Неточные совпадения
Попа уж мы доведали,
Доведали помещика,
Да прямо мы
к тебе!
Чем нам искать чиновника,
Купца, министра царского,
Царя (еще допустит ли
Нас, мужичонков, царь?) —
Освободи нас, выручи!
Молва
идет всесветная,
Что ты вольготно, счастливо
Живешь… Скажи по-божески
В чем
счастие твое...
К счастию, однако ж, на этот раз опасения оказались неосновательными. Через неделю прибыл из губернии новый градоначальник и превосходством принятых им административных мер заставил забыть всех старых градоначальников, а в том числе и Фердыщенку. Это был Василиск Семенович Бородавкин, с которого, собственно, и начинается золотой век Глупова. Страхи рассеялись, урожаи
пошли за урожаями, комет не появлялось, а денег развелось такое множество, что даже куры не клевали их… Потому что это были ассигнации.
Княгиня Тверская
шла с Тушкевичем и родственницей барышней,
к великому
счастию провинциальных родителей проводившей лето у знаменитой княгини.
Вот, окружен своей дубравой,
Петровский замок. Мрачно он
Недавнею гордится
славой.
Напрасно ждал Наполеон,
Последним
счастьем упоенный,
Москвы коленопреклоненной
С ключами старого Кремля;
Нет, не
пошла Москва моя
К нему с повинной головою.
Не праздник, не приемный дар,
Она готовила пожар
Нетерпеливому герою.
Отселе, в думу погружен,
Глядел на грозный пламень он.
— Ваше превосходительство, — сказал я ему, — прибегаю
к вам, как
к отцу родному; ради бога, не откажите мне в моей просьбе: дело
идет о
счастии всей моей жизни.
— Смотрите, — указывал он на транспарант, золотые слова которого: «Да будет легок твой путь
к славе и
счастью России», заканчивались куском вывески с такими же золотыми словами: «и
К°».
— Потом, надев просторный сюртук или куртку какую-нибудь, обняв жену за талью, углубиться с ней в бесконечную, темную аллею;
идти тихо, задумчиво, молча или думать вслух, мечтать, считать минуты
счастья, как биение пульса; слушать, как сердце бьется и замирает; искать в природе сочувствия… и незаметно выйти
к речке,
к полю… Река чуть плещет; колосья волнуются от ветерка, жара… сесть в лодку, жена правит, едва поднимает весло…
Еще на год отодвинулось
счастье! Обломов застонал болезненно и повалился было на постель, но вдруг опомнился и встал. А что говорила Ольга? Как взывала
к нему, как
к мужчине, доверилась его силам? Она ждет, как он
пойдет вперед и дойдет до той высоты, где протянет ей руку и поведет за собой, покажет ее путь! Да, да! Но с чего начать?
Так, например, однажды часть галереи с одной стороны дома вдруг обрушилась и погребла под развалинами своими наседку с цыплятами; досталось бы и Аксинье, жене Антипа, которая уселась было под галереей с донцом, да на ту пору,
к счастью своему,
пошла за мочками.
Там караулила Ольга Андрея, когда он уезжал из дома по делам, и, завидя его, спускалась вниз, пробегала великолепный цветник, длинную тополевую аллею и бросалась на грудь
к мужу, всегда с пылающими от радости щеками, с блещущим взглядом, всегда с одинаким жаром нетерпеливого
счастья, несмотря на то, что уже
пошел не первый и не второй год ее замужества.
— Если б я была сильна, вы не уходили бы так отсюда, — а
пошли бы со мной туда, на гору, не украдкой, а смело опираясь на мою руку. Пойдемте! хотите моего
счастья и моей жизни? — заговорила она живо, вдруг ослепившись опять надеждой и подходя
к нему. — Не может быть, чтоб вы не верили мне, не может быть тоже, чтоб вы и притворялись, — это было бы преступление! — с отчаянием договорила она. — Что делать, Боже мой! Он не верит, нейдет! Как вразумить вас?
Ветер,
к счастию, был попутный, течение тоже; мы
шли узлов семь с лишком.
