Неточные совпадения
8) Брудастый, Дементий Варламович. Назначен был впопыхах и имел в голове некоторое особливое устройство,
за что и прозван был «Органчиком». Это не мешало ему, впрочем, привести в порядок недоимки, запущенные его предместником. Во время сего правления произошло пагубное безначалие, продолжавшееся семь дней, как о том будет повествуемо
ниже.
Тяга была прекрасная. Степан Аркадьич убил еще две штуки и Левин двух, из которых одного не нашел. Стало темнеть. Ясная, серебряная Венера низко на западе уже сияла из-за березок своим нежным блеском, и высоко на востоке уже переливался своими красными огнями мрачный Арктурус. Над головой у себя Левин ловил и терял звезды Медведицы. Вальдшнепы уже перестали летать; но Левин решил подождать еще, пока видная ему
ниже сучка березы Венера перейдет выше его и когда ясны будут везде звезды Медведицы.
Тит освободил место, и Левин пошел
за ним. Трава была
низкая, придорожная, и Левин, давно не косивший и смущенный обращенными на себя взглядами, в первые минуты косил дурно, хотя и махал сильно. Сзади его послышались голоса...
Дамы ухватились
за руки, поцеловались и вскрикнули, как вскрикивают институтки, встретившиеся вскоре после выпуска, когда маменьки еще не успели объяснить им, что отец у одной беднее и
ниже чином, нежели у другой.
Казалось, в этом месте был крепкий и надежный сам собою пункт городской крепости; по крайней мере, земляной вал был тут
ниже и не выглядывал из-за него гарнизон.
Татарка, наклонив голову, вошла первая; вслед
за нею Андрий, нагнувшись сколько можно
ниже, чтобы можно было пробраться с своими мешками, и скоро очутились оба в совершенной темноте.
Далее, в углублении двора, выглядывал из-за забора угол
низкого, закопченного каменного сарая, очевидно часть какой-нибудь мастерской.
«Если действительно все это дело сделано было сознательно, а не по-дурацки, если у тебя действительно была определенная и твердая цель, то каким же образом ты до сих пор даже и не заглянул в кошелек и не знаешь, что тебе досталось, из-за чего все муки принял и на такое подлое, гадкое,
низкое дело сознательно шел? Да ведь ты в воду его хотел сейчас бросить, кошелек-то, вместе со всеми вещами, которых ты тоже еще не видал… Это как же?»
Городской бульвар на высоком берегу Волги, с площадкой перед кофейной. Направо (от актеров) — вход в кофейную, налево — деревья; в глубине
низкая чугунная решетка,
за ней — вид на Волгу, на большое пространство: леса, села и проч. На площадке столы и стулья: один стол на правой стороне, подле кофейной, другой — на левой.
Молодцеватый Маракуев и другой студент, отличный гитарист Поярков, рябой, длинный и чем-то похожий на дьячка, единодушно ухаживали
за Варварой, она трагически выкатывала на них зеленоватые глаза и, встряхивая рыжеватыми волосами, старалась говорить
низкими нотами, под Ермолову, но иногда, забываясь, говорила в нос, под Савину.
Из-за угла дома гуськом, один
за другим, вышли мужики; лысый сел на ступень
ниже Самгина, улыбнулся ему и звонко сказал...
«Невежливо, что я не простился с ними», — напомнил себе Самгин и быстро пошел назад. Ему уже показалось, что он спустился
ниже дома, где Алина и ее друзья, но
за решеткой сада,
за плотной стеной кустарника, в тишине четко прозвучал голос Макарова...
Самгина подбросило, поставило на ноги. Все стояли, глядя в угол, там возвышался большой человек и пел, покрывая нестройный рев сотни людей. Лютов, обняв Самгина
за талию, прижимаясь к нему, вскинул голову, закрыв глаза, источая из выгнутого кадыка тончайший визг; Клим хорошо слышал
низкий голос Алины и еще чей-то, старческий, дрожавший.
