Неточные совпадения
Анна Андреевна. Где ж, где ж они? Ах, боже мой!.. (Отворяя дверь.)Муж! Антоша! Антон! (Говорит скоро.)А все ты, а всё
за тобой. И
пошла копаться: «Я булавочку, я косынку». (Подбегает к
окну и кричит.)Антон, куда, куда? Что, приехал? ревизор? с усами! с какими усами?
Он было хотел
пойти назад, недоумевая, зачем он повернул на — ский проспект, как вдруг, в одном из крайних отворенных
окон трактира, увидел сидевшего у самого
окна,
за чайным столом, с трубкою в зубах, Свидригайлова.
Выйду сейчас,
пойду прямо на Петровский: там где-нибудь выберу большой куст, весь облитый дождем, так что чуть-чуть плечом задеть, и миллионы брызг обдадут всю голову…» Он отошел от
окна, запер его, зажег свечу, натянул на себя жилетку, пальто, надел шляпу и вышел со свечой в коридор, чтоб отыскать где-нибудь спавшего в каморке между всяким хламом и свечными огарками оборванца, расплатиться с ним
за нумер и выйти из гостиницы.
В помещение под вывеской «Магазин мод» входят, осторожно и молча, разнообразно одетые, но одинаково смирные люди, снимают верхнюю одежду, складывая ее на прилавки, засовывая на пустые полки; затем они, «гуськом»
идя друг
за другом, спускаются по четырем ступенькам в большую, узкую и длинную комнату, с двумя
окнами в ее задней стене, с голыми стенами, с печью и плитой в углу, у входа: очевидно — это была мастерская.
Явился слуга со счетом, Самгин поцеловал руку женщины, ушел, затем, стоя посредине своей комнаты, закурил, решив
идти на бульвары. Но, не сходя с места, глядя в мутно-серую пустоту
за окном, над крышами, выкурил всю папиросу, подумал, что, наверное, будет дождь, позвонил, спросил бутылку вина и взял новую книгу Мережковского «Грядущий хам».
Он вскочил из-за стола, точно собираясь
идти куда-то, остановился у
окна в цветах, вытер салфеткой пот с лица, швырнул ее на пол и, широко размахнув руками, просипел...
За окном ослепительно сверкали миллионы снежных искр, где-то близко ухала и гремела музыка военного оркестра, туда
шли и ехали обыватели, бежали мальчишки, обгоняя друг друга, и все это было чуждо, ненужно, не нужна была и Дуняша.
Пошли не в ногу, торжественный мотив марша звучал нестройно, его заглушали рукоплескания и крики зрителей, они торчали в
окнах домов, точно в ложах театра, смотрели из дверей, из ворот. Самгин покорно и спокойно шагал в хвосте демонстрации, потому что она направлялась в сторону его улицы. Эта пестрая толпа молодых людей была в его глазах так же несерьезна, как манифестация союзников. Но он невольно вздрогнул, когда красный язык знамени исчез
за углом улицы и там его встретил свист, вой, рев.
За окном тяжко двигался крестный ход: обыватели города, во главе с духовенством всех церквей,
шли за город, в поле — провожать икону Богородицы в далекий монастырь, где она пребывала и откуда ее приносили ежегодно в субботу на пасхальной неделе «гостить», по очереди, во всех церквах города, а из церквей, торопливо и не очень «благолепно», носили по всем домам каждого прихода, собирая с «жильцов» десятки тысяч священной дани в пользу монастыря.
Он легко, к своему удивлению, встал на ноги, пошатываясь, держась
за стены,
пошел прочь от людей, и ему казалось, что зеленый, одноэтажный домик в четыре
окна все время двигается пред ним, преграждая ему дорогу. Не помня, как он дошел, Самгин очнулся у себя в кабинете на диване; пред ним стоял фельдшер Винокуров, отжимая полотенце в эмалированный таз.
Он
шел к бабушке и у ней в комнате, на кожаном канапе,
за решетчатым
окном, находил еще какое-то колыханье жизни, там еще была ему какая-нибудь работа, ломать старый век.
Райский с раннего утра сидит
за портретом Софьи, и не первое утро сидит он так. Он измучен этой работой. Посмотрит на портрет и вдруг с досадой набросит на него занавеску и
пойдет шагать по комнате, остановится у
окна, посвистит, побарабанит пальцами по стеклам, иногда уйдет со двора и бродит угрюмый, недовольный.
Распорядившись утром по хозяйству, бабушка, после кофе, стоя сводила у бюро счеты, потом садилась у
окон и глядела в поле, следила
за работами, смотрела, что делалось на дворе, и
посылала Якова или Василису, если на дворе делалось что-нибудь не так, как ей хотелось.
