Неточные совпадения
Что же, по-твоему, доблестнее: глава ли твоя, хотя и легкою начинкою начиненная, но и
за всем тем
горе [
Горе́ (церковно-славянск.) — к небу.] устремляющаяся, или же стремящееся до́лу [До́лу (церковно-славянск.) — вниз, к земле.] брюхо, на то только и пригодное, чтобы изготовлять…
— Вам
за границей в диво побывать!.. Вы никогда там не бывали; mais moi, j'ai voyage par monts et par vaux!.. [но я, я путешествовала по
горам и
долам!.. (франц.).] Не мадонну же рафаэлевскую мне в тысячный раз смотреть или дворцы разные.
— А вам-то что? Это что еще
за тандрессы такие! Вон Петр Иваныч снеток белозерский хочет возить… а сооружения-то, батюшка, затевает какие! Через Чегодощу мост в две версты — раз; через Тихвинку мост в три версты (тут грузы захватит) — два! Через Волхов мост — три! По
горам, по
долам, по болотам, по лесам! В болотах морошку захватит, в лесу — рябчика! Зато в Питере настоящий снеток будет! Не псковский какой-нибудь, я настоящий белозерский! Вкус-то в нем какой — ха! ха!
— По крайней мере позвольте мне участвовать в вашей судьбе, облегчать ваше
горе, и
за все это прошу у вас ласки, не больше ласки: позвольте целовать мне вашу ручку. Не правда ли, вы будете меня любить? Ах, если бы вы в сотую
долю любили меня, как я вас! Дайте мне вашу ручку. — И он почти силой взял ее руку и начал целовать.
— Ну, ин, видно, так, — равнодушно подтверждали ямщики. Некоторое время они следили
за поворачивавшимися огнями парохода, как бы обсуждая, что принесет им с собою эта редкая еще на Лене новинка: облегчение суровой
доли и освобождение или окончательную гибель… Оба огня на кожухах исчезли, и только три звездочки на мачтах двигались еще некоторое время в черной тени высоких береговых
гор… Потом и они угасли… Над Леной лежала непроницаемая ночь, молчаливая и таинственная…
Ради вольности веселой
Собралися мы сюда.
Вспомним
горы, вспомним
долы,
Наши нивы, наши села.
И в стране, в стране чужой
Мы пируем пир веселый
И
за родину мы пьем…
Мы пируем…
— Сама сиротой я была. Недолго была по твоей любви да по милости, а все же помню, каково мне было тогда, какова есть сиротская
доля. Бог тебя мне послал да мамыньку, оттого и не спознала я
горя сиротского. А помню, каково было бродить по городу… Ничем не заплатить мне
за твою любовь, тятя; одно только вот перед Богом тебе говорю: люблю тебя и мамыньку, как родных отца с матерью.
Кто больше человек и кто больше варвар: тот ли лорд, который, увидав затасканное платье певца, с злобой убежал из-за стола,
за его труды не дал ему мильонной
доли своего состояния и теперь, сытый, сидя в светлой покойной комнате, спокойно судит о делах Китая, находя справедливыми совершаемые там убийства, или маленький певец, который, рискуя тюрьмой, с франком в кармане, двадцать лет, никому не делая вреда, ходит по
горам и
долам, утешая людей своим пением, которого оскорбили, чуть не вытолкали нынче и который, усталый, голодный, пристыженный, пошел спать куда-нибудь на гниющей соломе?
Убитым, казалось, безысходным
горем голосом начала рассказ Екатерина Петровна. Она описала ей свое падение в Грузине, выставив себя жертвой соблазна графа, свою жизнь
за последние семь лет, свою сиротскую, горькую
долю.
«Что, родная, муки ада?
Что небесная награда?
С милым вместе — всюду рай;
С милым розно — райский край
Безотрадная обитель.
Нет, забыл меня спаситель!» —
Так Людмила жизнь кляла,
Так творца на суд звала…
Вот уж солнце
за горами;
Вот усыпала звездами
Ночь спокойный свод небес;
Мрачен
дол, и мрачен лес.