Лютов говорил близко,
за тесной группой берез, несколько
ниже тропы, по которой шел Клим, но его не было видно, он, должно быть, лежал, видна была фуражка Макарова и синий дымок над нею.
Третьего дня,
за обедом, я не знал, куда смотреть, хоть под стол залезть, когда началось терзание репутаций отсутствующих: «Тот глуп, этот
низок, другой вор, третий смешон» — настоящая травля!
— Не знаю! — сказал он с тоской и досадой, — я знаю только, что буду делать теперь, а не заглядываю
за полгода вперед. Да и вы сами не знаете, что будет с вами. Если вы разделите мою любовь, я останусь здесь, буду жить тише воды,
ниже травы… делать, что вы хотите… Чего же еще? Или… уедем вместе! — вдруг сказал он, подходя к ней.
О таких, как Дергачев, я вырвал у него раз заметку, «что они
ниже всякой критики», но в то же время он странно прибавил, что «оставляет
за собою право не придавать своему мнению никакого значения».
Нехлюдов слушал и вместе с тем оглядывал и
низкую койку с соломенным тюфяком, и окно с толстой железной решеткой, и грязные отсыревшие и замазанные стены, и жалкое лицо и фигуру несчастного, изуродованного мужика в котах и халате, и ему всё становилось грустнее и грустнее; не хотелось верить, чтобы было правда то, что рассказывал этот добродушный человек, — так было ужасно думать, что могли люди ни
за что, только
за то, что его же обидели, схватить человека и, одев его в арестантскую одежду, посадить в это ужасное место.
Почтамт была
низкая со сводами комната;
за конторкой сидели чиновники и выдавали толпящемуся народу.
Нехлюдов так задумался, что и не заметил, как погода переменилась: солнце скрылось
за передовым
низким, разорванным облаком, и с западного горизонта надвигалась сплошная светлосерая туча, уже выливавшаяся там, где-то далеко, над полями и лесами, косым спорым дождем.
— Для нас этот Лоскутов просто находка, — продолжал развивать свою мысль Ляховский. — Наши барышни, если разобрать хорошенько, в сущности, и людей никаких не видали, а тут смотри, учись и стыдись
за свою глупость. Хе-хе… Посмотрели бы вы, как они притихнут, когда Лоскутов бывает здесь: тише воды,
ниже травы. И понятно: какие-нибудь провинциальные курочки, этакие цыплятки — и вдруг настоящий орел… Да вы только посмотрите на него: настоящая Азия, фаталист и немного мистик.
Под этой широкой зеленой крышей,
за этими
низкими стенами, выкрашенными в дикий серый цвет, совершалось такое мирное течение человеческого существования!
— Надеюсь, драгоценное здоровье Игнатия Львовича совсем поправилось? — льстиво заговорил управляющий, с
низким поклоном занимая свое обычное место
за письменным столом.
Мне, главное, и
за прежнее хотелось его прошколить, так что, признаюсь, я тут схитрил, притворился, что в таком негодовании, какого, может, и не было у меня вовсе: «Ты, говорю, сделал
низкий поступок, ты подлец, я, конечно, не разглашу, но пока прерываю с тобою сношения.
Но таким образом опять получился факт, что всего
за три,
за четыре часа до некоторого приключения, о котором будет мною говорено
ниже, у Мити не было ни копейки денег, и он
за десять рублей заложил любимую вещь, тогда как вдруг, через три часа, оказались в руках его тысячи…
Он был как в лихорадке, он вопиял
за пролитую кровь,
за кровь отца, убитого сыном «с
низкою целью ограбления».
Его нарочно выписала и пригласила из Москвы Катерина Ивановна
за большие деньги — не для Илюшечки, а для другой одной цели, о которой будет сказано
ниже и в своем месте, но уж так как он прибыл, то и попросила его навестить и Илюшечку, о чем штабс-капитан был заранее предуведомлен.
