Неточные совпадения
Предметы теряли свою форму; все сливалось сначала
в серую, потом
в темную массу. Пение птиц постепенно ослабевало; вскоре они совсем замолкли, кроме одной какой-то упрямой, которая, будто наперекор всем, среди общей
тишины, одна монотонно чирикала с промежутками, но все реже и реже, и та, наконец, свистнула слабо, незвучно,
в последний раз, встрепенулась, слегка пошевелив листья вокруг себя… и
заснула.
Она
в бессилии закрыла глаза и вдруг как бы
заснула на одну минуту. Колокольчик
в самом деле звенел где-то
в отдалении и вдруг перестал звенеть. Митя склонился головою к ней на грудь. Он не заметил, как перестал звенеть колокольчик, но не заметил и того, как вдруг перестали и песни, и на место песен и пьяного гама во всем доме воцарилась как бы внезапно мертвая
тишина. Грушенька открыла глаза.
Как томительно жарки те часы, когда полдень блещет
в тишине и зное и голубой неизмеримый океан, сладострастным куполом нагнувшийся над землею, кажется,
заснул, весь потонувши
в неге, обнимая и сжимая прекрасную
в воздушных объятиях своих!
И во мне исчезли мои молнии. Я почувствовал большую усталость и
тишину… но образ Зинаиды продолжал носиться, торжествуя, над моею душой. Только он сам, этот образ, казался успокоенным: как полетевший лебедь — от болотных трав, отделился он от окружавших его других неблаговидных фигур, и я,
засыпая,
в последний раз припал к нему с прощальным и доверчивым обожанием…
Было уже поздно, когда Михеич увидел
в стороне избушку, черную и закоптевшую, похожую больше на полуистлевший гриб, чем на человеческое жилище. Солнце уже зашло. Полосы тумана стлались над высокою травой на небольшой расчищенной поляне. Было свежо и сыро. Птицы перестали щебетать, лишь иные время от времени зачинали сонную песнь и, не окончив ее,
засыпали на ветвях. Мало-помалу и они замолкли, и среди общей
тишины слышно было лишь слабое журчанье невидимого ручья да изредка жужжание вечерних жуков.
Он рассказывает не мне, а себе самому. Если бы он молчал, говорил бы я, —
в этой
тишине и пустоте необходимо говорить, петь, играть на гармонии, а то навсегда
заснешь тяжким сном среди мертвого города, утонувшего
в серой, холодной воде.
Попадья моя не унялась сегодня проказничать, хотя теперь уже двенадцатый час ночи, и хотя она за обычай всегда
в это время спит, и хотя я это и люблю, чтоб она к полуночи всегда спала, ибо ей то здорово, а я люблю слегка освежать себя
в ночной
тишине каким удобно чтением, а иною порой пишу свои нотатки, и нередко, пописав несколько, подхожу к ней спящей и спящую ее целую, и если чем огорчен, то
в сем отрадном поцелуе почерпаю снова бодрость и силу и тогда
засыпаю покойно.
Было
в церкви ещё много хорошего. Кроме мира,
тишины и ласкового сумрака, Евсею нравилось пение. Когда он пел не по нотам, то крепко закрывал глаза и, сливая свой голос с общей волной голосов так, чтобы его не было слышно, приятно прятал куда-то всего себя, точно сладко
засыпал. И
в этом полусонном состоянии ему всегда казалось, что он уплывает из жизни, приближается к другой, ласковой и мирной.
В эту ночь, последнюю перед началом действия, долго гуляли, как новобранцы, и веселились лесные братья. Потом
заснули у костра, и наступила
в становище
тишина и сонный покой, и громче зашумел ручей, дымясь и холодея
в ожидании солнца. Но Колесников и Саша долго не могли
заснуть, взволнованные вечером, и тихо беседовали
в темноте шалашика; так странно было лежать рядом и совсем близко слышать голоса — казалось обоим, что не говорят обычно, а словно
в душу заглядывают друг к другу.
Но вот среди
тишины ночи раздался жалобный стон; ему скоро завторил другой, третий, четвертый, десятый, и все как будто с разными оттенками. Я догадался, что это сычи, населяющие дырявую крышу, задают ночной концерт. Но вот к жалобному концерту сычей присоединился грубый фагот совы. Боже, как тут
заснуть под такие вопли? Даже равнодушный Трезор, уместившийся около дивана, начинал как бы рычать
в полусне, заставляя меня вскрикивать: тубо!
В избе смеркалось. Кругом все было тихо; извне слышались иногда треск мороза да отдаленный лай собаки. Деревня
засыпала… Василиса и Дарья молча сидели близ печки; Григорий лежал, развалившись, на скамье.
В углу против него покоилась Акулина; близ нее, свернувшись комочком, спала Дунька. Стоны больной, смолкнувшие на время, вдруг прервали воцарившуюся
тишину. Вздули огня и подошли к ней.
Это кричал больной, который считал себя петухом. С точностью хронометра он просыпался
в двенадцать, три и шесть часов, хлопал руками, как крыльями, и кукарекал, будя спящих. Но никто из спящих не проснулся и не отозвался, и сам больной, считающий себя петухом, скоро
заснул; и только за одной белой дверью, с левой стороны, продолжался все тот же размеренный, непрерывный стук, похожий на
тишину.
Всё тихо; разве без оглядки
Фельдъегерь пролетит селом,
Или обратные лошадки,
Понуря голову, шажком
Пройдут;
заснул ямщик ленивый
Верхом на дремлющем коне,
Один бубенчик горделивый
Воркует сладко
в тишине.
Был уже поздний час и луна стояла полунощно, когда Я покинул дом Магнуса и приказал шоферу ехать по Номентанской дороге: Я боялся, что Мое великое спокойствие ускользнет от Меня, и хотел настичь его
в глубине Кампаньи. Но быстрое движение разгоняло
тишину, и Я оставил машину. Она сразу
заснула в лунном свете, над своей черной тенью она стала как большой серый камень над дорогой, еще раз блеснула на Меня чем-то и претворилась
в невидимое. Остался только Я с Моей тенью.
Александра Михайловна снова улеглась спать, но
заснуть не могла. Она ворочалась с боку на бок, слышала, как пробило час, два, три, четыре. Везде была
тишина, только маятник
в кухне мерно тикал, и по-прежнему протяжно и уныло гудели на крыше телефонные проволоки. Дождь стучал
в окна. Андрея Ивановича все не было. На душе у Александры Михайловны было тоскливо.