Неточные совпадения
Не позаботясь даже
о том, чтобы проводить от себя Бетси,
забыв все свои решения, не спрашивая, когда можно, где муж, Вронский тотчас же поехал к Карениным. Он вбежал на лестницу, никого и ничего не видя, и быстрым шагом, едва удерживаясь от бега, вошел в ее комнату. И не думая и не
замечая того, есть кто в комнате или нет, он обнял ее и стал покрывать поцелуями ее лицо, руки и шею.
Раскольников скоро
заметил, что эта женщина не из тех, которые тотчас же падают в обмороки. Мигом под головою несчастного очутилась подушка —
о которой никто еще не подумал; Катерина Ивановна стала раздевать его, осматривать, суетилась и не терялась,
забыв о себе самой, закусив свои дрожавшие губы и подавляя крики, готовые вырваться из груди.
Никакой искренней своей мысли не высказала она, не обнаружила желания, кроме одного, которое высказала категорически, — это быть свободной, то есть чтобы ее оставляли самой себе, не
замечали за ней,
забыли бы
о ее существовании.
Завлекшись, даже
забыл о времени, и когда очнулся, то вдруг
заметил, что князева минутка, бесспорно, продолжается уже целую четверть часа.
— Вы
о нем упомянуть
забыли, —
заметил следователь.
— Я, ваше превосходительство, вчера был так занят, голова кругом шла, виноват, совсем
забыл о кучере и, признаюсь, не
посмел доложить это вашему превосходительству. Я хотел сейчас распорядиться.
И вот, когда полиция после полуночи окружила однажды дом для облавы и заняла входы, в это время возвращавшиеся с ночной добычи «иваны»
заметили неладное, собрались в отряды и ждали в засаде. Когда полиция начала врываться в дом, они, вооруженные, бросились сзади на полицию, и началась свалка. Полиция, ворвавшаяся в дом, встретила сопротивление портяночников изнутри и налет «Иванов» снаружи. Она позорно бежала, избитая и израненная, и надолго
забыла о новой облаве.
С вечной заботой
о загадочных выражениях «Слова» он ходил по улицам сонного городка, не
замечая ничего окружающего и
забывая порой
о цели своего выхода из дому.
Полуянов пил одну рюмку водки за другой с жадностью наголодавшегося человека и быстро захмелел. Воспоминания прошлого величия были так живы, что он совсем
забыл о скромном настоящем и страшно рассердился, когда Прохоров
заметил, что поп Макар, хотя и виноват кругом, но согнуть его в бараний рог все-таки трудно.
Багаж главного управляющего заключался всего в одном чемоданчике, что уже окончательно сконфузило Аристашку. Верный слуга настолько растерялся, что даже
забыл предупредить конторских служителей
о налетевшей грозе, и сам чуть не проспал назначенные шесть часов. Когда он подал самовар прямо в кабинет, Голиковский вынул из кармана дешевенькие серебряные часы с копеечною стальною цепочкой и, показывая их Аристашке,
заметил...
Матери хотелось сказать ему то, что она слышала от Николая
о незаконности суда, но она плохо поняла это и частью позабыла слова. Стараясь вспомнить их, она отодвинулась в сторону от людей и
заметила, что на нее смотрит какой-то молодой человек со светлыми усами. Правую руку он держал в кармане брюк, от этого его левое плечо было ниже, и эта особенность фигуры показалась знакомой матери. Но он повернулся к ней спиной, а она была озабочена воспоминаниями и тотчас же
забыла о нем.
— Слушайте, Ромочка: нет, правда, не
забывайте нас. У меня единственный человек, с кем я, как с другом, — это вы. Слышите? Только не
смейте делать на меня таких бараньих глаз. А то видеть вас не хочу. Пожалуйста, Ромочка, не воображайте
о себе. Вы и не мужчина вовсе.
— Да, когда я этого захочу. Вы подло обманывали меня. Я пожертвовала для вас всем, отдала вам все, что может отдать честная женщина… Я не
смела взглянуть в глаза моему мужу, этому идеальному, прекрасному человеку. Для вас я
забыла обязанности жены и матери.
О, зачем, зачем я не осталась верной ему!
