Желтые шторы, морская свинка и конец света

Ольга Мареичева (2024)

Мы с детства любим страшные истории, они не только будоражат воображение, но и помогают преодолеть свои страхи перед неизведанным. Всем известно, что страшилкам и сказкам место только в книгах и фильмах. Но что случится, если они воплотятся в жизнь? И у вас на чердаке поселится маленький человечек, который заставит жить по написанному им сценарию? Что, если нелюбимую учительницу можно силой мысли превратить в морскую свинку, а вешать дома желтые шторы станет опасно для жизни?! Можно доказать, и в первую очередь себе, что девочки способны на подвиги не хуже мальчишек. А еще — завести необычную дружбу с семьей медведей, перед этим случайно разгромив их дом. Всего в сборнике восемь невероятных историй. Персонажи рассказов — дети, живущие в Вильнюсе. Иногда с ними случаются удивительные вещи, но в городе, который наполнен чудесами, добро всегда торжествует над злом. Ольга Мареичева — российская писательница-фантаст. Родилась и большую часть жизни прожила в Санкт-Петербурге. Печаталась в сборниках, составленных Максом Фраем («Праздничная книга», «Тут и там», «НАДА»). В книгах для подростков ценит простые вещи: дружбу, любовь, честность. И старается следовать наставлению Бильбо Бэггинса: «Книги должны кончаться хорошо».

Карташов

На четвертом уроке русичка превратилась в морскую свинку.

Мы писали сочинение, а она ходила по классу: шаг вперед — два назад. В руках все время вертела очки, время от времени останавливалась и пялилась на кого-нибудь. Иногда принималась покусывать дужку очков — если ей казалось, что мы списываем.

Мы и списывали — что греха таить?

И вот когда учительница нависла над второй партой, прямо над Карташовым — его соседка напряглась, стараясь прикрыть книжку с раскрытым предисловием, — и уже приготовилась произнести приговор…

Секунды две, а то и меньше, в воздухе висело платье, колготки подламывались, складываясь в гармошку. Одежда беспомощно взмахнула рукавами и рухнула на туфли.

Спустя мгновение складки пестрой ткани зашевелились и из-под них высунулась мордочка грызуна. Бело-рыжая свинка повела носом, съежилась было, но потом шустро рванула по проходу между партами, в сторону шкафа.

Спрятаться ей не удалось. Сбоку заорали, тот, кто сидел ближе к шкафу, затопал. Свинка метнулась в сторону, забегала по классу. И тут мы как с цепи сорвались и принялись ее гонять.

Ничего дурного мы бы ей не сделали, но орали и шумели так, что испугалась бы и зверушка похрабрее. Мы толкались, хватали руками воздух — свинка ускользала, потому что на ловца обязательно наваливался кто-нибудь, радостно вопящий: «Давай, держи ее!» Стасик ухитрился налететь коленом на какой-то твердый угол и ругался в голос, Динка и Полина требовали, чтобы он прекратил. Максим с Владиком сняли пиджаки и возили ими по полу, пытаясь захватить свинку в кольцо. Кто-то просто завывал в голос от удовольствия.

Как удалось свинке не получить разрыв сердца — не знаю. На ее счастье, беглянка ткнулась в ноги Димке Карташову, а он сгреб ее в охапку, выбежал из класса и помчался в сторону лестницы.

Мы дернули было за ним, но в дверях получилась свалка, да и нестись толпой по коридору не захотелось. Запал уже был не тот. Веселье разом исчезло, будто выключатель повернули. Мы даже замолчали и разошлись по местам.

Куча одежды так и валялась в проходе — только что мы по ней бегали, а теперь старательно обходили, словно боялись заразиться. Платье скомкалось, одна из туфель спряталась под ним, а вторая валялась рядом на боку, словно корабль, выброшенный штормом на берег. В горловине сиротливо виднелась лямка лифчика — это было немного смешно, немного противно и немного страшно.

В класс вошел директор.

Карташов держался на полшага сзади, свинки при нем уже не было, куда ее дели — не знаю. Директор оглядел нас так, словно собирался спросить: ну и кто это сделал? Мы прятали глаза, хотя с чего бы?..

— Дежурный, — произнес наконец директор, — собери одежду.

Он никогда не повышал голоса, мы к этому привыкли, но сейчас от этой вежливости было не по себе. А может, и не от нее.

— Ну же! — поторопил директор.

