Неточные совпадения
Так и бросились жиду прежде всего в глаза две тысячи червонных, которые были обещаны за его голову; но он постыдился своей корысти и силился подавить в себе вечную мысль о
золоте, которая, как червь, обвивает
душу жида.
Лариса. Лжете. Я любви искала и не нашла. На меня смотрели и смотрят, как на забаву. Никогда никто не постарался заглянуть ко мне в
душу, ни от кого я не видела сочувствия, не слыхала теплого, сердечного слова. А ведь так жить холодно. Я не виновата, я искала любви и не нашла… ее нет на свете… нечего и искать. Я не нашла любви, так буду искать
золота. Подите, я вашей быть не могу.
— Оттреплет этакий барин! — говорил Захар. — Такая добрая
душа; да это
золото — а не барин, дай Бог ему здоровья! Я у него как в царствии небесном: ни нужды никакой не знаю, отроду дураком не назвал; живу в добре, в покое, ем с его стола, уйду, куда хочу, — вот что!.. А в деревне у меня особый дом, особый огород, отсыпной хлеб; мужики все в пояс мне! Я и управляющий и можедом! А вы-то с своим…
С такою же силой скорби шли в заточение с нашими титанами, колебавшими небо, их жены, боярыни и княгини, сложившие свой сан, титул, но унесшие с собой силу женской
души и великой красоты, которой до сих пор не знали за собой они сами, не знали за ними и другие и которую они, как
золото в огне, закаляли в огне и дыме грубой работы, служа своим мужьям — князьям и неся и их, и свою «беду».
Изумленный глаз смотрит вокруг, не увидит ли руки, которая, играя, строит воздушные видения. Тихо, нежно и лениво ползут эти тонкие и прозрачные узоры в
золотой атмосфере, как мечты тянутся в дремлющей
душе, слагаясь в пленительные образы и разлагаясь опять, чтоб слиться в фантастической игре…
— Ах, Сережа, Сережа… — шептал Бахарев, качая головой. — Добрая у тебя душа-то…
золотая… Хорошая ведь в тебе кровь-то. Это она сказывается. Только… мудреное ты дело затеваешь, небывалое… Вот я — скоро и помирать пора, а не пойму хорошенько…
Душа России — не буржуазная
душа, —
душа, не склоняющаяся перед
золотым тельцом, и уже за одно это можно любить ее бесконечно.
Душа русского народа никогда не поклонялась
золотому тельцу и, верю, никогда ему не поклонится в последней глубине своей.
— Помнишь Дашу? — прибавил он наконец, — вот
золотая была
душа! вот было сердце! и как она меня любила!.. Что с ней теперь? Чай, иссохла, исчахла, бедняжка?
— Лейба! — подхватил Чертопханов. — Лейба, ты хотя еврей и вера твоя поганая, а
душа у тебя лучше иной христианской! Сжалься ты надо мною! Одному мне ехать незачем, один я этого дела не обломаю. Я горячка — а ты голова,
золотая голова! Племя ваше уж такое: без науки все постигло! Ты, может, сомневаешься: откуда, мол, у него деньги? Пойдем ко мне в комнату, я тебе и деньги все покажу. Возьми их, крест с шеи возьми — только отдай мне Малек-Аделя, отдай, отдай!
Какое я сокровище храню
В груди моей. Ребенком прибежала
Снегурочка в зеленый лес — выходит
Девицею с
душой счастливой, полной
Отрадных чувств и
золотых надежд.
Снесу мой клад тропинкой неизвестной;
Одна лишь я по ней бродила, лешим
Протоптана она между болотом
И озером. Никто по ней не ходит,
Лишь лешие, для шутки, горьких пьяниц
Манят по ней, чтоб завести в трясину
Без выхода.
Вот и комнатка: с другом, бывало,
Здесь мы жили умом и
душой.
Много дум
золотых возникало
В этой комнатке прежней порой.
— Малиновец-то ведь
золотое дно, даром что в нем только триста шестьдесят одна
душа! — претендовал брат Степан, самый постылый из всех, — в прошлом году одного хлеба на десять тысяч продали, да пустоша в кортому отдавали, да масло, да яйца, да тальки. Лесу-то сколько, лесу! Там онадаст или не даст, а тут свое, законное.Нельзя из родового законной части не выделить. Вон Заболотье — и велика Федора, да дура — что в нем!
