Неточные совпадения
Барин уже
ехал возле него, одетый,
на дрожках — травяно-зеленый нанковый сюртук, желтые штаны и шея без галстука,
на манер купидона!
Они толпились
на вокзале, ветер гонял их по улицам, группами и по одному, они шагали пешком,
ехали верхом
на лошадях и
на зеленых телегах, везли пушки, и всюду в густой, холодно кипевшей снежной массе двигались, мелькали серые фигуры, безоружные и с винтовками
на плече, горбатые, с мешками
на спинах.
От нечего делать я развлекал себя мыслью, что увижу наконец, после двухлетних странствий, первый русский, хотя и провинциальный, город. Но и то не совсем русский, хотя в нем и русские храмы, русские домы, русские чиновники и купцы, но зато как голо все! Где это видано
на Руси, чтоб не было ни одного садика и палисадника, чтоб
зелень, если не яблонь и груш, так хоть берез и акаций, не осеняла домов и заборов? А этот узкоглазый, плосконосый народ разве русский? Когда я
ехал по дороге к городу, мне
Мне несколько неловко было
ехать на фабрику банкира: я не был у него самого даже с визитом, несмотря
на его желание видеть всех нас как можно чаще у себя; а не был потому, что за визитом неминуемо следуют приглашения к обеду, за который садятся в пять часов, именно тогда, когда настает в Маниле лучшая пора глотать не мясо, не дичь, а здешний воздух, когда надо
ехать в поля,
на взморье, гулять по цветущим
зеленым окрестностям — словом, жить.
Но дом был весь занят: из Капштата
ехали какие-то новобрачные домой,
на ферму, и ночевали в той самой комнате, где мы спали с
Зеленым.
Вы
едете по
зеленой, испещренной тенями дорожке; большие желтые мухи неподвижно висят в золотистом воздухе и вдруг отлетают; мошки вьются столбом, светлея в тени, темнея
на солнце; птицы мирно поют.
Он
ехал берегом широкого озера, из которого вытекала речка и вдали извивалась между холмами;
на одном из них над густою
зеленью рощи возвышалась
зеленая кровля и бельведер огромного каменного дома,
на другом пятиглавая церковь и старинная колокольня; около разбросаны были деревенские избы с их огородами и колодезями.
Кузнец схватился натянуть
на себя
зеленый жупан, как вдруг дверь отворилась и вошедший с позументами человек сказал, что пора
ехать.
Они
поехали сначала берегом вверх, а потом свернули
на тропу к косцам. Издали уже напахнуло ароматом свежескошенной травы. Косцы шли пробившеюся широкою линией, взмахивая косами враз. Получался замечательный эффект: косы блестели
на солнце, и по всей линии точно вспыхивала синеватая молния, врезывавшаяся в
зеленую живую стену высокой травы. Работа началась с раннего утра, и несколько десятин уже были покрыты правильными рядами свежей кошенины.
Писарь сумрачно согласился. Он вообще был не в духе. Они
поехали верхами. Поповский покос был сейчас за Шеинскою курьей, где шли заливные луга. Под Суслоном это было одно из самых красивых мест, и суслонские мужики смотрели
на поповские луга с завистью. С высокого правого берега, точно браною
зеленою скатертью, развертывалась широкая картина. Сейчас она была оживлена сотнями косцов, двигавшихся стройною ратью. Ермилыч невольно залюбовался и со вздохом проговорил...
От думы они
поехали на Соборную площадь, а потом
на главную Московскую улицу. Летом здесь стояла непролазная грязь, как и
на главных улицах, не говоря уже о предместьях, как Теребиловка, Дрекольная, Ерзовка и Сибирка. Миновали
зеленый кафедральный собор, старый гостиный двор и остановились у какого-то двухэтажного каменного дома. Хозяином оказался Голяшкин. Он каждого гостя встречал внизу, подхватывал под руку, поднимал наверх и передавал с рук
на руки жене, испитой болезненной женщине с испуганным лицом.
Каждую пятницу Цыганок запрягал в широкие сани гнедого мерина Шарапа, любимца бабушки, хитрого озорника и сластену, надевал короткий, до колен, полушубок, тяжелую шапку и, туго подпоясавшись
зеленым кушаком,
ехал на базар покупать провизию. Иногда он не возвращался долго. Все в доме беспокоились, подходили к окнам и, протаивая дыханием лед
на стеклах, заглядывали
на улицу.
Если случится
ехать лесистой дорогою, через
зеленые перелески и душистые поляны, только что выедешь
на них, как является в вышине копчик, о котором я сейчас упомянул.
У самого въезда в Тайболу,
на левой стороне дороги,
зеленой шапкой виднелся старый раскольничий могильник. Дорога здесь двоилась: тракт отделял влево узенькую дорожку, по которой и нужно было
ехать Яше.