К счастью, лихорадка застигла меня в уездном городе, в гостинице; я
послал за доктором.
В пылу перестрелки мы не обращали внимания на состояние нашего дощаника — как вдруг, от сильного движения Ермолая (он старался достать убитую птицу и всем телом налег на край), наше ветхое судно наклонилось, зачерпнулось и торжественно
пошло ко дну,
к счастью, не на глубоком месте.
Когда
идешь в дальнюю дорогу, то уже не разбираешь погоды. Сегодня вымокнешь, завтра высохнешь, потом опять вымокнешь и т.д. В самом деле, если все дождливые дни сидеть на месте, то, пожалуй, недалеко уйдешь за лето. Мы решили попытать
счастья и хорошо сделали. Часам
к 10 утра стало видно, что погода разгуливается. Действительно, в течение дня она сменялась несколько раз: то светило солнце, то
шел дождь. Подсохшая было дорога размокла, и опять появились лужи.
Как он сочувствует всему, что требует сочувствия, хочет помогать всему, что требует помощи; как он уверен, что
счастье для людей возможно, что оно должно быть, что злоба и горе не вечно, что быстро
идет к нам новая, светлая жизнь.
Когда он кончил, то Марья Алексевна видела, что с таким разбойником нечего говорить, и потому прямо стала говорить о чувствах, что она была огорчена, собственно, тем, что Верочка вышла замуж, не испросивши согласия родительского, потому что это для материнского сердца очень больно; ну, а когда дело
пошло о материнских чувствах и огорчениях, то, натурально, разговор стал представлять для обеих сторон более только тот интерес, что, дескать, нельзя же не говорить и об этом, так приличие требует; удовлетворили приличию, поговорили, — Марья Алексевна, что она, как любящая мать, была огорчена, — Лопухов, что она, как любящая мать, может и не огорчаться; когда же исполнили меру приличия надлежащею длиною рассуждений о чувствах, перешли
к другому пункту, требуемому приличием, что мы всегда желали своей дочери
счастья, — с одной стороны, а с другой стороны отвечалось, что это, конечно, вещь несомненная; когда разговор был доведен до приличной длины и по этому пункту, стали прощаться, тоже с объяснениями такой длины, какая требуется благородным приличием, и результатом всего оказалось, что Лопухов, понимая расстройство материнского сердца, не просит Марью Алексевну теперь же дать дочери позволения видеться с нею, потому что теперь это, быть может, было бы еще тяжело для материнского сердца, а что вот Марья Алексевна будет слышать, что Верочка живет счастливо, в чем, конечно, всегда и состояло единственное желание Марьи Алексевны, и тогда материнское сердце ее совершенно успокоится, стало быть, тогда она будет в состоянии видеться с дочерью, не огорчаясь.
— Я покоряюсь необходимостям (je me plie aux necessites). Он куда-то ехал; я оставил его и
пошел вниз, там застал я Саффи, Гверцони, Мордини, Ричардсона, все были вне себя от отъезда Гарибальди. Взошла m-me Сили и за ней пожилая, худенькая, подвижная француженка, которая адресовалась с чрезвычайным красноречием
к хозяйке дома, говоря о
счастье познакомиться с такой personne distinguee. [выдающейся личностью (фр.).] M-me Сили обратилась
к Стансфильду, прося его перевести, в чем дело. Француженка продолжала...
К счастью, бабушкин выбор был хорош, и староста, действительно, оказался честным человеком. Так что при молодом барине хозяйство
пошло тем же порядком, как и при старухе бабушке. Доходов получалось с имения немного, но для одинокого человека, который особенных требований не предъявлял, вполне достаточно. Валентин Осипыч нашел даже возможным отделять частичку из этих доходов, чтобы зимой погостить месяц или два в Москве и отдохнуть от назойливой сутолоки родного захолустья.
Я уже сказал выше, что наше семейство почти совсем не виделось с Ахлопиными. Но однажды, когда я приехал в Малиновец на каникулы из Москвы, где я только что начал ученье, матушка вспомнила, что 28-го июня предстоят именины Раисы Порфирьевны. Самой ехать в Р. ей было недосужно, поэтому она решилась
послать кого-нибудь из детей.
