Неточные совпадения
— С
горя, батюшка, Андрей Иваныч, ей-богу, с
горя, — засипел Захар, сморщившись горько. — Пробовал тоже извозчиком
ездить. Нанялся к хозяину, да ноги ознобил: сил-то мало, стар стал! Лошадь попалась злющая; однажды под карету бросилась, чуть не изломала меня;
в другой раз старуху смял,
в часть взяли…
Наконец он уткнулся
в плетень, ощупал его рукой, хотел поставить ногу
в траву — поскользнулся и провалился
в канаву. С большим трудом выкарабкался он из нее, перелез через плетень и вышел на дорогу. По этой крутой и опасной
горе ездили мало, больше мужики, порожняком, чтобы не делать большого объезда,
в телегах, на своих смирных, запаленных, маленьких лошадях
в одиночку.
Переезд наш из Кенигсберга
в Берлин был труднее всего путешествия. У нас взялось откуда-то поверье, что прусские почты хорошо устроены, — это все вздор. Почтовая езда хороша только во Франции,
в Швейцарии да
в Англии.
В Англии почтовые кареты до того хорошо устроены, лошади так изящны и кучера так ловки, что можно
ездить из удовольствия. Самые длинные станции карета несется во весь опор;
горы, съезды — все равно.
В этом grand gala [парадном костюме (фр.).] похорон и свадеб и
в приятном климате 59° северной широты Гааз
ездил каждую неделю
в этап на Воробьевы
горы, когда отправляли ссыльных.
Их звали «фалаторы», они скакали
в гору, кричали на лошадей, хлестали их концом повода и хлопали с боков ногами
в сапожищах, едва влезавших
в стремя. И бывали случаи, что «фалатор» падал с лошади. А то лошадь поскользнется и упадет, а у «фалатора» ноги
в огромном сапоге или, зимнее дело, валенке — из стремени не вытащишь. Никто их не учил
ездить, а прямо из деревни сажали на коня — езжай! А у лошадей были нередко разбиты ноги от скачки
в гору по булыгам мостовой, и всегда измученные и недокормленные.
Летом,
в вакантный месяц, директор делал с нами дальние, иногда двухдневные прогулки по окрестностям; зимой для развлечения
ездили на нескольких тройках за город завтракать или пить чай
в праздничные дни;
в саду, за прудом, катались с
гор и на коньках.
Но самым невероятным мне всегда казалось именно это: как тогдашняя — пусть даже зачаточная — государственная власть могла допустить, что люди жили без всякого подобия нашей Скрижали, без обязательных прогулок, без точного урегулирования сроков еды, вставали и ложились спать когда им взбредет
в голову; некоторые историки говорят даже, будто
в те времена на улицах всю ночь
горели огни, всю ночь по улицам ходили и
ездили.
«Но Аггей Никитич весьма часто
ездил в уезд и, может быть, там развлекался?» — подумала она и решилась
в эту сторону направить свое ревнивое око, тогда как ей следовало сосредоточить свое внимание на ином пункте, тем более, что пункт этот был весьма недалек от их квартиры, словом, тут же на
горе,
в довольно красивом домике, на котором виднелась с орлом наверху вывеска, гласящая: Аптека Вибеля, и
в аптеке-то сей Аггей Никитич последние дни жил всей своей молодой душой.
— И покажу, если, впрочем,
в зоологический сад не отдал. У меня денег пропасть, на сто лет хватит.
В прошлом году я
в Ниццу
ездил — смотрю, на
горе у самого въезда замок Одиффре стоит. Спрашиваю: что стоит? — миллион двести тысяч! Делать нечего, вынул из кармана деньги и отсчитал!
Даже кучера долгое время вспоминали, как господа
ездили «Бламанжейшино
горе утолять» — так велик был
в этот день съезд экипажей перед ее домом.
А Юлия Сергеевна привыкла к своему
горю, уже не ходила во флигель плакать.
В эту зиму она уже не
ездила по магазинам, не бывала
в театрах и на концертах, а оставалась дома. Она не любила больших комнат и всегда была или
в кабинете мужа, или у себя
в комнате, где у нее были киоты, полученные
в приданое, и висел на стене тот самый пейзаж, который так понравился ей на выставке. Денег на себя она почти не тратила и проживала теперь так же мало, как когда-то
в доме отца.
