Неточные совпадения
На миг остолбенев, как прекрасная статуя, смотрела она ему в очи и вдруг зарыдала, и с чудною
женскою стремительностью, на какую бывает только способна одна безрасчетно великодушная женщина, созданная на прекрасное сердечное движение, кинулась она к нему на
шею, обхватив его снегоподобными, чудными руками, и зарыдала.
Он стал обнимать сына… «Енюша, Енюша», — раздался трепещущий
женский голос. Дверь распахнулась, и на пороге показалась кругленькая, низенькая старушка в белом чепце и короткой пестрой кофточке. Она ахнула, пошатнулась и наверно бы упала, если бы Базаров не поддержал ее. Пухлые ее ручки мгновенно обвились вокруг его
шеи, голова прижалась к его груди, и все замолкло. Только слышались ее прерывистые всхлипыванья.
Привалов почувствовал, как к нему безмолвно прильнуло красивое
женское лицо и теплые пахучие руки обняли его
шею.
— Это наш протодьякон, — сказал Рудников, обращаясь ко мне. Из-под нар вылез босой человек в грязной
женской рубахе с короткими рукавами, открывавшей могучую
шею и здоровенные плечи.
Даже m-me Потвинова, которая, как известно, любит только молоденьких молодых людей, так что по этой страсти она жила в Петербурге и брала к себе каждое воскресенье человек по пяти кадет, — и та при появлении столь молодого еще начальника губернии спустила будто невзначай с левого плеча мантилью и таким образом обнаружила полную
шею, которою она, предпочтительно перед всеми своими другими
женскими достоинствами, гордилась.
Уверяю же вас, что
женский этот весь вопрос выдумали им мужчины, сдуру, сами на свою
шею, — слава только богу, что я не женат!
При огромном мужском росте у него было сложение здоровое, но чисто
женское: в плечах он узок, в тазу непомерно широк; ляжки как лошадиные окорока, колени мясистые и круглые; руки сухие и жилистые;
шея длинная, но не с кадыком, как у большинства рослых людей, а лошадиная — с зарезом; голова с гривой вразмет на все стороны; лицом смугл, с длинным, будто армянским носом и с непомерною верхнею губой, которая тяжело садилась на нижнюю; глаза у Термосесова коричневого цвета, с резкими черными пятнами в зрачке; взгляд его пристален и смышлен.
Разнесся по городу слух, что актеры здешнего театра устраивают в общественном собрании маскарад с призами за лучшие наряды,
женские и мужские. О призах пошли преувеличенные слухи. Говорили, дадут корову даме, велосипед мужчине. Эти слухи волновали горожан. Каждому хотелось выиграть: вещи такие солидные. Поспешно
шили наряды. Тратились не жалея. Скрывали придуманные наряды и от ближайших друзей, чтобы кто не похитил блистательной мысли.
Увар Иванович лежал на своей постели. Рубашка без ворота, с крупной запонкой, охватывала его полную
шею и расходилась широкими, свободными складками на его почти
женской груди, оставляя на виду большой кипарисовый крест и ладанку. Легкое одеяло покрывало его пространные члены. Свечка тускло горела на ночном столике, возле кружки с квасом, а в ногах Увара Ивановича, на постели, сидел, подгорюнившись, Шубин.
Старики Багровы со всем семейством вышли на крыльцо; Арина Васильевна в шелковом шушуне [Шушун —
женская верхняя одежда; большею частью короткая кофта, шубейка.] и юбке, в шелковом гарнитуровом с золотыми травочками платке на голове, а Степан Михайлыч в каком-то стародавнем сюртуке, выбритый и с платком на
шее, стояли на верхней ступеньке крыльца; один держал образ Знамения божьей матери, а другая — каравай хлеба с серебряной солонкой.
Ну, разумеется, попадья — женщина престарелая — заплакала и подумала себе такую
женскую мысль, что дай, мол, я ему докажу, что я это ему
шью, а не дьякону, и взяла красной бумаги и начала на тех исподних литеры веди метить, а он, отец Маркел, подкрался, да за руку ее хап.
