так проводил он праздники, потом это стало звать его и в будни — ведь когда человека схватит за сердце море, он сам становится частью его, как сердце — только часть
живого человека, и вот, бросив землю на руки брата, Туба ушел с компанией таких же, как сам он, влюбленных в простор, — к берегам Сицилии ловить кораллы: трудная, а славная работа, можно утонуть десять раз в день, но зато — сколько видишь удивительного, когда
из синих вод тяжело поднимается сеть — полукруг с железными зубцами на краю, и в ней — точно мысли в черепе — движется
живое, разнообразных форм и
цветов, а среди него — розовые ветви драгоценных кораллов — подарок моря.
Тогда, в веселом и гордом трепете огней, из-под капюшона поднялась и засверкала золотом пышных волос светозарная голова мадонны, а из-под плаща ее и еще откуда-то
из рук людей, ближайших к матери бога, всплескивая крыльями, взлетели в темный воздух десятки белых голубей, и на минуту показалось, что эта женщина в белом, сверкающем серебром платье и в
цветах, и белый, точно прозрачный Христос, и голубой Иоанн — все трое они, такие удивительные, нездешние, поплыли к небу в
живом трепете белых крыльев голубиных, точно в сонме херувимов.
Солнце горит в небе, как огненный
цветок, и сеет золотую пыль своих лучей на серые груди скал, а
из каждой морщины камня, встречу солнца, жадно тянется
живое — изумрудные травы, голубые, как небо,
цветы. Золотые искры солнечного света вспыхивают и гаснут в полных каплях хрустальной росы.
Вот он висит на краю розовато-серой скалы, спустив бронзовые ноги; черные, большие, как сливы, глаза его утонули в прозрачной зеленоватой воде; сквозь ее жидкое стекло они видят удивительный мир, лучший, чем все сказки: видят золотисто-рыжие водоросли на дне морском, среди камней, покрытых коврами;
из леса водорослей выплывают разноцветные «виолы» —
живые цветы моря, — точно пьяный, выходит «перкия», с тупыми глазами, разрисованным носом и голубым пятном на животе, мелькает золотая «сарпа», полосатые дерзкие «каньи»; снуют, как веселые черти, черные «гваррачины»; как серебряные блюда, блестят «спаральони», «окьяты» и другие красавицы-рыбы — им нет числа! — все они хитрые и, прежде чем схватить червяка на крючке глубоко в круглый рот, ловко ощипывают его маленькими зубами, — умные рыбы!..
Одно окно, как зеленым шатром, было защищено лапистыми ветвями старой ели; солнечные лучи, проходя через
живую сетку
из зеленых игл, окрашивались особенным, желто-зеленым
цветом, точно их пропустили сквозь тонко прокованный лист золота.
Надевал царь на шею Суламифи многоценные ожерелья
из жемчуга, который ловили его подданные в Персидском море, и жемчуг от теплоты ее тела приобретал
живой блеск и нежный
цвет. И кораллы становились краснее на ее смуглой груди, и оживала бирюза на ее пальцах, и издавали в ее руках трескучие искры те желтые янтарные безделушки, которые привозили в дар царю Соломону с берегов далеких северных морей отважные корабельщики царя Хирама Тирского.
Катерина Львовна приподнялась на локоть и глянула на высокую садовую траву; а трава так и играет с лунным блеском, дробящимся о
цветы и листья деревьев. Всю ее позолотили эти прихотливые, светлые пятнышки и так на ней и мелькают, так и трепещутся, словно
живые огненные бабочки, или как будто вот вся трава под деревьями взялась лунной сеткой и ходит
из стороны в сторону.
Впившись глазами в отверстие плахи, стоит возле них по-праздничному разодетая, венком
из цветов увенчанная, перворожденная своей матерью, девочка-подросток с сухой лучиной в высоко поднятой руке [Непременное условие при добываньи «
живого огня», чтоб его приняла перворожденная, непорочная девица.
Немного часов остается до полночи, когда на одно мановенье тот чудный
цветок распускается. Только что наступит полночь,
из середины широколистного папоротника поднимается цветочная почка, шевéлится она, двигается, ровно
живая, и вдруг с страшным треском разрывается, и тут является огненный
цвет… Незримая рука тотчас срывает его… То «цвет-огонь», дарованный богом Ярилой первому человеку… То — «царь-огонь»…
«Добро», которое тут проявляет Наташа, уж, конечно, не отрицается
живою жизнью. Напротив, оно есть именно сама
живая жизнь. И именно поэтому дико даже подумать, что душа Наташи живет — добром. Каким добром?! Наташа жизнью живет, а не добром; добро так же свободно и необходимо родится у нее
из жизни, как родятся ее песни и радость. И вот то самое, что у Вареньки является вялым без запаха
цветком, превращается в
цветок свежий и душистый, как только что сорванный в лесу ландыш.
На другой день она была уже в городском клубе на благотворительном балу и продавала билеты. В саду под навесом, устроенным
из флагов, вьющегося винограда и
живых цветов, стояло несколько столиков. На столиках стояли колеса с лотерейными билетами…Восемь очень красивых и очень нарядных аристократок сидели за этими столиками и продавали билеты. Лучше всех торговала графиня Гольдауген. Она, не отдыхая, вращала колесо и сдавала сдачу. Пельцер, который был на балу, купил у нее две тысячи билетов.
Весь в
живых цветах — гиацинтах, камелиях, розах, нарциссах — поднимался буфет с десертом. Графиня Даллер пришла туда позднее. Она приняла чашку чая
из рук Палтусова и села. Он стоял над нею и любовался ее бюстом, полными плечами, шеей, родинкой на шее, ее атласистыми волосами, так красиво проткнутыми золотой стрелой.
Как хорошо лежала она в нем, будто
живая! Как шли к ней на ее черных волосах этот венок
из цветов и эта золотая диадема, которою венчают на смертном одре и последнего
из людей!..
Садовые акантусы и желтые мимозы,
живые ограды
из разноцветной сирени, жасмина и роз, высокие пальмы, акации и бальзамовые деревья — все
цвело, благоухало и жужжало, наполненное кипучею жизнью насекомых.