Лидия. Вы думаете? Я сегодня
в дурном расположении духа, мне не до любви. Я уж сколько времени только и слышу о богатстве; у мужа золотые прииски, у вас золотые
горы, Телятев чуть не миллионщик, и Глумов, говорят, вдруг богат стал. Все мои поклонники прославляют мою красоту, все сулят меня золотом осыпать, а ни муж мой, ни мои обожатели не хотят ссудить меня на время ничтожной суммой на булавки. Мне не
в чем выехать; я
езжу в извозчичьей коляске на клячах.
Потом дни через два отец свозил меня поудить и
в Малую и
в Большую Урему; он
ездил со мной и
в Антошкин враг, где на самой вершине
горы бил сильный родник и падал вниз пылью и пеной; и к Колоде, где родник бежал по нарочно подставленным липовым колодам; и
в Мордовский враг, где ключ вырывался из каменной трещины у подошвы
горы; и
в Липовый, и
в Потаенный колок, и на пчельник, между ними находившийся, состоящий из множества ульев.
Охотник,
поездив несколько времени по
горам и полям и не найдя нигде зайцев, сделал соображение, что они все лежат
в лесу; а как на беду он взял с собой ружье, то, подъехав к лесу, привязал на опушке лошадь к дереву, посадил ястреба на толстый сучок, должник привязал к седлу, а сам отправился стрелять
в лес зайцев.
— Верно! Только надо это понять, надо её видеть там, где её знают, где её, землю, любят. Это я, братцы мои, видел! Это и есть мой поворот. Началась эта самая война — престол, отечество, то, сё — садись
в скотский вагон! Поехали. С год время ехали, под
гору свалились… Вот китайская сторона… Смотрю — господи! да разве сюда за войной
ездить? Сюда за умом! За умом надобно
ездить, а не драться, да!
— Зачем до смерти
в гроб ложиться? — сказал Патап Максимыч. — Ты вот что, наплюй на Москву-то, не
езди туда… Чего не видал?.. Оставайся лучше у нас, зачнем поскорей на
Горах дела делать… Помнишь, про что говорили?
Обыкновенная и прямая дорога, ведущая из города
в монастырь, вьется белой лентой между дачами и садами. Она вымощена гладким камнем, и по ней все ходят или
ездят в церковь. Та же дорога через
горы, по которой приехали моряки, специально назначена для иностранцев — охотников до видов и до сильных ощущений. Для туриста, бывшего на Мадере, эта прогулка так же обязательна, как посещение лондонского туннеля или собора св. Петра
в Риме.
Когда рыбный караван приходит к Макарью, ставят его вверх по реке, на Гребновской пристани, подальше ото всего, чтоб не веяло на ярманку и на другие караваны душком «коренной». Баржи расставляются
в три либо
в четыре ряда, глядя по тому, сколь велик привоз. На караван
ездят только те, кому дело до рыбы есть. Поглядеть на вонючие рыбные склады
в несколько миллионов пудов из одного любопытства никто не поедет — это не чай, что
горами навален вдоль Сибирской пристани.
И
в то же время мечты, сладчайшие, заветные, волшебные мечты, от которых замирает душа и
горит голова, закопошились
в ее мозгах, и всем ее маленьким существом овладел неизъяснимый восторг. Он, Топорков, хочет ее сделать своей женой, а ведь он так статен, красив, умен! Он посвятил жизнь свою человечеству и…
ездит в таких роскошных санях!
— Самой-то не было дома,
в Шарпан соборовать
ездила. Выкрали без нее… — ответил Самоквасов. — И теперь за какой срам стало матушке Манефе, что из ее обители девица замуж сбежала, да еще и венчалась-то
в великороссийской! Со стыда да с
горя слегла даже, заверяет Таифа.
— Скорее бы прошли эти скучные дни… — шептала Нина. — Весной за мной приедет папа и увезет меня на Кавказ… Целое лето я буду отдыхать,
ездить верхом, гулять по
горам… — восторженно говорила она, и я видела, как разгорались
в темноте ее черные глазки, казавшиеся огромными на матово-бледном лице.
