Неточные совпадения
Зимними вечерами приятно было шагать по хрупкому снегу, представляя, как дома, за чайным столом, отец и мать будут удивлены новыми мыслями сына. Уже фонарщик с лестницей на плече легко бегал от фонаря к фонарю, развешивая в синем воздухе желтые огни, приятно позванивали в
зимней тишине ламповые стекла. Бежали лошади извозчиков, потряхивая шершавыми головами. На скрещении
улиц стоял каменный полицейский, провожая седыми глазами маленького, но важного гимназиста, который не торопясь переходил с угла на угол.
Обыватели уже вставили в окна
зимние рамы, и, как всегда, это делало тишину в городе плотнее, безответней. Самгин свернул в коротенький переулок, соединявший две
улицы, — в лицо ему брызнул дождь, мелкий, точно пыль, заставив остановиться, надвинуть шляпу, поднять воротник пальто. Тотчас же за углом пронзительно крикнули...
— Пойдемте чай пить, — предложила жена. Самгин отказался, не желая встречи с Кутузовым, вышел на
улицу, в сумрачный холод короткого
зимнего дня. Раздраженный бесплодным визитом к богатому барину, он шагал быстро, пред ним вспыхивали фонари, как бы догоняя людей.
Самгин встал у косяка витрины, глядя направо; он видел, что монархисты двигаются быстро, во всю ширину
улицы, они как бы скользят по наклонной плоскости, и в их движении есть что-то слепое, они, всей массой, качаются со стороны на сторону, толкают стены домов, заборы, наполняя
улицу воем, и вой звучит по-зимнему — зло и скучно.
Бойкая рыжая лошаденка быстро и легко довезла Самгина с вокзала в город; люди на
улицах, тоже толстенькие и немые, шли навстречу друг другу спешной
зимней походкой; дома, придавленные пуховиками снега, связанные заборами, прочно смерзлись, стояли крепко; на заборах, с розовых афиш, лезли в глаза черные слова: «Горе от ума», — белые афиши тоже черными словами извещали о втором концерте Евдокии Стрешневой.
Мечта каждого «фалатора» — дослужиться до кучера. Под дождем, в
зимний холод и вьюгу с завистью смотрели то на дремлющих под крышей вагона кучеров, то вкусно нюхающих табак, чтобы не уснуть совсем: вагон качает, лошади трух-трух,
улицы пусты, задавить некого…
Вместо мутной
зимней слякоти наступили легкие морозы, вечера становились светлее, на небе искрились звезды, и серп луны кидал свой мечтательный и неверный свет на спящие
улицы, на старые заборы, на зеленую железную крышу дома Линдгорстов, на бревна шлагбаума и на терявшуюся в сумраке ленту шоссе.
Я ходил взад и вперед по
улице, порой останавливаясь и подняв глаза кверху, молился, стараясь горячим сознанием «личного обращения» к богу пробить мутный полог оттепельного
зимнего неба.
Было жарко, душил густой тяжелый запах, напоминая, как умирал Цыганок и по полу растекались ручьи крови; в голове или сердце росла какая-то опухоль; всё, что я видел в этом доме, тянулось сквозь меня, как
зимний обоз по
улице, и давило, уничтожало…
Потом, как-то не памятно, я очутился в Сормове, в доме, где всё было новое, стены без обоев, с пенькой в пазах между бревнами и со множеством тараканов в пеньке. Мать и вотчим жили в двух комнатах на
улицу окнами, а я с бабушкой — в кухне, с одним окном на крышу. Из-за крыш черными кукишами торчали в небо трубы завода и густо, кудряво дымили,
зимний ветер раздувал дым по всему селу, всегда у нас, в холодных комнатах, стоял жирный запах гари. Рано утром волком выл гудок...
На дворе стоял почти
зимний холод.
Улицы покрыты были какой-то гололедицей, чем-то средним между замерзшим дождем и растаявшим снегом, когда в скромную в то время квартиру нового редактора-издателя вошел Иван Андреевич Вашков, довольно хороший и известный в Москве литератор, но вечно бедствовавший, частью благодаря своему многочисленному семейству, состоявшему из семи или восьми душ, а частью (и даже большей) благодаря своей губительной и неудержимой страсти к вину.
Ночные прогулки под
зимними звездами, среди пустынных
улиц города, очень обогащали меня. Я нарочно выбирал
улицы подальше от центра: на центральных было много фонарей, меня могли заметить знакомые хозяев, тогда хозяева узнали бы, что я прогуливаю всенощные. Мешали пьяные, городовые и «гулящие» девицы; а на дальних
улицах можно было смотреть в окна нижних этажей, если они не очень замерзли и не занавешены изнутри.