— Э, да тут есть с кем переведаться! — сказал Данило, поглядывая на толстых панов, важно качавшихся впереди на конях в
золотой сбруе. — Видно, еще раз доведется нам погулять на славу! Натешься же, козацкая
душа, в последний раз! Гуляйте, хлопцы, пришел наш праздник!
Она опять обняла его и целовала, вернее —
душила своими поцелуями, лицо, шею, даже руки целовала. Галактион чувствовал только, как у него вся комната завертелась перед глазами, а эти
золотые волосы щекотали ему лицо и шею.
— Вот ращу дочь, а у самого кошки на
душе скребут, — заметил Тарас Семеныч, провожая глазами убегавшую девочку. — Сам-то стар становлюсь, а с кем она жить-то будет?.. Вот нынче какой народ пошел: козырь на козыре. Конечно, капитал будет, а только деньгами зятя не купишь, и через
золото большие слезы льются.
Этот русский помещик, — назовем его хоть П., — владетель в прежнее
золотое время четырех тысяч крепостных
душ (крепостные
души! понимаете ли вы, господа, такое выражение?
— А так… Место не настоящее.
Золото гнездовое: одно гнездышко подвернулось, а другое, может, на двадцати саженях… Это уж не работа, Степан Романыч. Правильная жила идет ровно… Такая надежнее, а эта игрунья: сегодня позолотит, да год будет
душу выматывать. Это уж не модель…
Только с отцом и отводила Наташка свою детскую
душу и провожала его каждый раз горькими слезами. Яша и сам плакал, когда прощался со своим гнездом. Каждое утро и каждый вечер Наташка горячо молилась, чтобы Бог поскорее послал тятеньке
золота.
Долго смотрел Кишкин на заветное местечко и про себя сравнивал его с фотьянской россыпью: такая же береговая покать, такая же мочежинка языком влизалась в берег, так же река сделала к другому берегу отбой. Непременно здесь должно было сгрудиться
золото: некуда ему деваться. Он даже перекрестился, чтобы отогнать слишком корыстные думы, тяжелой ржавчиной ложившиеся на его озлобленную старую
душу.
Рабочие хотя и потешались над Оксей, но в
душе все глубоко верили в существование
золотой свиньи, и легенда о ней разрасталась все шире. Разве старец-то стал бы зря говорить?.. В казенное время всячина бывала, хотя нашедший
золотую свинью мужик и оказал бы себя круглым дураком.
Много ли, мало ли времени она лежала без памяти — не ведаю; только, очнувшись, видит она себя во палате высокой беломраморной, сидит она на
золотом престоле со каменьями драгоценными, и обнимает ее принц молодой, красавец писаный, на голове со короною царскою, в одежде златокованной, перед ним стоит отец с сестрами, а кругом на коленях стоит свита великая, все одеты в парчах
золотых, серебряных; и возговорит к ней молодой принц, красавец писаный, на голове со короною царскою: «Полюбила ты меня, красавица ненаглядная, в образе чудища безобразного, за мою добрую
душу и любовь к тебе; полюби же меня теперь в образе человеческом, будь моей невестою желанною.
— Тактом? — как бы переспросил Николай Силыч. — А кто, паря, больше их булдыхался и колотился лбом в
Золотой Орде и подарки там делал?.. Налебезят там, заручатся татарской милостью, приедут домой и давай
душить своих, — этакий бы и у меня такт был, и я бы сумел так быть собирателем земли русской!
Я уж слышу, знаю, что без тебя я не проживу; ты мне надобен, мне твое сердце надобно, твоя
душа золотая…
— А что! Ведь и вправду дело: выпьем-ка, Ваня,
золотую и серебряную, а потом, с освеженной
душой и к другим напиткам приступим.
— Вот именно! В этом их несчастие. Если, видите вы, в пищу ребенка прибавлять понемногу меди, это задерживает рост его костей, и он будет карликом, а если отравлять человека
золотом —
душа у него становится маленькая, мертвенькая и серая, совсем как резиновый мяч ценою в пятачок…
— А ты возьми в толк, — человек-то он какой!
золото, а не человек! для такого человека
душу прозакладывать можно, а не то что мельницу без торгов отдать!