К счастью, выбор пал на меня.
К счастью еще, что у ведьмы была плохая масть; у деда, как нарочно, на ту пору пары. Стал набирать карты из колоды, только мочи нет: дрянь такая лезет, что дед и руки опустил. В колоде ни одной карты.
Пошел уже так, не глядя, простою шестеркою; ведьма приняла. «Вот тебе на! это что? Э-э, верно, что-нибудь да не так!» Вот дед карты потихоньку под стол — и перекрестил: глядь — у него на руках туз, король, валет козырей; а он вместо шестерки спустил кралю.
Были у водочника Петра Смирнова два приказчика — Карзин и Богатырев. Отошли от него и открыли свой винный погреб в Златоустинском переулке, стали разливать свои вина, — конечно, мерзость. Вина эти не
шли. Фирма собиралась уже прогореть, но, на
счастье, пришел
к ним однажды оборванец и предложил некоторый проект, а когда еще показал им свой паспорт, то оба в восторг пришли: в паспорте значилось — мещанин Цезарь Депре…
Оставь, оставь… Дай мне хоть двести тысяч, не возьму. Я свободный человек. И все, что так высоко и дорого цените вы все, богатые и нищие, не имеет надо мной ни малейшей власти, вот как пух, который носится по воздуху. Я могу обходиться без вас, я могу проходить мимо вас, я силен и горд. Человечество
идет к высшей правде,
к высшему
счастью, какое только возможно на земле, и я в первых рядах!
Люди стремятся
к славе,
к богатству,
к знатности,
к семейному
счастью, видят во всем этом благо жизни.
К счастью, попались аинские рыбачьи юрты, он приютился в одной из них, а своего возницу
послал во Владимировку, где тогда жили вольные поселенцы; эти приехали за ним и доставили его еле живого в Корсаковский пост.
Собрав остатки последних сил, мы все тихонько
пошли вперед. И вдруг действительно в самую критическую минуту с левой стороны показались кустарники. С величайшим трудом я уговорил своих спутников пройти еще немного. Кустарники стали попадаться чаще вперемежку с одиночными деревьями. В 21/2 часа ночи мы остановились. Рожков и Ноздрин скоро развели огонь. Мы погрелись у него, немного отдохнули и затем принялись таскать дрова.
К счастью, поблизости оказалось много сухостоя, и потому в дровах не было недостатка.
Всё ж будет верст до восьмисот,
А главная беда:
Дорога хуже там
пойдет,
Опасная езда!..
Два слова нужно вам сказать
По службе, — и притом
Имел я
счастье графа знать,
Семь лет служил при нем.
Отец ваш редкий человек
По сердцу, по уму,
Запечатлев в душе навек
Признательность
к нему,
К услугам дочери его
Готов я… весь я ваш…
— Ну, тогда придется
идти к Ермошке. Больше не у кого взять, — решительно заявил Кишкин. — Его
счастье — все одно, рубль на рубль барыша получит не пито — не едено.
«Нет, брат,
к тебе-то уж я не
пойду! — думал Кишкин, припоминая свой последний неудачный поход. — Разве толкнуться
к Ермошке?.. Этому надо все рассказать, а Ермошка все переплеснет Кожину — опять нехорошо. Надо так сделать, чтобы и шито и крыто. Пожалуй, у Петра Васильича можно было бы перехватить на первый раз, да уж больно завистлив пес: над чужим
счастьем задавится… Еще уцепится как клещ, и не отвяжешься от него…»
«Телеграмма» вернулась, а за ней пришла и Нюрочка. Она бросилась на шею
к Самойлу Евтихычу, да так и замерла, — очень уж обрадовалась старику, которого давно не видала. Свой, родной человек… Одета она была простенько, в ситцевую кофточку, на плечах простенький платок, волосы зачесаны гладко. Груздев долго гладил эту белокурую головку и прослезился: бог
счастье послал Васе за родительские молитвы Анфисы Егоровны. Таисья отвернулась в уголок и тоже плакала.
