Неточные совпадения
Чу! конь стучит копытами,
Чу, сбруя золоченая
Звенит… еще беда!
Ребята испугалися,
По избам разбежалися,
У окон заметалися
Старухи, старики.
Бежит деревней староста,
Стучит в окошки палочкой.
Бежит в поля, луга.
Собрал народ: идут — кряхтят!
Беда! Господь прогневался,
Наслал гостей непрошеных,
Неправедных судей!
Знать, деньги издержалися,
Сапожки притопталися,
Знать, голод разобрал!..
Ее сомнения смущают:
«Пойду ль вперед, пойду ль назад?..
Его здесь нет. Меня не
знают…
Взгляну на дом, на этот сад».
И вот с холма Татьяна сходит,
Едва дыша; кругом обводит
Недоуменья полный взор…
И входит на пустынный двор.
К ней, лая, кинулись собаки.
На крик испуганный ея
Ребят дворовая семья
Сбежалась шумно. Не без драки
Мальчишки разогнали псов,
Взяв барышню под свой покров.
Тотчас же убили, всего каких-нибудь пять или десять минут назад, — потому так выходит, тела еще теплые, — и вдруг, бросив и тела и квартиру отпертую и
зная, что сейчас туда люди прошли, и добычу бросив, они, как малые
ребята, валяются на дороге, хохочут, всеобщее внимание на себя привлекают, и этому десять единогласных свидетелей есть!
Но — жалко Заусайлова и Попова, хорошие
ребята,
знаешь эдакие — разбойники.
Жизнь — черт ее
знает — вдруг как будто постарела, сморщилась, а вместе с этим началось в ней что-то судорожное, эдакая,
знаешь, поспешность… хватай,
ребята!
— Не замай! Не замай! — закричали многие. — Почем
знать, какой он; ишь не бает ничего; может быть, какой-нибудь такой… Не замайте его,
ребята!
—
Знаю, что садовник, да он учитель, — возразил первый. — К нему господа на выучку
ребят присылают…
Обиду эту он почувствовал в первый раз, когда на Рождество их,
ребят, привели на елку, устроенную женой фабриканта, где ему с товарищами подарили дудочку в одну копейку, яблоко, золоченый орех и винную ягоду, а детям фабриканта — игрушки, которые показались ему дарами волшебницы и стоили, как он после
узнал, более 50 рублей.
От Нагибина Василий Назарыч
узнал, что новых причин никаких не имеется, а Надежда Васильевна живет в Гарчиках «монашкой»: учит
ребят, с деревенскими бабами возится, да еще по мельнице орудует вместе с ним, как наказывал Сергей Александрыч.
Уж видно нам мириться с вами, парни.
Ребята вы других не хуже. Пусть же
Узнает Лель, и мы ему докажем,
Что парни нас не обегают. Рад бы
Обнять когда и Радушку, да поздно;
У ней дружок, ему и поцелуи
От Радушки.
— Что в ней! — говорила она, — только слава, что крепостная, а куда ты ее повернешь!
Знает таскает
ребят, да кормит, да обмывает их — вот и вся от нее польза! Плоха та раба, у которой не господское дело, а свои дети на уме!
Всем Хитровым рынком заправляли двое городовых — Рудников и Лохматкин. Только их пудовых кулаков действительно боялась «шпана», а «деловые
ребята» были с обоими представителями власти в дружбе и, вернувшись с каторги или бежав из тюрьмы, первым делом шли к ним на поклон. Тот и другой
знали в лицо всех преступников, приглядевшись к ним за четверть века своей несменяемой службы. Да и никак не скроешься от них: все равно свои донесут, что в такую-то квартиру вернулся такой-то.
— Отсоветовать вам я не могу, — говорил о. Сергей, разгуливая по комнате, — вы подумаете, что я это о себе буду хлопотать… А не сказать не могу. Есть хорошие земли в Оренбургской степи и можно там устроиться, только одно нехорошо: молодым-то не понравится тяжелая крестьянская работа. Особенно бабам непривычно покажется… Заводская баба только и
знает, что свою домашность да
ребят, а там они везде поспевай.
На полатях лежал Заболотский инок Кирилл, который частенько завертывал в Таисьину избушку. Он наизусть
знал всю церковную службу и наводил на
ребят своею подавляющею ученостью панический страх. Сама Таисья возилась около печки с своим бабьим делом и только для острастки появлялась из-за занавески с лестовкой в руках.
— Ну как же, важное блюдо на лопате твой писатель.
Знаем мы их — теплые тоже
ребята; ругай других больше, подумают, сам, мол, должно, всех умней. Нет, брат, нас с дороги этими сочинениями-то не сшибешь. Им там сочиняй да сочиняй, а тут что устроил, так то и лучше того, чем не было ничего. Я,
знаешь, урывал время, все читал, а нонче ничего не хочу читать — осерчал.
— А ты почем
знаешь?
Ребята, что ли, говорили? — смеясь, продолжала Давыдовская. — Нет, брат Митюша, люди говорят: кто верит жене в доме, а лошади в поле, тот дурак.