Даже председатель казенной палаты,
забыв мысль
о новом губернаторе, проговорил почти вслух: «Хорошо, очень хорошо!», а любимый губернаторский писец опять
заметил, что на глазах вице-губернатора, молчавшего и не хлопавшего, заискрились слезы.
Но, несмотря на все старание притворства перед другими и самим собой, несмотря на умышленное усвоение всех признаков, которые я
замечал в других в влюбленном состоянии, я только в продолжение двух дней, и то не постоянно, а преимущественно по вечерам, вспоминал, что я влюблен, и, наконец, как скоро вошел в новую колею деревенской жизни и занятий, совсем
забыл о своей любви к Сонечке.
— К Лембке. Cher, я должен, я обязан. Это долг. Я гражданин и человек, а не щепка, я имею права, я хочу моих прав… Я двадцать лет не требовал моих прав, я всю жизнь преступно
забывал о них… но теперь я их потребую. Он должен мне всё сказать, всё. Он получил телеграмму. Он не
смеет меня мучить, не то арестуй, арестуй, арестуй!
— Это значит, что я от вас отхожу. Живите и будьте счастливы, но на отпуске еще последнюю дружбу: черкните начальству, что,
мол, поп, про которого писано мной,
забыв сегодня все уважение, подобающее торжественному дню, сказал крайне возмутительное слово,
о котором устно будет иметь честь изложить посылаемый мною господин Термосесов.
Она не
смела понять, не
смела ясно вспомнить, что было… но одно как-то страшно помнилось, само собою, всем организмом, это — горячий, пламенный, продолжительный поцелуй в уста, и ей хотелось
забыть его, и так хорош он был, что она ни за что в свете не могла бы отдать воспоминания
о нем.
Иногда в кузнице он говорил как бы сам для себя, не
замечая племянника или
забыв о нём, — это особенно нравилось Евсею.
— Помилуйте, как мне эту фамилию
забыть: я сам Хлопов-с, но только
о вас доложить не
смею.
И смолкнул ярый крик войны:
Все русскому
мечу подвластно.
Кавказа гордые сыны,
Сражались, гибли вы ужасно;
Но не спасла вас наша кровь,
Ни очарованные брони,
Ни горы, ни лихие кони,
Ни дикой вольности любовь!
Подобно племени Батыя,
Изменит прадедам Кавказ,
Забудет алчной брани глас,
Оставит стрелы боевые.
К ущельям, где гнездились вы,
Подъедет путник без боязни,
И возвестят
о вашей казни
Преданья темные молвы.
Прохор(ошеломленный). Что-о? Это ты… (В ярости схватил ее за горло, трясет.) Если ты, дикая рожа, не
забудешь… если ты… ах ты, змея! Что выдумала, а? Как ты
смеешь? (Оттолкнул ее, отирает пот с лысины.)
Заключение этой речи восстановило меня в правах, а то я уже начинал думать, что из меня будут, как из глины, лепить, что им вздумается. Оба мои пестуна сели и стали смотреть, как я обнажаюсь. Растерянный, я
забыл о подлой татуировке и, сняв рубашку, только успел
заметить, что Том, согнув голову вбок, трудится над чем-то очень внимательно.
Долго супруг разговаривал с супругой
о жатве, льне и хозяйственных делах; и вовсе
забыли о нищем; он целый битый час простоял в дверях; куда смотрел он? что думал? — он открыл новую струну в душе своей и новую цель своему существованию. Целый час он простоял; никто не
заметил; <Наталья> Сергевна ушла в свою комнату, и тогда Палицын подошел к ее воспитаннице.
Окруженные, осиянные молчаливым светом луны, они
забывали о времени,
о месте, и вот проходили часы, и они с удивлением
замечали, как в решетчатые окна покоя заглядывала розовая заря.
Когда же бабушка проигрывала уже последние монеты, то все они не только ее уж не слушались, но даже и не
замечали, лезли прямо чрез нее к столу, сами хватали деньги, сами распоряжались и ставили, спорили и кричали, переговариваясь с гоноровым паном запанибрата, а гоноровый пан чуть ли даже и не
забыл о существовании бабушки.