— А и убирайся откуда приехал! Велю тебя сейчас прогнать, и прогонят! — крикнула в исступлении Грушенька. — Дура, дура была я, что пять лет себя мучила! Да и не
за него себя мучила вовсе, я со злобы себя мучила! Да и не он это вовсе! Разве он был такой? Это отец его какой-то! Это где ты парик-то себе заказал? Тот был сокол, а это селезень. Тот смеялся и мне песни пел… А я-то, я-то пять лет слезами заливалась, проклятая я дура,
низкая я, бесстыжая!
Пусть я проклят, пусть я
низок и подл, но пусть и я целую край той ризы, в которую облекается Бог мой; пусть я иду в то же самое время вслед
за чертом, но я все-таки и твой сын, Господи, и люблю тебя, и ощущаю радость, без которой нельзя миру стоять и быть.
Белокурый гусарчик, лет девятнадцати, подбирал пристяжную к поджарому иноходцу; ямщик, в
низкой шляпе, обвитой павлиньим пером, в буром армяке и с кожаными рукавицами, засунутыми
за узкий зелененький кушак, искал коренника.
Я добрался наконец до угла леса, но там не было никакой дороги: какие-то некошеные,
низкие кусты широко расстилались передо мною, а
за ними далёко-далёко виднелось пустынное поле. Я опять остановился. «Что
за притча?.. Да где же я?» Я стал припоминать, как и куда ходил в течение дня… «Э! да это Парахинские кусты! — воскликнул я наконец, — точно! вон это, должно быть, Синдеевская роща… Да как же это я сюда зашел? Так далеко?.. Странно! Теперь опять нужно вправо взять».
— Может быть, — продолжал рассказчик, — вы осудите меня
за то, что я так сильно привязался к девушке из
низкого сословия: я и не намерен себя, то есть, оправдывать… так уж оно пришлось!..
Панты эти были проданы по очень
низкой цене —
за 870 рублей.
Немного
ниже Сидатуна можно наблюдать высокие древнеречные террасы, слагающиеся из сильно перемятых глинистых сланцев, среди которых попадаются слои красновато-бурых песчаников с прожилками кварца.
За террасами в 10 км от реки высится гора Яммудинзцы [Ян-му-дин-цзы — тополевая вершина.]. По рассказам удэгейцев, китайцы тайком моют там золото.
Марья Алексевна и сама не надеялась спустить
ниже, но, сверх чаяния, успела сбить на 60 к.
за урок.
И я не увидел их более — я не увидел Аси. Темные слухи доходили до меня о нем, но она навсегда для меня исчезла. Я даже не знаю, жива ли она. Однажды, несколько лет спустя, я мельком увидал
за границей, в вагоне железной дороги, женщину, лицо которой живо напомнило мне незабвенные черты… но я, вероятно, был обманут случайным сходством. Ася осталась в моей памяти той самой девочкой, какою я знавал ее в лучшую пору моей жизни, какою я ее видел в последний раз, наклоненной на спинку
низкого деревянного стула.
Тащит мужик из-за пазухи кошелек, вынимает из кошелька бумажку, из бумажки — два-три золотых и с
низким поклоном кладет их на стол.
Губернатора велено было судить сенату…, [Чрезвычайно досадно, что я забыл имя этого достойного начальника губернии, помнится, его фамилья Жеребцов. (Прим. А. И. Герцена.)] оправдать его даже там нельзя было. Но Николай издал милостивый манифест после коронации, под него не подошли друзья Пестеля и Муравьева, под него подошел этот мерзавец. Через два-три года он же был судим в Тамбове
за злоупотребление властью в своем именье; да, он подошел под манифест Николая, он был
ниже его.
Затем можно было указать на три-четыре средних состояния от пятисот до тысячи душ (в разных губерниях), а
за ними следовала мелкота от полутораста душ и
ниже, спускаясь до десятков и единиц.