К счастью, что при этом был Симонов, который сейчас же нашелся — сбегал за доктором и
послал, на собственные деньжонки, эстафету
к полковнику.
К губернатору Вихров, разумеется, не поехал, а отправился
к себе домой, заперся там и лег спать. Захаревские про это узнали вечером. На другой день он
к ним тоже не
шел, на третий — тоже, — и так прошла целая неделя. Захаревские сильно недоумевали. Вихров, в свою очередь, чем долее у них не бывал, тем более и более начинал себя чувствовать в неловком
к ним положении;
к счастию его, за ним прислал губернатор.
— Все, кому трудно живется, кого давит нужда и беззаконие, одолели богатые и прислужники их, — все, весь народ должен
идти встречу людям, которые за него в тюрьмах погибают, на смертные муки
идут. Без корысти объяснят они, где лежит путь
к счастью для всех людей, без обмана скажут — трудный путь — и насильно никого не поведут за собой, но как встанешь рядом с ними — не уйдешь от них никогда, видишь — правильно все, эта дорога, а — не другая!
Забиякин. Засвидетельствовав, как я сказал, нанесенное мне оскорбление, я
пошел к господину полицеймейстеру… Верьте, князь, что не будь я дворянин, не будь я, можно сказать, связан этим званием, я презрел бы все это… Но, как дворянин, я не принадлежу себе и в нанесенном мне оскорблении вижу оскорбление благородного сословия,
к которому имею
счастие принадлежать! Я слишком хорошо помню стихи старика Державина...
Чувство ожидаемого
счастья так овладело моим героем, что он не в состоянии был спокойно досидеть вечер у генеральши и раскланялся. Быстро шагая,
пошел он по деревянному тротуару и принялся даже с несвойственною ему веселостью насвистывать какой-то марш, а потом с попавшимся навстречу Румянцовым раскланялся так радушно, что привел того в восторг и в недоумение. Прошел он прямо
к Годневым, которых застал за ужином, и как ни старался принять спокойный и равнодушный вид, на лице его было написано удовольствие.
Пойдем туда, где дышит радость,
Где шумный вихрь забав шумит,
Где не живут, но тратят жизнь и младость!
Среди веселых игр за радостным столом,
На час упившись
счастьем ложным,
Я приучусь
к мечтам ничтожным,
С судьбою примирюсь вином.
Я сердца усмирю заботы,
Я думам не велю летать;
Небес на тихое сиянье
Я не велю глазам своим взирать,
и проч.
Минут десять спустя Марья Николаевна появилась опять в сопровождении своего супруга. Она подошла
к Санину… а походка у ней была такая, что иные чудаки в те, увы! уже далекие времена, — от одной этой походки с ума сходили. «Эта женщина, когда
идет к тебе, точно все
счастье твоей жизни тебе навстречу несет», — говаривал один из них. Она подошла
к Санину — и, протянув ему руку, промолвила своим ласковым и как бы сдержанным голосом по русски: «Вы меня дождетесь, не правда? Я вернусь скоро».
— Ну так знайте, что Шатов считает этот донос своим гражданским подвигом, самым высшим своим убеждением, а доказательство, — что сам же он отчасти рискует пред правительством, хотя, конечно, ему много простят за донос. Этакой уже ни за что не откажется. Никакое
счастье не победит; через день опомнится, укоряя себя,
пойдет и исполнит.
К тому же я не вижу никакого
счастья в том, что жена, после трех лет, пришла
к нему родить ставрогинского ребенка.
— То-то,
к несчастию, Ченцов не обожатель мой, но если бы он был им и предложил мне выйти за него замуж, — что, конечно, невозможно, потому что он женат, — то я сочла бы это за величайшее
счастие для себя; но за вашего противного Марфина я никогда не
пойду, хоть бы у него было не тысяча, а сто тысяч душ!
