Неточные совпадения
— Отечество. Народ. Культура, слава, — слышал Клим. — Завоевания науки.
Армия работников, создающих в борьбе с природой все более легкие условия
жизни. Торжество гуманизма.
Право,
жизнь совсем не так сложна и запутанна, как ты хочешь меня уверить. Но ежели бы даже она и была такова, то существует очень простая манера уничтожить запутанности — это разрубить тот узел, который мешает больше других. Не знаю, кто первый употребил в дело эту манеру, — кажется, князь Александр Иванович Македонский, — но знаю, что этим способом он разом привел
армию и флоты в блистательнейшее положение.
Сын не особенно радовал; он вел разгульную
жизнь, имел неоднократно «истории», был переведен из гвардии в
армию и не выказывал ни малейшей привязанности к семье.
Совершенно неизвестно, где меня поджидает спокойная карьера исполнительного офицера пехотной
армии, где бурная и нелепая
жизнь пьяницы и скандалиста, где удачный экзамен в Академию и большая судьба.
В
жизни строгой и суровой,
Труд поставив за кумир,
Был ты
армии свинцовой
Четверть века командир.
Вообще, моя мысль не задерживалась ни на
армиях, ни на флотах, ни на подрядах и поставках и даже к представлениям о гражданском мундирном шитье прибегала лишь в тех случаях, когда, по издревле установленным условиям русской
жизни, без этого уж ни под каким видом нельзя было обойтись.
Печорин с удивлением взглянул на нее… но увы! он не мог ничем объяснить этот странный припадок грусти! Он так давно разлучен был с нею: и с тех пор он не знал ни одной подробности ее
жизни… даже очень вероятно, что чувства Веры в эту минуту относились вовсе не к нему? — мало ли могло быть у нее обожателей после его отъезда в
армию; может быть и ей изменил который-нибудь из них, — как знать!..
Это есть прежде всего сознание не личной чести, а чести родовой, сословной, чести полка,
армии, дворянства, готовность во имя этой чести забыть себя и отдать свою
жизнь.
— Теперь вы будете отправлены на фронт, в передовую линию, и там, в боях за рабочее дело, искупите свою вину. Я верю, что скоро мы опять сможем назвать вас нашими товарищами… — А третьего мы все равно отыщем, и ему будет расстрел… Товарищи! — обратился он к толпе. — Мы сегодня уходим. Красная
армия освободила вас от гнета ваших эксплуататоров, помещиков и хозяев. Стройте же новую, трудовую
жизнь, справедливую и красивую!
Владимир Андреевич Петровский, за
жизнью и воспитанием которого неусыпно следил князь, действительно, окончив курс в московском университетском пансионе, по собственному желанию пошел в военную службу, в
армию, и в описываемое нами время служил в отряде Кутузова.
В то время, когда русская
армия с нетерпением ждала решительного приказания идти на штурм Очаковской крепости и роптала на медлительность и нерешительность вождя, когда сотни человеческих
жизней гибли от стычек с неприятелем, делавшим частые вылазки и особенно от развившихся в войсках болезней, главнокомандующий жил в главной квартире, окруженный блестящей свитой и целой плеядой красавиц.
Как известно, военная тактика, предусматривает все явления боевой
жизни, начиная с похода и кончая охранением тыла
армии.
— Война будет объявлена очень скоро; если гвардия и останется в Петербурге, то тебе можно будет сейчас же просить о переводе в действующую
армию; в этом, конечно, не откажут, я сам думаю сделать то же, нас с тобой не особенно жалует начальство и с удовольствием отпустит под французские пули, а там, там настоящая
жизнь…
Жизнь перед лицом смерти!.. — с одушевлением воскликнул Андрей Павлович.
Я нашёл случай, при любезном содействии и д. начальника окружного штаба подполковника Д. Э. Конге, познакомиться насколько это возможно подробно со всеми этими учреждениями, имеющими, как я уже сказал, огромное значение в
жизни того колоссального тела, которое именуется «действующей
армией».
— Теперь мой черед спросить вас «отчего», мой милый? — сказал Болконский. — Я вам признаюсь, что не понимаю, может быть, тут есть дипломатические тонкости выше моего слабого ума, но я не понимаю: Мак теряет целую
армию, эрцгерцог Фердинанд и эрцгерцог Карл не дают никаких признаков
жизни и делают ошибки за ошибками, наконец, один Кутузов одерживает действительную победу, уничтожает charme [Зарок непобедимости.] французов, и военный министр не интересуется даже знать подробности!
Были партии, перенимавшие все приемы
армии, с пехотой, артиллерией, штабами, с удобствами
жизни; были одни казачьи, кавалерийские; были мелкие, сборные, пешие и конные, были мужицкие и помещичьи, никому неизвестные.
В Вильне Кутузов, в противность воле государя, остановил большую часть войск. Кутузов, как говорили его приближенные, необыкновенно опустился и физически ослабел в это свое пребывание в Вильне. Он неохотно занимался делами по
армии, предоставлял всё своим генералам и, ожидая государя, предавался рассеянной
жизни.
Я еду в
армию, зачем? — сам не знаю, и желаю встретить того человека, которого презираю, для того, чтобы дать ему случай убить меня и посмеяться надо мной!» И прежде были всё те же условия
жизни, но прежде они все вязались между собою, а теперь всё рассыпалось.
И Ростов встал и пошел бродить между костров, мечтая о том, какое было бы счастие умереть, не спасая
жизнь (об этом он и не смел мечтать), а просто умереть в глазах государя. Он действительно был влюблен и в царя, и в славу русского оружия, и в надежду будущего торжества. И не он один испытывал это чувство в те памятные дни, предшествующие Аустерлицкому сражению: девять десятых людей русской
армии в то время были влюблены, хотя и менее восторженно, в своего царя и в славу русского оружия.
Ехать в
армию, где он был на первой вакансии полкового командира, нельзя было потому, что мать теперь держалась за сына, как за последнюю приманку
жизни; и потому, несмотря на нежелание оставаться в Москве в кругу людей, знавших его прежде, несмотря на свое отвращение к статской службе, он взял в Москве место по статской части и, сняв любимый им мундир, поселился с матерью и Соней на маленькой квартире, на Сивцовом Вражке.
«Русская экспедиция стоила собственно Франции менее 50 000 человек; русская
армия в отступлении из Вильны в Москву в различных сражениях потеряла в четыре раза более, чем французская
армия; пожар Москвы стоил
жизни 100 000 русских, умерших от холода и нищеты в лесах; наконец, во время своего перехода от Москвы к Одеру, русская
армия тоже пострадала от суровости времени года; по приходе в Вильну, она состояла только из 50 000 людей, а в Калише менее 18 000».]