Петро подбросил, и, что
за чудо? — цветок не упал прямо, но долго казался огненным шариком посреди мрака и, словно лодка, плавал по воздуху; наконец потихоньку начал спускаться
ниже и упал так далеко, что едва приметна была звездочка, не больше макового зерна.
Встанет заинтересовавшийся со скамейки, подойдет к дому — и секрет открылся: в стене
ниже тротуара широкая дверь, куда ведут ступеньки лестницы. Навстречу выбежит, ругаясь непристойно, женщина с окровавленным лицом, и вслед
за ней появляется оборванец, валит ее на тротуар и бьет смертным боем, приговаривая...
На углу Гороховой — единственный извозчик, старик, в армяке, подпоясанном обрывками вылинявшей вожжи, в рыжей овчинной шапке, из которой султаном торчит кусок пакли. Пузатая мохнатая лошаденка запряжена в пошевни —
низкие лубочные санки с
низким сиденьем для пассажиров и перекинутой в передней части дощечкой для извозчика. Сбруя и вожжи веревочные.
За подпояской кнут.
Псовые и оружейные охотники, осмотрев до мелочей и разобрав по косточкам всякую достойную внимания собаку, отправлялись в свой
низок, и
за рюмкой водки начинался разговор «по охоте».
По другую сторону площади, в узком переулке
за Лоскутной гостиницей существовал «
низок» — трактир Когтева «Обжорка», где чаевничали разносчики и мелкие служащие да заседали два-три самых важных «облаката от Иверской». К ним приходили писать прошения всякого сорта люди. Это было «народное юридическое бюро».
Я хотел ответить, по обыкновению, шуткой, но увидел, что она не одна.
За низким заборчиком виднелись головки еще двух девочек. Одна — ровесница Дембицкой, другая — поменьше. Последняя простодушно и с любопытством смотрела на меня. Старшая, как мне показалось, гордо отвернула голову.
Мой приятель не тратил много времени на учение, зато все закоулки города знал в совершенстве. Он повел меня по совершенно новым для меня местам и привел в какой-то длинный, узкий переулок на окраине. Переулок этот прихотливо тянулся несколькими поворотами, и его обрамляли старые заборы. Но заборы были
ниже тех, какие я видел во сне, и из-за них свешивались густые ветки уже распустившихся садов.
Михей Зотыч только слушал и молчал, моргая своими красными веками.
За двадцать лет он мало изменился, только сделался
ниже. И все такой же бодрый, хотя уж ему было под девяносто. Он попрежнему сосал ржаные корочки и запивал водой. Старец Анфим оставался все таким же черным жуком. Время для скитников точно не существовало.
— Одна мебель чего мне стоила, — хвастался старик, хлопая рукой по дивану. — Вот
за эту орехову плачено триста рубликов… Кругленькую копеечку стоило обзаведенье, а нельзя супротив других
ниже себя оказать. У нас в Заполье по-богатому все дома налажены, так оно и совестно свиньей быть.
Их безграмотность,
низкий уровень развития, снисходительный взгляд на возможное в их кругу действий взяточничество, отсутствие прежней воинской строгости в их содержании и несравненно большая свобода действий,
за немногими исключениями, ведут или к незаконному произволу в обращении с преступниками, или к неуместному унижению перед ними».
В одной избе уже в сумерках я застал человека лет сорока, одетого в пиджак и в брюки навыпуск; бритый подбородок, грязная, некрахмаленная сорочка, подобие галстука — по всем видимостям привилегированный. Он сидел на
низкой скамеечке и из глиняной чашки ел солонину и картофель. Он назвал свою фамилию с окончанием на кий, и мне почему-то показалось, что я вижу перед собой одного бывшего офицера, тоже на кий, который
за дисциплинарное преступление был прислан на каторгу.