Его убийца хладнокровно
Навел удар… спасенья нет:
Пустое сердце бьется ровно,
В руке не дрогнул пистолет.
И что за диво?.. Издалёка,
Подобный сотням беглецов,
На ловлю
счастья и чинов
Заброшен
к нам по воле рока.
Смеясь, он дерзко презирал
Земли чужой язык и нравы;
Не мог щадить он нашей
славы,
Не мог понять в сей миг кровавый,
На что он руку поднимал!..
— Эге! — крикнул веселым голосом Полторацкий, — ведь это в цепи! Ну, брат Костя, — обратился он
к Фрезе, — твое
счастие.
Иди к роте. Мы сейчас такое устроим сражение, что прелесть! И представление сделаем.
— Эко Урвану
счастье! — сказал кто-то. — Прямо, что Урван! Да что! малый хорош. Куда ловок! Справедливый малый. Такой же отец был, батяка Кирьяк; в отца весь. Как его убили, вся станица по нем выла… Вон они
идут никак, — продолжала говорившая, указывая на казаков, подвигавшихся
к ним по улице — Ергушов-то поспел с ними! Вишь, пьяница!
— Дети — большое
счастие в жизни! — сказал Крупов. — Особенно нашему брату, старику, как-то отрадно ласкать кудрявые головки их и смотреть в эти светлые глазенки. Право, не так грубеешь, не так падаешь в ячность, глядя на эту молодую травку. Но, скажу вам откровенно, я не жалею, что у меня своих детей нет… да и на что? Вот дал же бог мне внучка, состареюсь,
пойду к нему в няни.
Издали еще увидели они старуху, сидевшую с внучком на завалинке. Петра и Василия не было дома: из слов Анны оказалось, что они отправились — один в Озеро, другой — в Горы; оба
пошли попытать
счастья, не найдут ли рыбака, который откупил бы их место и взял за себя избы. Далее сообщала она, что Петр и Василий после продажи дома и сдачи места отправятся на жительство в «рыбацкие слободы»,
к которым оба уже привыкли и где, по словам их, жизнь привольнее здешней. Старушка следовала за ними.
И за всё это я, который буду делать это для собственного
счастия, я буду наслаждаться благодарностью их, буду видеть, как, с каждым днем, я дальше и дальше
иду к предположенной цели.
Милая тётушка, не делайте за меня честолюбивых планов, привыкните
к мысли, что я
пошел по совершенно-особенной дороге, но которая хороша и, я чувствую, приведет меня
к счастию.
Но вот мало-помалу наступило безразличное настроение, в какое впадают преступники после сурового приговора, он думал уже о том, что,
слава богу, теперь все уже прошло, и нет этой ужасной неизвестности, уже не нужно по целым дням ожидать, томиться, думать все об одном; теперь все ясно; нужно оставить всякие надежды на личное
счастье, жить без желаний, без надежд, не мечтать, не ждать, а чтобы не было этой скуки, с которой уже так надоело нянчиться, можно заняться чужими делами, чужим
счастьем, а там незаметно наступит старость, жизнь придет
к концу — и больше ничего не нужно.
— Пройдя путь от груди матери на грудь возлюбленной, человек должен
идти дальше,
к другому
счастью…
— Трудно? Тебе? Врёшь ты! — вскричал Илья, вскочив с кровати и подходя
к товарищу, сидевшему под окном. — Мне — трудно, да! Ты — что? Отец состарится — хозяин будешь… А я?
Иду по улице, в магазинах вижу брюки, жилетки… часы и всё такое… Мне таких брюк не носить… таких часов не иметь, — понял? А мне — хочется… Я хочу, чтобы меня уважали… Чем я хуже других? Я — лучше! А жулики предо мной кичатся, их в гласные выбирают! Они дома имеют, трактиры… Почему жулику
счастье, а мне нет его? Я тоже хочу…
Так месяца два
шло, а в
счастье никакой перемены нет, и вдруг один раз приходит
к ним в палатку адъютант, расстроенный, весь бледный, и говорит им что-то по-французски, робко и несмело, а должно быть, самое неприятное.