Устинья Наумовна. С чего это ты взяла? Откуда нашел на тебя эдакой каприз? Разве я хулю твое платье? Чем не платье — и всякий скажет, что платье. Да тебе-то оно не годится; по красоте-то твоей совсем не такое надобно, — исчезни
душа, коли лгу. Для тебя
золотого мало: подавай нам шитое жемчугом. Вот и улыбнулась, изумрудная! Я ведь знаю, что говорю!
Санин зашел в нее, чтобы выпить стакан лимонаду; но в первой комнате, где, за скромным прилавком, на полках крашеного шкафа, напоминая аптеку, стояло несколько бутылок с
золотыми ярлыками и столько же стеклянных банок с сухарями, шоколадными лепешками и леденцами, — в этой комнате не было ни
души; только серый кот жмурился и мурлыкал, перебирая лапками на высоком плетеном стуле возле окна, и, ярко рдея в косом луче вечернего солнца, большой клубок красной шерсти лежал на полу рядом с опрокинутой корзинкой из резного дерева.
Царь все ближе к Александрову. Сладкий острый восторг охватывает
душу юнкера и несет ее вихрем, несет ее ввысь. Быстрые волны озноба бегут по всему телу и приподнимают ежом волосы на голове. Он с чудесной ясностью видит лицо государя, его рыжеватую, густую, короткую бороду, соколиные размахи его прекрасных союзных бровей. Видит его глаза, прямо и ласково устремленные в него. Ему кажется, что в течение минуты их взгляды не расходятся. Спокойная, великая радость, как густой
золотой песок, льется из его глаз.
Великий мастер, который был не кто иной, как Сергей Степаныч, в траурной мантии и с
золотым знаком гроссмейстера на шее, открыв ложу обычным порядком, сошел со своего стула и, подойдя к гробу, погасил на западе одну свечу, говоря: «Земля еси и в землю пойдеши!» При погашении второй свечи он произнес: «Прискорбна есть
душа моя даже до смерти!» При погашении третьей свечи он сказал: «Яко возмеши дух, и в персть свою обратится».
Так, глядя на зелень, на небо, на весь божий мир, Максим пел о горемычной своей доле, о
золотой волюшке, о матери сырой дуброве. Он приказывал коню нести себя в чужедальнюю сторону, что без ветру сушит, без морозу знобит. Он поручал ветру отдать поклон матери. Он начинал с первого предмета, попадавшегося на глаза, и высказывал все, что приходило ему на ум; но голос говорил более слов, а если бы кто услышал эту песню, запала б она тому в
душу и часто, в минуту грусти, приходила бы на память…
— Ах, маменька, маменька!
золотая у вас
душа — право! Кабы не вы — ну что б я в эту минуту делал! Ну, просто пропал бы! как есть, растерялся бы, пропал!
Иной и в палатах и в неженье живет, да через
золото слезы льет, а другой и в соломку зароется, хлебца с кваском покушает, а на душе-то у него рай!
Для вас,
души моей царицы,
Красавицы, для вас одних
Времен минувших небылицы,
В часы досугов
золотых,
Под шепот старины болтливой,
Рукою верной я писал;
Примите ж вы мой труд игривый!
Ничьих не требуя похвал,
Счастлив уж я надеждой сладкой,
Что дева с трепетом любви
Посмотрит, может быть, украдкой
На песни грешные мои.
Предостережения не пугали нас, мы раскрашивали сонному чеканщику лицо; однажды, когда он спал пьяный, вызолотили ему нос, он суток трое не мог вывести
золото из рытвин губчатого носа. Но каждый раз, когда нам удавалось разозлить старика, я вспоминал пароход, маленького вятского солдата, и в
душе у меня становилось мутно. Несмотря на возраст, Гоголев был все-таки так силен, что часто избивал нас, нападая врасплох; изобьет, а потом пожалуется хозяйке.
Далеко, за лесами луговой стороны, восходит, не торопясь, посветлевшее солнце, на черных гривах лесов вспыхивают огни, и начинается странное, трогающее
душу движение: все быстрее встает туман с лугов и серебрится в солнечном луче, а за ним поднимаются с земли кусты, деревья, стога сена, луга точно тают под солнцем и текут во все стороны, рыжевато-золотые.
— Все эти разговоры — на нищий кафтан
золотые пуговицы, на дурацкую башку бархатный колпак. Собрались овцу пасти, да забыли её приобрести. Сначала бы жён да детей перестали чем попадя колотить, водку меньше лакали бы, а уж потом и поискать — где
душа спряталась?