И сделала повелительный жест рукой, чтоб он
шел. Он вышел в страхе, бледный, сдал все на руки Якову, Василисе и Савелью и сам из-за угла старался видеть, что делается с бабушкой. Он не спускал глаз с ее
окон и дверей.
Тот прокрадывался к
окнам, Райский
шел за ним и остановился в нескольких шагах. Незнакомец приподнялся до
окна Леонтья и вдруг забарабанил что есть мочи в стекло.
Глаза, как у лунатика, широко открыты, не мигнут; они глядят куда-то и видят живую Софью, как она одна дома мечтает о нем, погруженная в задумчивость, не замечает, где сидит, или
идет без цели по комнате, останавливается, будто внезапно пораженная каким-то новым лучом мысли, подходит к
окну, открывает портьеру и погружает любопытный взгляд в улицу, в живой поток голов и лиц, зорко следит
за общественным круговоротом, не дичится этого шума, не гнушается грубой толпы, как будто и она стала ее частью, будто понимает, куда так торопливо бежит какой-то господин, с боязнью опоздать; она уже, кажется, знает, что это чиновник, продающий
за триста — четыреста рублей в год две трети жизни, кровь, мозг, нервы.
— А еще — вы следите
за мной исподтишка: вы раньше всех встаете и ждете моего пробуждения, когда я отдерну у себя занавеску, открою
окно. Потом, только лишь я перехожу к бабушке, вы избираете другой пункт наблюдения и следите, куда я
пойду, какую дорожку выберу в саду, где сяду, какую книгу читаю, знаете каждое слово, какое кому скажу… Потом встречаетесь со мною…
Уж было
за полночь, когда я из
окна видел, как он, с фонариком в руках,
шел домой.
Я, если хороша погода,
иду на ют и любуюсь окрестностями, смотрю в трубу на холмы, разглядываю деревни, хижины, движущиеся фигуры людей, вглядываюсь внутрь хижин, через широкие двери и
окна, без рам и стекол, рассматриваю проезжающие лодки с группами японцев; потом сажусь
за работу и работаю до обеда.
Она
пошла за ним, смотря в
окно.
Привалов
шел за Василием Назарычем через целый ряд небольших комнат, убранных согласно указаниям моды последних дней. Дорогая мягкая мебель, ковры, бронза, шелковые драпировки на
окнах и дверях — все дышало роскошью, которая невольно бросалась в глаза после скромной обстановки кабинета. В небольшой голубой гостиной стояла новенькая рояль Беккера; это было новинкой для Привалова, и он с любопытством взглянул на кучку нот, лежавших на пюпитре.
Сейчас
за плотиной громадными железными коробками стояли три доменных печи, выметывавшие вместе с клубами дыма широкие огненные языки; из-за них поднималось несколько дымившихся высоких железных труб. На заднем плане смешались в сплошную кучу корпуса разных фабрик, магазины и еще какие-то здания без
окон и труб. Река Шатровка, повернув множество колес и шестерен,
шла дальше широким, плавным разливом. По обоим ее берегам плотно рассажались дома заводских служащих и мастеровых.
Это была маленькая комнатка в одно
окно, сейчас
за тою большою комнатой, в которой ночью танцевали и
шел пир горой.
В течение рассказа Чертопханов сидел лицом к
окну и курил трубку из длинного чубука; а Перфишка стоял на пороге двери, заложив руки
за спину и, почтительно взирая на затылок своего господина, слушал повесть о том, как после многих тщетных попыток и разъездов Пантелей Еремеич наконец попал в Ромны на ярмарку, уже один, без жида Лейбы, который, по слабости характера, не вытерпел и бежал от него; как на пятый день, уже собираясь уехать, он в последний раз
пошел по рядам телег и вдруг увидал, между тремя другими лошадьми, привязанного к хребтуку, — увидал Малек-Аделя!
Она состояла из восьми дворов и имела чистенький, опрятный вид. Избы были срублены прочно. Видно было, что староверы строили их не торопясь и работали, как говорится, не
за страх, а
за совесть. В одном из
окон показалось женское лицо, и вслед
за тем на пороге появился мужчина. Это был староста. Узнав, кто мы такие и куда
идем, он пригласил нас к себе и предложил остановиться у него в доме. Люди сильно промокли и потому старались поскорее расседлать коней и уйти под крышу.