— Так! — продолжал Рыбин сурово и важно. — Я тоже думаю, что
знал. Не смерив — он не прыгает, человек серьезный. Вот,
ребята, видали?
Знал человек, что и штыком его ударить могут, и каторгой попотчуют, а — пошел. Мать на дороге ему ляг — перешагнул бы. Пошел бы, Ниловна, через тебя?
— О! это ужасный народ! вы их не изволите
знать, — подхватил поручик Непшитшетский, — я вам скажу, от этих людей ни гордости, ни патриотизма, ни чувства лучше не спрашивайте. Вы вот посмотрите, эти толпы идут, ведь тут десятой доли нет раненых, а то всё асистенты, только бы уйти с дела. Подлый народ! — Срам так поступать,
ребята, срам! Отдать нашу траншею! — добавил он, обращаясь к солдатам.
Уж я сказал тебе, что с твоими идеями хорошо сидеть в деревне, с бабой да полдюжиной
ребят, а здесь надо дело делать; для этого беспрестанно надо думать и помнить, что делал вчера, что делаешь сегодня, чтобы
знать, что нужно делать завтра, то есть жить с беспрерывной поверкой себя и своих занятий.
— Не
узнали, что ли, своего,
ребята!
—
Ребята! — продолжал Никита Романович, — этот молодец не из тех, что вас обидели; я его
знаю; он такой же враг опричнине, как и вы. Сохрани вас бог тронуть его хоть пальцем! А теперь нечего мешкать: берите оружие, стройтесь по сотням, я веду вас!
— Пора! — сказал Серебряный, садясь в седло, и вынул саблю. — Чур меня слушаться,
ребята, не сбиваться в кучу, не рассыпаться врозь, каждый
знай свое место. С богом, за мной!
— Женщина, например, тетка, у меня была, безмужняя, вдова. Муж у ней, значит, помер, скончался. А
ребят полна изба. Встанет, бывало, до свету божьего, — где еще зорька не теплится… А летняя-то зоря, сама
знаешь, какая! Бьется, бедная, бьется с
ребятами, а где же управиться… За другими-те и не поспеет.
— Нет,
ребята, его,
знать, не скоро собьешь, за себя постоит; куды! — говорили одни.
—
Ребята, коли он видал, пусть сейчас при всех говорит, какого он
знает генерала. Ну, говори, потому я всех генералов
знаю.
Все эти большею частью крестьянские
ребята знают, по какому делу они едут,
знают, что помещики всегда обижают их братью, крестьян, и что поэтому и в этом деле должно быть то же.
Так… я вспоминаю
Про прежнее… когда с тобой
Кутили мы, в чью голову, — не
знаю,
Хоть оба мы
ребята с головой!..
— Вот, гляди,
ребята, это все мое состояние. Пропьем, а потом уж вы меня в артель возьмите, надо и лямку попробовать… Прямо говорить буду, деваться некуда, работы никакой не
знаю, служил в цирке, да пришлось уйти, и паспорт там остался.
— Прощаю и я. Марш во фронт! — А потом обратился к нам: —
Ребята, чтобы об этом случае забыть, будто никогда его и не было. Да чтоб в других ротах никто не
знал!
— Клад! — вскричал Омляш. — А что вы думаете,
ребята? Ведь он колдун, так не диво, если
знает… Да не обманываешь ли ты!
— Слушайте,
ребята, — сказал Кирша, перестав копать, — если вы не уйметесь говорить, то быть беде! То ли еще будет, да не бойтесь, стойте только смирно и не оглядывайтесь назад, а я уже
знаю, когда зачурать.
— Ой ли? Ну, брат! не
знаю, каково ты ворожишь, а нагайкою лихо дерешься.
Ребята! поищите-ка веревки, да подлиннее, чтоб повыше его вздернуть; а вон, кстати, у самых ворот знатная сосна.
— Не обмани только ты, а мы не обманем, — отвечал Омляш. — Удалой, возьми-ка его под руку, я пойду передом, а вы,
ребята, идите по сторонам; да смотрите, чтоб он не юркнул в лес. Я его
знаю: он хват детина! Томила, захвати веревку-то с собой: неравно он нас морочит, так было бы на чем его повесить.
Ты видишь сам, — продолжал Кирша, взглянув с удовольствием на своих казаков, — у меня под началом вот этаких молодцов до сотни наберется; и кабы я
знал да ведал, кто эти душегубцы, которые по-теряли Юрия Дмитрича, так я бы их с моими
ребятами на дне морском нашел!..