«Пусть горе моё будет в радость тебе и грех мой — на забаву, не пожалуюсь ни словом никогда, всё на себя возьму перед господом и людьми! Так ты обласкал всю меня и утешил,
золотое сердце, цветочек тихий! Как в ручье выкупалась я, и словно
душу ты мне омыл — дай тебе господи за ласку твою всё счастье, какое есть…»
Пусть сам богач, в умилении
души, принесет ему наконец свое
золото; пусть даже при этом случае произойдет соединение добродетели мужика с добродетелями его барина и, пожалуй, еще вельможи.
Я отметил уже, что воспоминание о той девушке не уходило; оно напоминало всякое другое воспоминание, удержанное
душой, но с верным, живым оттенком. Я время от времени взглядывал на него, как на привлекательную картину. На этот раз оно возникло и отошло отчетливее, чем всегда. Наконец мысли переменились. Желая узнать название корабля, я обошел его, став против кормы, и, всмотревшись, прочел полукруг рельефных
золотых букв...
Северные сумерки и рассветы с их шелковым небом, молочной мглой и трепетным полуосвещением, северные белые ночи, кровавые зори, когда в июне утро с вечером сходится, — все это было наше родное, от чего ноет и горит огнем русская
душа; бархатные синие южные ночи с
золотыми звездами, безбрежная даль южной степи, захватывающий простор синего южного моря — тоже наше и тоже с оттенком какого-то глубоко неудовлетворенного чувства.
Мне нимало не смешна и не страшна выходка Рагима, одухотворяющего волны. Все кругом смотрит странно живо, мягко, ласково. Море так внушительно спокойно, и чувствуется, что в свежем дыхании его на горы, еще не остывшие от дневного зноя, скрыто много мощной, сдержанной силы. По темно-синему небу
золотым узором звезд написано нечто торжественное, чарующее
душу, смущающее ум сладким ожиданием какого-то откровения.
Кроме этого, Пелагея Миневна лелеяла в
душе заветную мысль породниться с Брагиными, а теперь это проклятое
золото могло разрушить одним ударом все ее надежды. Старушка знала, что Алешке нравится Нюша Брагина, а также то, что и он ей нравится.
— Нет, мне ничего; и таинственного тоже ничего нет. Я, собственно, хотел вам сообщить… то впечатление, которое произвела на меня ваша невеста… ведь она, кажется, ваша невеста?.. ну, словом, та девица, с которой вы меня сегодня познакомили. Я должен сказать, что я в течение всей своей жизни не встречал существа более симпатичного. Это
золотое сердце, истинно ангельская
душа.
Над толпою
золотыми мотыльками трепещут желтые огни свеч, выше, в темно-синем небе разноцветно горят звезды; из другой улицы выливается еще процессия — это девочки со статуей мадонны, и — еще музыка, огни, веселые крики, детский смех, — всей
душою чувствуешь рождение праздника.
— Вот так — а-яй! — воскликнул мальчик, широко раскрытыми глазами глядя на чудесную картину, и замер в молчаливом восхищении. Потом в
душе его родилась беспокойная мысль, — где будет жить он, маленький, вихрастый мальчик в пестрядинных штанишках, и его горбатый, неуклюжий дядя? Пустят ли их туда, в этот чистый, богатый, блестящий
золотом, огромный город? Он подумал, что их телега именно потому стоит здесь, на берегу реки, что в город не пускают людей бедных. Должно быть, дядя пошёл просить, чтобы пустили.
— Эх, Илья Макарыч! А еще вы художник, и „свободный художник“! А молодость, а красота, а коса
золотая, сердце горячее,
душа смелая! Мало вам адвокатов?
О, где ты, волшебный мир, Шехеразада человеческой жизни, с которым часто так неблагосклонно, грубо обходятся взрослые люди, разрушая его очарование насмешками и преждевременными речами! Ты,
золотое время детского счастия, память которого так сладко и грустно волнует
душу старика! Счастлив тот, кто имел его, кому есть что вспомнить! У многих проходит оно незаметно или нерадостно, и в зрелом возрасте остается только память холодности и даже жестокости людей.
…
Душа моя мрачна. Скорей, певец, скорей!
Вот арфа
золотая:
Пускай персты твои, промчавшися по ней,
Пробудят в струнах звуки рая.
И если не навек надежды рок унес —
Они в груди моей проснутся,
И если есть в очах застывших капля слез —
Они растают и прольются…