Когда
загремел замок, и Маслову впустили в камеру, все обратились к ней. Даже дочь дьячка на минуту остановилась, посмотрела на вошедшую, подняв брови, но, ничего не сказав, тотчас же пошла опять ходить своими большими, решительными шагами. Кораблева воткнула иголку в суровую холстину и вопросительно через очки уставилась на Маслову.
Косо улыбнувшись, Коротков
прогремел замком, в двадцать рейсов перетащил к себе в комнату все бутылки, стоящие в углу коридора, зажег лампу и, как был, в кепке и пальто, повалился на кровать. Как зачарованный, около получаса он смотрел на портрет Кромвеля, растворяющийся в густых сумерках, потом вскочил и внезапно впал в какой-то припадок буйного характера. Сорвав кепку, он швырнул ее в угол, одним взмахом сбросил на пол пачки со спичками и начал топтать их ногами.
По коридору послышались шаги в шлепающих котах,
загремел замок, и вошли два арестанта-парашечники в куртках и коротких, много выше щиколок, серых штанах и, с серьезными, сердитыми лицами подняв на водонос вонючую кадку, понесли ее вон из камеры. Женщины вышли в коридор к кранам умываться. У кранов произошла ссора рыжей с женщиной, вышедшей из другой, соседней камеры. Опять ругательства, крики, жалобы…
Неточные совпадения
—
Но ключ в заржавом
Замке гремит — и, пробужден,
Несчастный думает: вот он!..
Надзиратель,
гремя железом, отпер
замок и, растворив дверь камеры, из которой хлынул еще более вонючий, чем в коридоре, воздух, крикнул...
Уже мелькнули пан Данило и его верный хлопец на выдавшемся берегу. Вот уже их и не видно. Непробудный лес, окружавший
замок, спрятал их. Верхнее окошко тихо засветилось. Внизу стоят козаки и думают, как бы влезть им. Ни ворот, ни дверей не видно. Со двора, верно, есть ход; но как войти туда? Издали слышно, как
гремят цепи и бегают собаки.
Писарь вынул ключ,
загремел им около
замка; но этот ключ был от сундука его.
Гремит висячий
замок, громадный, неуклюжий, точно купленный у антиквария, и мы входим в небольшую камеру, где на этот раз помещается человек 20, недавно возвращенных с бегов.
Загремел другой
замок, и вторая дверь заскрипела.
Мальчик затворил дверь, и в магазине стало темно. Потом
загремело железо
замка.
Загремел тяжелый
замок у судной тюрьмы, и узников вывели на свет божий. Они едва держались на ногах от истомы и долгого сидения. Белоус и Аблай были прикованы к середине железного прута, а Брехун и Арефа по концам. Воевода посмотрел на колодников и покачал головой, — дескать, хороши голуби.
Вот однажды поравнялся я с ним, как вдруг — о чудо! — засов
загремел за воротами, ключ завизжал в
замке, потом самые ворота тихонько растворились — показалась могучая лошадиная голова с заплетенной челкой под расписной дугой — и не спеша выкатила на дорогу небольшая тележка вроде тех, в которых ездят барышники и наездники из купцов.
Едва успею я запереться, а «он» уж тут, рядом; напирает на двери и
гремит ключом в
замке…
Садится Орша на коня,
Дал знак рукой,
гремя, звеня,
Средь вопля женщин и детей
Все повскакали на коней,
И каждый с знаменьем креста
За ним проехал в ворота;
Лишь он, безмолвный, не крестясь,
Как бусурман, татарский князь,
К своим приближась воротам,
Возвел глаза — не к небесам;
Возвел он их на терем тот,
Где прежде жил он без забот,
Где нынче ветер лишь живет,
И где, качая изредка
Дверь без ключа и без
замка,
Как мать качает колыбель,
Поет гульливая метель!..
— Замолчи сию минуту, ничтожная девчонка, сию минуту замолчи! —
загремел грозный окрик княгини, — окрик, от которого, казалось, дрогнули самые стены старого
замка.
Кому завязанное ремнем ружьишко поправил, кому другою какою угодой угодил, а наипаче баб обласкал своим досужеством: той
замок в скрыне справил, той фольгой всю божницу расцветил, той старую прялку так наладил, что она так и
гремит его славу по всему селу.
Вдруг с берега что-то свистнуло и
загремело; два огненные хвостика очертили по воздуху полукруг, и вслед за тем в
замке что-то с ужасным шумом рухнуло; поднялись крики и стенания.
Так кончился разговор, открывший многое Густаву. Нельзя выразить мучительное положение, в котором он провел целый день между мечтами о счастии, между нетерпением и страхом. Иногда представлялась ему Луиза в тот самый миг, когда она, сходя с гельметского
замка, с нежностью опиралась на его руку и, смотря на него глазами, исполненными любви, говорила ими: «Густав, я вся твоя!» То
гремело ему вслух имя Адольфа, произнесенное в пещере, или виделось брачное шествие брата его с Луизой…