На росстани они попрощались с Кишкиным, и Мыльников презрительно проговорил ему вслед...
Кучер не спрашивал, куда
ехать. Подтянув лошадей, он лихо прокатил мимо перемен, проехал по берегу Березайки и, повернув
на мыс, с шиком въехал в открытые ворота груздевского дома, глядевшего
на реку своими расписными ставнями, узорчатою вышкой и
зеленым палисадником. Было еще рано, но хозяин выскочил
на крыльцо в шелковом халате с болтавшимися кистями, в каком всегда ходил дома и даже принимал гостей.
Но как ни сдружилась Бельтова с своей отшельнической жизнию, как ни было больно ей оторваться от тихого Белого Поля, — она решилась
ехать в Москву. Приехав, Бельтова повезла Володю тотчас к дяде. Старик был очень слаб; она застала его полулежащего в вольтеровских креслах; ноги были закутаны шалями из козьего пуху; седые и редкие волосы длинными космами падали
на халат;
на глазах был
зеленый зонтик.
Едем долго ли, коротко ли, приезжаем куда-то и идем по коридорам и переходам. Вот и комната большая, не то казенная, не то общежитейская…
На окнах тяжелые занавески, посредине круглый стол, покрытый
зеленым сукном,
на столе лампа с резным матовым шаром и несколько кипсеков; этажерка с книгами законов, и в глубине диван.
Когда мы
ехали домой, Маша оглядывалась
на школу;
зеленая крыша, выкрашенная мною и теперь блестевшая
на солнце, долго была видна нам. И я чувствовал, что взгляды, которые бросала теперь Маша, были прощальные.
Впереди отряда
ехали двое офицеров: один высокого роста, в белой кавалерийской фуражке и бурке; другой среднего роста, в кожаном картузе и
зеленом спензере [куртка (англ.)] с черным артиллерийским воротником; седло, мундштук и вся сбруя
на его лошади были французские.
На возвратном пути я старался растолковать Писареву, что я истинный рыбак, что охота для меня не шутка, а серьезное дело, что я или предаюсь ей вполне, или вовсе ею не занимаюсь, что охотничьих parties de piaisir я терпеть не могу и что завтра, когда все собираются удить рано утром (то есть часов в восемь, а не в два, как следует), я решительно с ними не
поеду под предлогом, что хочу удить с берега; выберу себе местечко под тенью дерев, для виду закину удочки, хотя знаю, что там ни одна рыбка не возьмет, и буду сидеть, курить, наслаждаться весенним утром, свежим воздухом и молодою пахучею
зеленью недавно распустившихся деревьев.
— Знаете ли, — сказала дама с несколько даже трогательным выражением лица, — я бы хотела…
на ней теперь платье; я бы, признаюсь, не хотела, чтобы она была в платье, к которому мы так привыкли; я бы хотела, чтоб она была одета просто и сидела бы в тени
зелени, в виду каких-нибудь полей, чтобы стада вдали или роща… чтобы незаметно было, что она
едет куда-нибудь
на бал или модный вечер. Наши балы, признаюсь, так убивают душу, так умерщвляют остатки чувств… простоты, простоты чтобы было больше.
Коротков вонзился в коробку лифта, сел
на зеленый диван напротив другого Короткова и задышал, как рыба
на песке. Мальчишка, всхлипывая, влез за ним, закрыл дверь, ухватился за веревку, и лифт
поехал вверх. И тотчас внизу, в вестибюле, загремели выстрелы и завертелись стеклянные двери.
Вот такие-то гости собрались и сидят чинно. Так, уже к полудню, часов в одиннадцать, сурмы засурмили, бубны забили —
едет сам,
едет вельможный пан полковник в своем берлине; машталер то и дело хлопает бичом
на четверню вороных коней, в шорах посеребренных, а они без фореса, по-теперешнему форейтора, идут
на одних возжах машталера, сидящего
на правой коренной. Убор
на машталере и кожа
на шорах
зеленая, потому что и берлин был
зеленый.
Дождь стучал в окна вагона, было видно только
зеленое поле, мелькали телеграфные столбы да птицы
на проволоках, и радость вдруг перехватила ей дыхание: она вспомнила, что она
едет на волю,
едет учиться, а это все равно что когда-то очень давно называлось уходить в казачество.
Василий Андреич послушался и пустил лошадь, как велел Никита. Они
ехали так довольно долго. Иногда они выезжали
на оголенные
зеленя, и сани гремели по колчам мерзлой земли. Иногда выезжали
на жнивье, то
на озимое, то
на яровое, по которым из-под снега виднелись мотавшиеся от ветра полыни и соломины; иногда въезжали в глубокий и везде одинаково белый, ровный снег, сверху которого уже ничего не было видно.