Он не
пошел за ней, а прямо в кабинет; холодно, медленно осмотрел стол, место подле стола; да, уж он несколько дней ждал чего-нибудь подобного, разговора или письма, ну, вот оно, письмо, без адреса, но ее печать; ну, конечно, ведь она или искала его, чтоб уничтожить, или только что бросила, нет, искала: бумаги в беспорядке, но где ж ей било найти его, когда она, еще бросая его, была в такой судорожной тревоге, что оно, порывисто брошенное, как уголь, жегший руку, проскользнуло через весь стол и упало на
окно за столом.
Расхаживая тяжелыми шагами взад и вперед по зале, он взглянул нечаянно в
окно и увидел у ворот остановившуюся тройку; маленький человек в кожаном картузе и фризовой шинели вышел из телеги и
пошел во флигель к приказчику; Троекуров узнал заседателя Шабашкина и велел его позвать. Через минуту Шабашкин уже стоял перед Кирилом Петровичем, отвешивая поклон
за поклоном и с благоговением ожидая его приказаний.
В
окно был виден ряд карет; эти еще не подъехали, вот двинулась одна, и
за ней вторая, третья, опять остановка, и мне представилось, как Гарибальди, с раненой рукой, усталый, печальный, сидит, у него по лицу
идет туча, этого никто не замечает и все плывут кринолины и все
идут right honourable'и — седые, плешивые, скулы, жирафы…
Мы с ней сели у
окна, разговор не
шел; мы были похожи на детей, посаженных
за вину в пустую комнату.
Кормили тетенек более чем скупо. Утром
посылали наверх по чашке холодного чаю без сахара, с тоненьким ломтиком белого хлеба;
за обедом им первым подавали кушанье, предоставляя правовыбирать самые худые куски. Помню, как робко они входили в столовую
за четверть часа до обеда, чтобы не заставить ждать себя, и становились к
окну. Когда появлялась матушка, они приближались к ней, но она почти всегда с беспощадною жестокостью отвечала им, говоря...
— Черт с ним! Попадется, скажи ему, заберу. Чтоб утекал отсюда. Подводите, дьяволы.
Пошлют искать — все одно возьму. Не спрашивают — ваше счастье, ночуйте. Я не
за тем. Беги наверх, скажи им, дуракам, чтобы в
окна не сигали, а то с третьего этажа убьются еще! А я наверх, он дома?
Я, конечно, был очень рад сделать это для Глеба Ивановича, и мы в восьмом часу вечера (это было в октябре) подъехали к Солянке. Оставив извозчика, пешком
пошли по грязной площади, окутанной осенним туманом, сквозь который мерцали тусклые
окна трактиров и фонарики торговок-обжорок. Мы остановились на минутку около торговок, к которым подбегали полураздетые оборванцы, покупали зловонную пищу, причем непременно ругались из-за копейки или куска прибавки, и, съев, убегали в ночлежные дома.
Выйдя от Луковникова, Галактион решительно не знал, куда ему
идти. Раньше он предполагал завернуть к тестю, чтобы повидать детей, но сейчас он не мог этого сделать. В нем все точно повернулось. Наконец, ему просто было совестно.
Идти на квартиру ему тоже не хотелось. Он без цели
шел из улицы в улицу, пока не остановился перед ссудною кассой Замараева. Начинало уже темнеть, и кое-где в
окнах мелькали огни. Галактион позвонил, но ему отворили не сразу.
За дверью слышалось какое-то предупреждающее шушуканье.
Нельзя было не послушать ее в этот час. Я ушел в кухню, снова прильнул к стеклу
окна, но
за темной кучей людей уже не видно огня, — только медные
шлемы сверкают среди зимних черных шапок и картузов.
Лиза
пошла в другую комнату
за альбомом, а Паншин, оставшись один, достал из кармана батистовый платок, потер себе ногти и посмотрел, как-то скосясь, на свои руки. Они у него были очень красивы и белы; на большом пальце левой руки носил он винтообразное золотое кольцо. Лиза вернулась; Паншин уселся к
окну, развернул альбом.
Старуха сделала какой-то знак головой, и Таисья торопливо увела Нюрочку
за занавеску, которая
шла от русской печи к
окну. Те же ловкие руки, которые заставили ее кланяться бабушке в ноги, теперь быстро расплетали ее волосы, собранные в две косы.
— Что, мол, пожар, что ли?» В
окно так-то смотрим, а он глядел, глядел на нас, да разом как крикнет: «Хозяин, говорит, Естифей Ефимыч потонули!» — «Как потонул? где?» — «К городничему, говорит,
за реку чего-то
пошли, сказали, что коли Федосья Ивановна, — это я-то, — придет, чтоб его в чуланчике подождали, а тут, слышим, кричат на берегу: „Обломился, обломился, потонул!“ Побегли — ничего уж не видно, только дыра во льду и водой сравнялась, а приступить нельзя, весь лед иструх».