— Эвона? Да это тот самый мужик, которого я утром встрел! — воскликнул он, указывая Глебу на пьяного. — Ведь вот, подумаешь, Глеб Савиныч, зачем его сюда притащило. Я его
знаю: он к нам молоть ездил; самый беднеющий мужик, сказывают, десятеро
ребят! Пришел за десять верст да прямо в кабак, выпил сразу два штофа, тут и лег… Подсоби-ка поднять; хошь голову-то прислоним к завалинке, а то, пожалуй, в тесноте-то не увидят — раздавят… подсоби…
— Да ты, дедушка, послушай, дело-то какое! — живо подхватил парень. — Они, наши, сосновские-то
ребята, сказывали, твой зять-то… Григорьем, что ли, звать?.. Слышь, убежал, сказывают, нонче ночью… Убежал и не
знать куда!.. Все, говорят, понятые из Комарева искали его — не нашли… А того, слышь, приятеля-то, работника, Захара, так того захватили, сказывают. Нонче, вишь, ночью обокрали это они гуртовщика какого-то, вот что волы-то прогоняют… А в Комареве суд, говорят, понаехал — сейчас и доследились…
— Глупая! Разве не видишь: смеются! Хошь бы и встретили, они нешто наших
ребят знают? Чай, на лбу не написано!..
— Было точно целковых два, как расчелся с хозяином; все вышли: то да се. Слушай, Гриша, ты
знаешь, каков я есть такой! — подхватил вдруг Захар решительным тоном. — Уж сослужу службу — одно говорю, слышь, заслужу! Теперь возьми ты: звал
ребят, придут — угостить надо: как же без денег-то? Никаким манером нельзя. Ведь Герасим в долг не поверит — право, жид, не поверит; надо как-нибудь перевернуться, а уж насчет себя одно скажу: заслужу тебе!
— Эх, народ чудной какой! Право слово! — произнес Захар, посмеиваясь, чтобы скрыть свою неловкость. — Что станешь делать? Будь по-вашему, пошла ваша битка в кон! Вынимай деньги; сейчас сбегаю за пачпортом!.. Ну,
ребята, что ж вы стали? Качай! — подхватил он, поворачиваясь к музыкантам. — Будет чем опохмелиться…
Знай наших! Захарка гуляет! — заключил он, выбираясь из круга, подмигивая и подталкивая баб, которые смеялись.
— Какое! Восьмеро
ребят, мал мала меньше, — отвечал один из пильщиков, — да такой уж человек бесшабашный. Как это попадут деньги — беда! Вот хоть бы теперь: всю дорогу пьянствовал. Не
знаю, как это, с чем и домой придет.
— Гадость! — сказал старик. — Он человек грязного воображения, и только. Я
знаю русских по университету — это добрые
ребята…
— Тоже что-то нехорошо. Пришёл, говорит:
знаю! Может, он этого дела хозяин?
Ребята!
— Вот этот, в шапке! Я его
знаю! Он бомбы делает, берегись,
ребята!
— Не
знаю, что вперед, а теперь это самое лучшее средство поровнять наши силы. Да вот, например, у меня всего сотни две молодцов; а если б вы
знали, сколько они передушили французов; до сих пор уж человек по десяти на брата досталось. Правда, народ-то у меня славный! — прибавил артиллерийской офицер с ужасной улыбкою, — всё
ребята беспардонные; сантиментальных нет!
— Погодите, братцы! — заговорил крестьянин в синем кафтане, — коли этот полоненник доподлинно не русской, так мы такую найдем улику, что ему и пикнуть неча будет. Не велика фигура, что он баит по-нашему: ведь французы на все смышлены, только бога-то не
знают. Помните ли,
ребята, ономнясь, как мы их сотни полторы в одно утро уходили, был ли хоть на одном из этих басурманов крест господень?
Как только кто-нибудь кликнет клич — я тут. Не успеет еще генерал (не
знаю почему, но мне всегда представляется, что кличет клич всегда генерал) рот разинуть, как уже я вырастаю из-под земли и трепещу пред его превосходительством. Где бы я ни был, в каком бы углу ни скитался — я чувствую. Сначала меня мутит, потом начинают вытягиваться ноги, вытягиваются, вытягиваются, бегут, бегут, и едва успеет вылететь звук: «
Ребята! с нами бог!» — я тут.
— Ко мне раз поп пришел, когда я
ребят учу: «Ну, говорит, отвечай, что хранилось в ковчеге завета!» Мальчик говорит: «расцветший жезл Аваронов, чашка с манной кашей и скрыжи». — «А что на скрыжах?» — «Заповеди», — и все отвечал. А поп вдруг говорил, говорил о чем-то и спрашивает: «А почему сие важно в-пятых?» Мальчонка не
знает, и я не
знаю: почему сие важно в-пятых. Он говорит: «Детки! вот каков ваш наставник — сам не
знает: почему сие важно в-пятых?» Все и стали смеяться.
Когда наступала моя очередь укладывать крендели, — стоя у стола я рассказывал
ребятам все, что
знал и что — на мой взгляд — они тоже должны были
знать. Чтобы заглушить ворчливый шум работы, нужно было говорить громко, а когда меня слушали хорошо, я, увлекаясь, повышал голос и, будучи застигнут хозяином в такой момент «подъема духа», получил от него прозвище и наказание.
— А! Так вы вот как… О, я
знаю вас!.. Я… я… — закричал Флегонт Флегонтович каким-то крикливым голосом и бросился грудью защищать переход через Причинку. — Я
знаю тебя, подлеца!.. Алеут!..
Ребята, не пущай!.. Спирька, Метелкин! Братцы, это разбойник… это грабеж!.. Будьте все свидетелями…