Началось это весной. Вскоре после Пасхи, которая была в том году поздней, мы
поехали с ним однажды
на острова. Был ясный, задумчивый, ласковый вечер. Тихие воды рек и каналов мирно дремали в своих берегах, отражая розовый и лиловый свет погасавшего неба. Молодая, сероватая
зелень прибрежных ив и черных столетних лип так наивно и так радостно смотрелась в воду. Мы долго молчали. Наконец под обаянием этого прелестного вечера я сказал медленно...
Отец поглядел в окно, увидал коляску, взял картуз и пошел
на крыльцо встречать. Я побежал за ним. Отец поздоровался с дядей и сказал: «Выходи же». Но дядя сказал: «Нет, возьми лучше ружье, да
поедем со мной. Вон там, сейчас за рощей, русак лежит в
зеленях. Возьми ружье,
поедем убьем». Отец велел себе подать шубку и ружье, а я побежал к себе, наверх, надел шапку и взял свое ружье. Когда отец сел с дядей в коляску, я приснастился с ружьем сзади
на запятки, так что никто не видал меня.
— Прибыли мы к кордону
на самый канун Лазарева воскресенья. Пасха в том году была ранняя, а по тем местам еще
на середокрестной рéки прошли,
на пятой травка по полям
зеленела. Из Москвы
поехали — мороз был прежестокий, метель, вьюга, а недели через полторы, как добрались до кордона, весна там давно началась…
Если случится
ехать лесистой дорогою, чрез
зеленые перелески и душистые поляны, — только что выедешь
на них, как является в вышине копчик.
Он
на берег вышел, он сел
на коня,
Он в
зелени едет дубравной —
«Полюбишь ли, девица, ныне меня,
Звезда ты моя, Ярославна...
Отдохнув немного, моряки
поехали далее. После спуска дорога снова поднималась кверху. Тропа становилась шире и лучше. Лошади пошли скорее. Опять, как и в начале подъема, то и дело показывались из-за
зелени маленькие виллы и дачи. Вот и знаменитая вилла какого-то англичанина-банкира, выстроенная
на самом хребте одной из гор. Наконец,
на верхушке одного из отрогов показался и монастырь — высшее место в горах, до которого можно добраться
на лошадях. Выше можно подниматься только пешком.
Володя, конечно,
поехал на берег, но смотреть было решительно нечего. Маленький городишко, напоминающий наши захолустья, в котором не более двухсот домиков, расположен у подошвы голых гор. Ни кусточка, ни
зелени… Только у дома какого-то портограндского аристократа стоят три одинокие тощие пальмы, заботливо обнесенные плетнем, да у виллы английского консула, построенной
на горе, зеленеется хорошо разведенный сад.
И после встречи с Пьером князь Андрей остается таким же мертвецом, каким был до встречи. Проходит два года. Раннею весною он
едет по опекунским делам в рязанские имения своего сына. Все вокруг
зеленеет, и трава, и деревья.
На краю дороги высится огромный дуб. «Старым, сердитым и презрительным уродом стоял он между улыбающимися березами».
Вскоре я должен получить два письма: одно строгое, официальное от княгини, другое длинное, веселое, полное проектов от Оли. В мае я
еду опять
на Зеленую Косу.
— Чудесное есть местечко… около Свиблова.
На лодке можно спуститься по Яузе… Берега-то все в
зелени. Мне один человек уступит свою дачку… Ему как раз надо
ехать на несколько недель в Землю Войска Донского.
Часу в десятом утра два помещика, Гадюкин и Шилохвостов,
ехали на выборы участкового мирового судьи. Погода стояла великолепная. Дорога, по которой
ехали приятели,
зеленела на всем своем протяжении. Старые березы, насаженные по краям ее, тихо шептались молодой листвой. Направо и налево тянулись богатые луга, оглашаемые криками перепелов, чибисов и куличков.
На горизонте там и сям белели в синеющей дали церкви и барские усадьбы с
зелеными крышами.
За вершниками охота
поедет, только без собак. Псари и доезжачие региментами: первый регимент
на вороных конях в кармазинных чекменях, другой регимент
на рыжих конях в
зеленых чекменях, третий —
на серых лошадях в голубых чекменях. А чекмени у всех суконные, через плечо шелковые перевязи, у одних белые, шиты золотом, у других пюсовые, шиты серебром. За ними стремянные
на гнедых конях в чекменях малиновых, в желтых шапках с красными перьями, через плечо золотая перевязь,
на ней серебряный рог.
Сотни верст за сотнями. Местность ровная, как стол, мелкие перелески, кустарник. Пашен почти не видно, одни луга.