Мы прошли в маленькие комнатки о. Андроника; вдали мелькнула какая-то
женская фигура, вероятно, это была Евгеша, сам о. Андроник на минутку удалился в какую-то темную комнатку, откуда он вернулся уже в казинетовом [Казинетовый — из полушерстяной ткани.] подряснике, с графином водки в одной руке и с бутылкой в другой. Асклипиодот даже крякнул при виде этой посудины и далеко вытянул свою тонкую
шею; он все время был занят своим перстом, укушенным собачкой о. Андроника.
Во время ее экзекуции она только слыхала нередко писк, визг, восклик: «Ой,
шею,
шею!», или
женский голос визжал: «Ой, да кто здесь щекочется!» Но имен обыкновенно ни одного толпою не произносилось.
Он очнулся ночью. Все было тихо; из соседней большой комнаты слышалось дыхание спящих больных. Где-то далеко монотонным, странным голосом разговаривал сам с собою больной, посаженный на ночь в темную комнату, да сверху, из
женского отделения, хриплый контральто пел какую-то дикую песню. Больной прислушивался к этим звукам. Он чувствовал страшную слабость и разбитость во всех членах;
шея его сильно болела.
Мальчик принялся одеваться с осторожной торопливостью, и вскоре обе фигуры — деда и внука — промелькнули в сумерках комнаты. На мальчике было надето что-то вроде пальто городского покроя, на ногах большие валенки,
шея закутана
женским шарфом. Дед был в полушубке. Дверь скрипнула, и оба вышли наружу.
Люди привыкли думать, что стряпать,
шить, нянчить детей — дело
женское и что делать это мужчине даже стыдно. А между тем, напротив того, стыдно мужчине, часто незанятому, проводить время за пустяками или ничего не делать в то время, как усталая, часто слабая, беременная женщина через силу стряпает, стирает, нянчит.
Бывший рогожский посол еще поближе подвинулся к Лизавете, положил ей руку на плечо и стал полегоньку трепать его, не говоря ни слова. Отецкая дочь не противилась. С веселой вызывающей улыбкой поглядывала она исподлобья, и, когда Василий Борисыч стал мешать ей
шить, она взяла его за руку и крепко пожала ее. Сладострастно засверкали быстрые маленькие глазки бывшего посла архиерейского. Горазд бывал он на любовные похожденья, навы́к им во время ближних и дальних разъездов по
женским скитам и обителям.
Токарев вышел на террасу. Было тепло и тихо, легкие облака закрывали месяц. Из темного сада тянуло запахом настурций, левкоев. В голове Токарева слегка шумело, перед ним стояла Марья Михайловна — красивая, оживленная, с нежной белой
шеей над кружевом изящной кофточки. И ему представилось, как в этой теплой ночи катится по дороге коляска Будиновских. Будиновский сидит, обняв жену за талию. Сквозь шелк и корсет ощущается теплота молодого, красивого
женского тела…
Рябович остановился в раздумье… В это время неожиданно для него послышались торопливые шаги и шуршанье платья,
женский задыхающийся голос прошептал: «наконец-то!» и две мягкие, пахучие, несомненно
женские руки охватили его
шею; к его щеке прижалась теплая щека и одновременно раздался звук поцелуя. Но тотчас же целовавшая слегка вскрикнула и, как показалось Рябовичу, с отвращением отскочила от него. Он тоже едва не вскрикнул и бросился к яркой дверной щели…
В дверях одной из клетушек, пристроенных к правому флигелю, показалась
женская фигура — кухарка или просто баба, с растрепанными волосами, с открытой
шеей и засученными рукавами грязного ситцевого капота.
За матерью шел сын, такого же сложения, жирный, уже обрюзглый, с
женским складом туловища, одетый в обтяжку; белокурая и курчавая голова его сидела на толстой белой
шее, точно вставленной в высокий воротник. Он носил шершавые усики и маленькие бакенбарды. На пухлых руках, без перчаток, было множество колец. На вид ему могло быть от двадцати до тридцати лет. Бескровная белизна лица носила в себе что-то тайно-порочное, и глаза, зеленоватые и круглые, дышали особого рода дерзостью.
Вы что-то бормочете, беспомощно поглядываете по сторонам, как бы ища спасения, но пухлые
женские руки, как две змеи, обволакивают уже вашу
шею, лацкан вашего фрака уже покрыт слоем пудры. Бедная, всё прощающая, всё выносящая фрачная пара!
Ничего он не рассмотрел. Виднелось много
женских маковок и столько же
шей, но светло-лиловое платье исчезло.