Иконописная мастерская помещалась в двух комнатах большого полукаменного дома; одна комната о трех окнах во двор и двух — в сад; другая — окно в сад, окно на
улицу. Окна маленькие, квадратные, стекла в них, радужные от старости, неохотно пропускают в мастерскую бедный, рассеянный свет
зимних дней.
На днях стою у окна и вижу, что напротив, через
улицу, в растворенном окне, вставши на подоконник и подоткнув платье, старушка перетирает стекла под
зимние рамы. Беру бинокль, вглядываюсь и кого ж узнаю — Федосьюшку!
Один раз Долинский возвращался домой часу в пятом самого ненастного
зимнего дня. Холодный мелкий дождик, вперемежку с ледянистой мглою и маленькими хлопочками мокрого снега, пробили его насквозь, пока он добрался на империале омнибуса от rue de Seine [
улицы Сены (франц.).] из Латинского квартала до своих батиньольских вершин.
Я поскорее вышел на
улицу, очень сконфуженный, крепко ругая себя. Над крышами домов таяли серые остатки
зимней ночи, туманное утро входило в город, но желтые огни фонарей еще не погасли, оберегая тишину.
Садится в изголовьи и потом
На сонного студеной влагой плещет.
Он поднялся, кидает взор кругом
И видит, что пора: светелка блещет,
Озарена роскошным
зимним днем;
Замерзших окон стекла серебрятся;
В лучах пылинки светлые вертятся;
Упругий снег на
улице хрустит,
Под тяжестью полозьев и копыт,
И в городе (что мне всегда досадно),
Колокола трезвонят беспощадно…
Но вдруг все это ее затруднение сразу покончилось: в одну из темных
зимних ночей, перед праздником, кто-то увел из сеней ее корову, и следы ее на
улице с другими такими же следами попутались, и стало негде искать коровы.
Памятно, как бывало на
зимней московской
улице, на людной площади, — вдруг загорался в душе чудесный пламень веры, сердце билось, глаза застилали слезы радости.
Непрерывные покушения на Александра II, взрыв мины на Московско-Курской железной дороге при проезде царя, взрыв в центре
Зимнего дворца, где он жил, мина на Малой Садовой
улице, где он мог проехать, и, наконец, бомбометальщики на Екатерининском канале, с ним покончившие.
В белой темноте
зимней ночи навстречу мне шел высокий черный человек. Я сошел с тротуара на
улицу, как будто мне нужно было на другую сторону. Человек круто повернул и пошел ко мне. Я отбежал.
Тихий
зимний вечер, холодный и сумрачный. Хотя еще только пять часов, но на
улицах ночная тьма, и фонари на каждом шагу борются с нею.
Путь Елизаветы Петровны из дворца в
Зимний был целым рядом триумфов. Какая разница была между этим торжественным шествием и ночной поездкой! Конная гвардия и пешие гвардейские полки окружали сани новой императрицы. Вдоль
улицы стояли шпалерами войска. Несметные толпы народа приветствовали ее единодушными криками «ура!».
На другой день это оживление еще более усилилось. Народ положительно запрудил все
улицы Петербурга, от
Зимнего дворца до Московской заставы.
На
улицах, особенно в
зимние вечера, совершенно пустынно: изредка встретится запоздалый прохожий или подгулявший мастеровой, извозчиков почти совершенно не видно.
«Ванька» —
зимний легковой извозчик на крестьянской лошаденке и с плохой упряжкой, который обычно не стоит на извозчичьей «бирже», а стережет седоков по
улицам.
К замечательным постройкам описываемого нами времени, кроме упомянутых нами, должны относиться дома графов Строгановых на Невском, Воронцова на Садовой
улице, теперь пажеский корпус, Орлова и Разумовского, ныне Воспитательный дом, Смольный монастырь и ставший гордостью императорского дома —
Зимний дворец.
А крыльца разнохарактерные то прячутся на двор, то чванливо подбоченили здания или выступают на
улицу; а кораблики с веющими флагами на воротах; а мельницы с вычурными колпаками и ходулями на берегу Васильевского острова, кивающие
Зимнему дворцу и смотрящиеся вместе с ним и Меншиковыми палатами в одно зеркало Невы; а подле этих палат свита мазанок, ставшая в ранжир под именем Французской слободы; а Нева без мостов, которую то и дело снует флотилия раскрашенных лодок или из которой вырастают мачты, как частый тростник на озере, и, наконец, рощи и луга посреди этого города: все это разве не живопись, не поэзия?..
Тогда солдаты связали ему руки ружейным ремнем, заткнули рот платком, закутали его, полуодетого, в первую попавшуюся шубу, а голову, за отсутствием шапки, обернули солдатскою шинелью и в таком импровизированном костюме вынесли измайловского подполковника на
улицу, впихнули в сани, приготовленные заранее, и повезли на гауптвахту
Зимнего дворца.