Дежурила в этот день я, но мне казалось, что проще дотронуться до раскаленной плиты, чем до этого платья… Все же я вышла вперед и стала собирать вещи, стараясь прикасаться к ним только кончиками пальцев. Класс смотрел на меня молча, потом Карташов подхватил туфли и очки. Многострадальная дужка, которую Людмила Юрьевна все время грызла, оказалась отломанной. То ли срок ее пришел, то ли мы наступили, когда гонялись за превращенной учительницей.

Мы шли за директором — до конца коридора, два пролета лестницы, а дальше прямо, до самого кабинета. Внутрь нам удалось только заглянуть — ни свинки, ни Людмилы Юрьевны я не заметила. Директор кивнул и не произнес больше ни слова. Дверь захлопнулась. Мы остались с Карташовым.

— Ну, идем, — сказал Димка.

Времени до конца урока оставалось всего ничего, поэтому возвращаться мы не стали, а отправились в столовую. Со звонком туда сбежался весь класс. Оцепенение прошло, начали теребить: что да как. Рассказывать было нечего, нас ведь сразу выставили.

Я мрачно смотрела на стакан с компотом. Только что мне хотелось сладкого, я даже купила пирожок с вареньем, но взять его не могла — рука еще помнила, как тащила тряпки и как старалась удержать через скользкий ацетатный шелк белье, чтоб не пришлось заново собирать исподнее с пола. В какую-то минуту меня затошнило, я выскочила из-за стола и побежала к уборной, предоставив Карташову отбиваться от одноклассников в одиночку.

Ему, наверное, было что им сказать. В конце концов, он приходился директору сыном.

С последних уроков нас отпустили, поэтому домой я заявилась часа на два раньше обычного. Родители были каждый за своим компьютером — они оба работают дома. Переговариваются по локальному чату, потому что сидят в наушниках: мама слушает джаз, а папа — металл. Когда я за уроками включаю музыку, родители принимаются ворчать, что она меня отвлекает.

— Что так рано? — Папа слегка сдвинул один наушник, не отрываясь от монитора.

— Отпустили, — буркнула я.

— Заболела? — без особой тревоги спросила мама.

— Ага. Чумой.

— Так почему школу-то прогуливаешь? — Мама продолжала яростно печатать.

Я пожала плечами:

— Просто Людмила Юрьевна превратилась в свинку.

— В морскую? — уточнил папа. — Или просто в свинью?

— В морскую. Рыжую. С розовым носом.

— Хм… ну, я бы ее во что погаже превратил…

— Виктор! — строго сказала мама.

— Ну правда ведь… если превращать учителей, то сразу в гадюку.

— Учеников перекусает…

— Так им и надо.

Я отправилась на кухню в надежде, что тошнота не вернется и можно будет поесть.

— Разогрей суп! — крикнула мама. — И принеси мне бутерброд.

— И мне! — попросил папа. — И колы.

Суп я греть не стала, тоже сделала себе бутерброд и распотрошила упаковку печенья.

— Так что случилось-то? — спросил папа, когда я поставила перед ним тарелку и стакан. — За что тебя выгнали?

— Заболела Людмила Юрьевна, — мама уже успела заглянуть в рассылку для родителей, — завтра им ко второму уроку.

— Понятно, — вздохнул папа, — со свинкой было бы интереснее.

Знали бы они!

Я отправилась к себе, открыла учебники и принялась честно в них тупить. Выучить хоть что-нибудь было невозможно даже под угрозой расстрела.

Просидев так минут двадцать, я не выдержала и открыла ноутбук. Наши вовсю общались в группе, но толку от их разговоров не было. Все дружно спорили, кто первый заорал, кто первый побежал и какого черта вообще было свинку гонять. Карташов не появлялся.

На сайте школы о директоре было сказано немного. Вернее, почти ничего — только имя и ученая степень. Появился он в сентябре — прежняя директриса ушла на пенсию. Учителя и родители боялись, что «новая метла» все вверх дном перевернет, но в школе мало что изменилось: разве что доски купили современные. Кто-то из учителей ушел, кто-то незнакомый работать стал, но так всегда бывает. Русичку нашу вот не тронули, хотя она, по слухам, боялась вылететь.

Но он ведь даже не удивился!

Мне стало жарко, я ушла в ванную и включила холодную воду. Вернулась, легла на кровать и врубила музыку.

Пусть меня ругают! Все равно не до учения.

У родителей, похоже, был дедлайн — одновременно, — поэтому они меня не трогали. Я так и заснула под «Мельницу», не раздеваясь, поверх покрывала. Во сне видела зимние улицы под скучным серым небом, опаздывала в школу и никак не могла вспомнить литовское стихотворение. Никакие свинки мне не мерещились.

Конец ознакомительного фрагмента.