Солдатик
пошел на цыпочках, освещая сальною свечкою длиннейшую комнату, в
окна которой светил огонь из противоположного флигеля.
За первою комнатою начиналась вторая, немного меньшая; потом третья, еще меньшая и, наконец, опять большая, в которой были растянуты длинные ширмы, оклеенные обойною бумагою.
Когда Дядченко через полчаса уходил со своим степенным и суровым видом, все женщины безмолвно, разинув рты, провожали его до выходной двери и потом следили
за ним из
окон, как он
шел по улице.
Отец все еще не возвращался, и мать хотела уже
послать за ним, но только что мы улеглись в карете, как подошел отец к
окну и тихо сказал: «Вы еще не спите?» Мать попеняла ему, что он так долго не возвращался.
Наконец, кончив повесть об умершей с голоду канарейке и не разжалобясь, как бывало прежде, я попросил позволения закрыть книжку и стал смотреть в
окно, пристально следя
за синеющею в стороне далью, которая как будто сближалась с нами и
шла пересечь нашу дорогу; дорога начала неприметно склоняться под изволок, и кучер Трофим, тряхнув вожжами, весело крикнул: «Эх вы, милые, пошевеливайтесь!
Полковник смотрел на всю эту сцену, сидя у открытого
окна и улыбаясь; он все еще полагал, что на сына нашла временная блажь, и вряд ли не то же самое думал и Иван Алексеев, мужик, столь нравившийся Павлу, и когда все
пошли за Кирьяном к амбару получать провизию, он остался на месте.
Самый дом и вся обстановка около него как бы вовсе не изменились: ворота так же были отворены, крыльцо — отперто; даже на
окне, в зале, как Павлу показалось, будто бы лежал дорожный саквояж, «Что
за чудо, уж не воротились ли они из Москвы?» — подумал он и
пошел в самый дом.
Коридор светлый, потому что
идет вдоль наружной стены с
окнами; но по правую сторону он ограничен решетчатой перегородкой,
за которою виднеется пространство, наполненное сумерками.
Я сидел у растворенного
окна, смотрел на полную луну и мечтал. Сначала мои мысли были обращены к ней,но мало-помалу они приняли серьезное направление. Мне живо представилось, что мы
идем походом и что где-то, из-за леса, показался неприятель. Я, по обыкновению, гарцую на коне, впереди полка, и даю сигнал к атаке. Тррах!.. ружейные выстрелы, крики, стоны, «руби!», «коли!». Et, ma foi! [И, честное слово! (франц.)] через пять минут от неприятеля осталась одна окрошка!
— Теперь опять начнут рыться, виноватого искать. Хорошо, что твои ночью дома были, — я этому свидетельница. После полночи мимо
шла, в
окно к вам заглянула, все вы
за столом сидели…
Вечером, когда она пила чай,
за окном раздалось чмоканье лошадиных копыт по грязи и прозвучал знакомый голос. Она вскочила, бросилась в кухню, к двери, по сеням кто-то быстро
шел, у нее потемнело в глазах, и, прислонясь к косяку, она толкнула дверь ногой.
—
За меня отдадут-с… У меня, Марья Матвевна, жалованье небольшое, а я и тут способы изыскиваю… стало быть, всякий купец такому человеку дочь свою, зажмуря глаза, препоручить может… Намеднись
иду я по улице, а Сокуриха-купчиха смотрит из
окна:"Вот, говорит, солидный какой мужчина
идет"… так, стало быть, ценят же!.. А
за что? не
за вертопрашество-с!
После обеда иногда мы отправлялись в театр или в кафе-шантан, но так как Старосмысловы и тут стесняли нас, то чаще всего мы возвращались домой, собирались у Блохиных и начинали играть песни. Захар Иваныч затягивал:"Солнце на закате", Зоя Филипьевна подхватывала:"Время на утрате", а хор подавал:"
Пошли девки
за забор"… В Париже, в виду Мадлены 13, в теплую сентябрьскую ночь, при отворенных
окнах, — это производило удивительный эффект!
Но замечательно то, что не только князь Гальцин, но и все эти господа, расположившись здесь кто на
окне, кто задравши ноги, кто
за фортепьянами, казались совсем другими людьми, чем на бульваре: не было этой смешной надутости, высокомерности, которые они выказывали пехотным офицерам; здесь они были между своими в натуре, особенно Калугин и Гальцин, очень милыми, простодушными, веселыми и добрыми ребятами. Разговор
шел о петербургских сослуживцах и знакомых.