Видно, что Щербатов был очень сильно взволнован зрелищем народного бедствия и в своей горячности
забыл о том, что в это время, как справедливо
замечает г. Щепкин, «правительство императрицы Екатерины, жадно следя за победоносным шагом армии, не имело времени вглядываться в народные нужды, прислушиваться к воплю оголодавшей толпы и тем менее заботиться
о врачевании язв, нанесенных голодом народному организму» («Московские ведомости», № 154).
Не видя её, он чувствовал необходимость освободить её мысль из уродливых пут, но Варенька являлась — и он
забывал о своём решении. Иногда он
замечал за собой, что слушает её так, точно желает чему-то научиться у неё, и сознавал, что в ней было нечто, стесняющее свободу его ума. Случалось, что он, имея уже готовым возражение, которое, ошеломив её своею силой, убедило бы в очевидности её заблуждений, — прятал это возражение в себе, как бы боясь сказать его. Поймав себя на этом, он думал...
Павел Григ<орич>. Вон скорей из моего дома! и не
смей воротиться, пока не умрет моя бедная супруга. (Со смехом) Посмотрим, скоро ли ты придешь? Посмотрим, настоящая ли болезнь, ведущая к могиле, или неловкая хитрость наделала столько шуму и заставила тебя
забыть почтение и обязанность! Теперь ступай! Рассуди хорошенько
о своем поступке, припомни, чтó ты говорил — и тогда, тогда, если осмелишься, покажись опять мне на глаза! (Злобно взглянув на сына, уходит и запирает двери за собою.)
Сосунов оставался в засаде и не
смел дохнуть. Ведь нанесла же нелегкая эту генеральшу, точно на грех, а теперь Михайло Потапыч рвет и
мечет. Подойди-ка к нему… Ах, что наделала генеральша! Огорченный раб Мишка
забыл о спрятанном Сосунове и, когда тот решился легонько кашлянуть, обругался по-мужицки.
Сейчас он видел, что все друзья, увлеченные беседою с кривым,
забыли о нем, — никто не
замечает его, не заговаривает с ним. Не однажды он хотел пустить в кучу людей стулом, но обида, становясь всё тяжелее, давила сердце, обессиливала руки, и, постояв несколько минут, — они шли медленно, — Бурмистров, не поднимая головы, тихонько ушел из трактира.
По случаю волнения на море пароход пришел поздно, когда уже село солнце, и, прежде чем пристать к
молу, долго поворачивался. Анна Сергеевна смотрела в лорнетку на пароход и на пассажиров, как бы отыскивая знакомых, и когда обращалась к Гурову, то глаза у нее блестели. Она много говорила, и вопросы у нее были отрывисты, и она сама тотчас же
забывала,
о чем спрашивала; потом потеряла в толпе лорнетку.
О забвенье
моля, проклиная недуг,
Я ищу этих жгучих и сладостных мук.
Я не
смею любить и
забыть не могу.
Ни порвать, ни связать эту тонкую нить…
После такого рода неприятностей почтенный судья
о театре, конечно,
забыл и думать, а пустился в закавказский преферанс и выиграл тьму денег, ограничась в отношении своей роли только тем, что, когда при его глазах лакей,
метя комнату, задел щеткой тетрадку и хотел было ее вымести вместе с прочею дрянью, он сказал: «Не тронь этого, пусть тут валяется», — но тем и кончилось.
Потом упал он ниц пред игумном и сказал: «Не прощенья
молю я, но молись
о душе преступной, которая никогда не
забудет тебя…» Слезы не дозволили ему продолжать…
Вязовнин ему сперва не противоречил; но вот он понемногу начал
замечать, что без Крупицына ему было скучно дома. Жена нисколько его не стесняла; напротив, он иногда
о ней
забывал вовсе и по целым утрам не говорил с ней ни слова, хотя всегда с удовольствием и нежностью глядел ей в лицо и всякий раз, бывало, когда она своей легкой поступью проходила мимо его, ловил и целовал ее руку, что непременно вызывало улыбку на ее губы. Улыбка эта была все та же, которую он так любил; но довольно ли одной улыбки?
— Все
о делах? — любезно
заметил господин Пралинский с некоторым заискиванием и поигрывая своей шапкой. Ему показалось, что его как будто
забывают.