У профессора пили чай. Он сегодня
ездил в город читать свои лекции
в народном университете, и Катя забежала узнать новости. Профессор был заметно взволнован. Наталья Сергеевна сидела за самоваром бледная, с застывшим от
горя лицом.
Зато Абрек умел и любил
ездить. Он показал мне такие места
в окрестностях
Гори, о существовании которых я не имела ни малейшего понятия.
Он завернул работу
в красный платок, оделся и вышел на улицу. Шел мелкий, жесткий снег, коловший лицо, как иголками. Было холодно, склизко, темно, газовые фонари
горели тускло, и почему-то на улице пахло керосином так, что Федор стал перхать и кашлять. По мостовой взад и вперед
ездили богачи, и у каждого богача
в руках был окорок и четверть водки. Из карет и саней глядели на Федора богатые барышни, показывали ему языки и кричали со смехом...
Старший сын его Фёдор служит на заводе
в старших механиках и, как говорят про него мужики, далеко
в гору пошел, так что до него теперь рукой не достанешь; жена Фёдора Софья, некрасивая и болезненная баба, живет дома при свёкре, всё плачет и каждое воскресенье
ездит в больницу лечиться.
Не из-за хлебосольства и завтраков
ездили к Ираиде Степановне — к ней
ездили за пищей духовной, за утешением
в неприятности,
в горе,
в несчастии.
— А стоите ли вы, чтобы с вами поступали иначе… Живя со мной, вы имели любовницу
в Серединском, куда перевезли ее из Руднева, вашу ключницу Настю… Вы
в последний раз
ездили туда не для межевания… Межевание было — один предлог… Вы
ездили к ней, и так, видимо, увлеклись любовью, что не доглядели за домом, и он
сгорел.
Только что они выехали за корчму на
гору, как навстречу им из под
горы показалась кучка всадников, впереди которой на вороной лошади с блестящею на солнце сбруей ехал высокий ростом человек
в шляпе с перьями, с черными, завитыми по плечи, волосами,
в красной мантии и с длинными ногами, выпяченными вперед, как
ездят французы. Человек этот поехал галопом навстречу Балашеву, блестя и развеваясь на ярком июньском солнце своими перьями, каменьями и золотыми галунами.
— И видно же, что ты нигде не был дальше твоего острова. Если бы ты был не хром да
поездил бы по морю, ты бы знал, что солнце садится не
в горах нашего острова, а как выходит из моря, так вечером опять и садится
в море. Я говорю верно, потому что каждый день вижу это своими глазами.
Донес Николай Фомич: так и так, «
ездил в город Мухин «по делу о водопроводе», делал нивелировку, грунт нашел слабый, подземными ключами размываемый, рекою Волгой подмываемый, совсем ни на что неспособный; потому деньги за сондировку и нивелировку, полтораста рублей,
в уплату рабочим из моей собственности удержанные, покорнейше прошу возвратить откуда следует, а для благосостояния города Мухина и для безопасного и безостановочного следования по большой дороге казенных транспортов и арестантов, а равно проезжающих по казенной и частной надобностям, необходимо мухинскую
гору предварительно укрепить и потом уже устроить водопровод для снабжения жителей водою».
— Удивляюсь, — сказал он, — как может умный человек говорить такие глупости. Разве можно, чтобы огненный шар спускался
в воду и не потухал? Солнце вовсе не огненный шар, а солнце — божество. Божество это называется Дева. Божество это
ездит на колеснице по небу вокруг золотой
горы Сперувя.
— A! Граф Ростов! — радостно заговорил Пьер. — Так вы его сын, Илья? Я, можете себе представить,
в первую минуту не узнал вас. Помните, как мы на Воробьевы
горы ездили с m-me Jacquot… [мадам Жако…] давно.
Колокольчик был подвязан, и бубенчики заложены бумажками. Князь никому не позволял
в Лысых
Горах ездить с колокольчиком. Но Алпатыч любил колокольчики и бубенчики
в дальней дороге. Придворные Алпатыча, земский, конторщик, кухарка — черная, белая, две старухи, мальчик-казачек, кучера и разные дворовые, провожали его.