Зеленеют выкошенные поляны, темнеют копны и небольшие стожки. Но больше лугов нескошенных; рыжая, высохшая
на корню трава клонится под ветром и шуршит семенами в сухих семенных коробочках. Один перегон в нашем эшелоне
ехал местный крестьянский начальник, он рассказывал: рабочих рук нет, всех взрослых мужчин, включая ополченцев, угнали
на войну; луга гибнут, пашни не обработаны.
Но в третьем классе, где она
ехала, были только финские мужики и дешевые дачники; и она перешла в первый и с удовольствием опустилась
на зеленый потертый бархат сиденья.
Мало чувствительный к какой бы то ни было музыке, Аракчеев — искренно или нет — очень жаловал нарышкинскую роговую музыку и от времени до времени жители Петербургской стороны, особенно
Зеленой улицы, видали летом под вечер едущую мимо их окон довольно неуклюжую
зеленую коляску
на изрядно высоком ходу; коляска
ехала не быстро, запряженная не четверкою цугом, как все ездили тогда, а четверкою в ряд, по-видимому, тяжелых, дюжих артиллерийских коней.
Над головою тихо шумели деревья, заря гасла, небо было чистое, нежное. В густой
зелени серебристых тополей заблестели электрические фонари. Воронецкий посмотрел
на часы: половина одиннадцатого; пора было
ехать в Лесной.
Великолепно были нарисованы работницы в красных,
зеленых, белых косынках; одни неслись
на аэроплане, мотоциклетке или автомобиле; другие
ехали верхом, бежали пешие, брели с палочкой; третьи, наконец,
ехали верхом
на черепахе,
на раке или сидели, как в лодке, в большой черной галоше.
Узнав, что он
ехал из Стрельни в одном мундире, Екатерина подарила ему соболью шубу, крытую
зеленым бархатом, но Суворов брал ее с собой, только едучи во дворец, да и то держал
на коленях и надевал, лишь выходя из кареты.
— Видала не раз.
На коня ли садится — под ним конь веселится. Скачет ли — что твой вихрь по вольному полю! — конь огнем пышет, под собою земли не слышит. По лугу ль
едет? — луг
зеленеет; через воду? — вода-то лелеет. Не только видала, подивись, свет мой, я была у него в хороминах.
Несмотря
на то что Анжель, эта, как уже, без сомнения, догадался читатель, первоклассная звезда петербургского полусвета, недели с две, как переехала
на свою прелестную дачу
на Каменном острове, буквально утопавшую в
зелени, окруженную обширными цветниками, с фонтаном посередине, с мраморными статуями в многочисленных и изящных клумбах, с громадной террасой, уставленной тропическими растениями, с убранными внутри с чисто царскою роскошью, начиная с приемной и кончая спальней, комнатами — она приказала кучеру, как мы уже знаем,
ехать на свою городскую квартиру.
Последней так понравилось Баратово, что мысль
ехать в свою деревню, в старый, покосившийся от времени дом, с большими, мрачными комнатами, со стен которых глядели
на нее не менее мрачные лица, хотя и знаменитых, но очень скучных предков, сжимала ее сердце какой-то ноющей тоской, и она со вздохом вспоминала роскошно убранные, полные света и простора комнаты баратовского дома, великолепный парк княжеского подмосковного имения, с его резными мостиками и прозрачными, как кристалл, каскадами, зеркальными прудами и ветлой, лентой реки, и сопоставляла эту картину с картиной их вотчины, а это сравнение невольно делало еще мрачнее и угрюмее заросший громадный сад их родового имения, с покрытым
зеленью прудом и камышами рекой.
— Бабы, бабы, бабьи сборы! — проговорил Алпатыч про себя и
поехал, оглядывая вокруг себя поля, где с пожелтевшею рожью, где с густым еще
зеленым овсом, где еще черные, которые только начинали, двоить. Алпатыч
ехал, любуясь
на редкостный урожай ярового в нынешнем году, приглядываясь к полоскам ржаных полей,
на которых кое-где начинали зажинать, и делал свои хозяйственные соображения о посеве и уборке, и о том, не забыто ли какое княжеское приказание.
Текут трамваи непрерывнейшим потоком, нельзя сосчитать их
зеленых и красных фонарей, заходящих друг за друга, автомобили множеством парных лучистых глаз своих точно выметают гладкую мостовую,
на черном небе вспыхивают транспаранты, а толпы людей движутся, шумят, идут, плетутся извозчичьи кони (кто-то
едет в гости!), скачут рысаки… нет, не мне описать это сверхъестественное зрелище!
Пьер
ехал, оглядываясь по обе стороны дороги, отыскивая знакомые лица и везде встречая только незнакомые, военные лица разных родов войск, одинаково с удивлением смотревшие
на его белую шляпу и
зеленый фрак.