Однако прошло около двух недель, и я не
замечал ничего особенного. Лоренцита и я стали уже
забывать о дерзости Энрико, как внезапно произошло безобразное и страшное событие.
— Какой мерзавец! — качая головой, восклицает соболезнующий знакомый и старается запечатлеть в своей памяти имя «учителишки Устинова», для того, во-первых, чтобы самому знать на случай какой-нибудь возможной встречи с ним, что этот,
мол, барин шпион, и потому поосторожнее, а во-вторых, чтобы и других предупредить, да и вообще не
забыть бы имени при рассказах
о том, кто и что были причиной мученичества «нашего Ардальона Михайловича».
Письмо начиналось товарищеским вступлением, затем развивалось полушуточным сравнением индивидуального характера Подозерова с коллективным характером России, которая везде хочет, чтобы признали благородство ее поведения,
забывая, что в наш век надо заставлять знать себя; далее в ответе Акатова мельком говорилось
о неблагодарности службы вообще «и хоть,
мол, мне будто и везет, но это досталось такими-то трудами», а что касается до ходатайства за просителя, то «конечно, Подозеров может не сомневаться в теплейшем к нему расположении, но, однако же, разумеется, и не может неволить товарища (то есть Акатова) к отступлению от его правила не предстательствовать нигде и ни за кого из близких людей, в числе которых он всегда считает его, Подозерова».
Сверх того, по доброте своей мог ли он смеяться над чувством, столь искренним и сильным, что заставило молодую женщину,
забыв стыд, прийти
молить незнакомца
о помощи?
«Господи, вот дьявольское наваждение!.. Может, он и думать
забыл о вчерашней переряженной девке, может, просто брешет Фимка, что что-то
заметила?» — продолжала мысленно спрашивать себя Дарья Николаевна.
Тут он повернулся на одной ноге и заговорил с хозяйкой
о московских блинах и
о том, как должно их приготовлять. Щетку убрали, и мало-помалу все успокоились, начали говорить, шутить, смеяться и скоро все, кроме несчастного учителя,
забыли приключения со щеткой. Только несчастный фридрихсгамский щеголь не мог возвратить своей прежней веселости и не только не
смел подойти к Александру Васильевичу, но избегал даже его взгляда.
Надо
заметить, к чести Семена Ивановича, что он среди более пятинедельного упоения разделяемой любви не
забыл о своем друге, и через Аленушку выспросил Настю, может ли Максим питать какие-либо надежды на удачу своего сватовства. Ответ, полученный им для друга, был роковой.
Мальчик, уже собиравшийся идти, вдруг остановился. Слова отца снова напомнили ему то,
о чем он было совсем
забыл в последние полчаса, — гнет ненавистной службы, опять ожидавшей его. До сих пор он не
смел открыто высказывать свое отвращение к ней, но этот час безвозвратно унес с собою всю его робость перед отцом, а с нею сорвалась и печать молчания с его уст. Следуя вдохновению минуты, он воскликнул и снова обвил руками шею отца.
Княжна не
забыла, да и не могла
забыть одного эпизода прошлого лета. Гуляя в парке вечером, она раз
заметила князю Владимиру Яковлевичу, что стоявшая в глубине парка китайская беседка была бы более на месте около пруда, на крутом ее берегу, самом живописном месте парка. Она сказала это так, вскользь и через несколько минут даже
забыла о сказанном.
— Не может
забыть, —
заметил смотритель, кивнув в сторону ушедшей, — очень уж с ней сдружилась, навзрыд плакала
о ней когда ее отправляли.
— Добрый Захарий доставит их, если найдешь случай переслать к нему, — говорил заключенный. — Зато на том свете, у престола бога буду
молить о спасении его души. Увидишь Захария, скажи, что я перед смертью со слезами благодарил его и там не
забуду.
Долго веселились дети, не думая
о лошади,
забыв о том, что она живет, трудиться и страдает, и если
замечали, что она останавливается, то только сильнее взмахивали кнутом, стегали и кричали.
— Сейчас смерть, уничтожение, — думает Лаилиэ и,
забывая свое решение выдержать мужественно спокойствие до конца, рыдая,
молит о пощаде. Но никто не слушает его.