Неточные совпадения
Германская
религия есть чистейшее монофизитство, признание лишь одной и
единой природы — божественной, а не двух природ — божественной и человеческой, как в христианской
религии.
Только отдельные философы провидели
Единого Бога и предчувствовали
религию спасения.
— Если вы знакомы с историей
религий, сект, философских систем, политических и государственных устройств, то можете заметить, что эти прирожденные человечеству великие идеи только изменяются в своих сочетаниях, но число их остается одинаким, и ни
единого нового камешка не прибавляется, и эти камешки являются то в фигурах мрачных и таинственных, — какова
религия индийская, — то в ясных и красивых, — как вера греков, — то в нескладных и исковерканных представлениях разных наших иноверцев.
Еще дальше идет Беха-Улла [Беха-улла Мирза Хуссейн Али — основатель бехаизма, иранского религиозно-политического течения, возникшего в середине XIX в. уже после подавления восстания бабидов и ориентированного на соединение науки и
религии, отрицавшего религиозный и национальный фанатизм мусульманского Востока.], автор «Китабе-Акдес», в своей беседе с Э. Г. Броуном: «Мы же даем, — говорит он, — чтобы все народы пришли к
единой вере, и люди стали братьями; чтобы рознь религиозная перестала существовать и уничтожено было различие национальностей.
Единая истинная
религия не содержит в себе ничего, кроме законов, то есть таких нравственных начал, безусловную необходимость которых мы можем сами сознать и исследовать и которые мы сознаем нашим разумом.
В наши дни христианству приходится на этой же почве сталкиваться с гуманизмом, с его
религией человекобожия, для которой «общественность» приблизительно соответствует святости, ибо в ней заключается именно то «
единое на потребу», что в себе самом имеет оправдание и смысл.
У Юма она имела субъективно-человеческое значение — «быть для человека», у Беркли получила истолкование как действие Божества в человеческом сознании; у Гегеля она была транспонирована уже на язык божественного бытия: мышление мышления — само абсолютное,
единое в бытии и сознании [К этим общим аргументам следует присоединить и то еще соображение, что если
религия есть низшая ступень философского сознания, то она отменяется упраздняется за ненадобностью после высшего ее достижения, и только непоследовательность позволяет Гегелю удерживать
религию, соответствующую «представлению», в самостоятельном ее значении, рядом с философией, соответствующей «понятию».
Ветхозаветная
религия учила о том, что существует
единый, трансцендентный и ипостасный Бог, и требовала исключительного Ему служения («Аз есмь Господь Бог твой, да не будут тебе боги иные, кроме Меня» [Исх. 20:2–3.]), но прямо она не говорила об Его триипостасности, хотя, разумеется, это учение и было скрыто в ней, как в зерне растение.
Разумеется, понятно, почему ветхозаветная
религия с ее строгим и непреклонным монотеизмом («ягвизмом» [От «Ягве» (или Яхве) — непроизносимое имя
единого Бога в иудаизме.]) не могла усмотреть здесь ничего, кроме демонолатрии и блуда.
Бесспорно, вся сущность
религии состоит в том, чтобы ощущать все, определяющее наше чувство в его высшем единстве, «как нечто
единое и тождественное, а все единичное и особое как обусловленное им, т. е. (!!) чтобы ощущать наше бытие и жизнь в Боге и через Бога» (50–51).
Мы уверены, что довольно было бы
единого слова вашего к сохранению тайны, но мы ведаем также и слабость сердца человеческого и потому, над священною книгою
религии, наполняющею сердца всех нас, приемлем, для обеспечения себя, клятвы ваши, связующие вас посредством сей священной книги с нами: для того требуем мы клятвы к хранению тайны, дабы профаны, не понимающие цели братства, не могли издеваться над оною и употреблять во зло.
Ницше стоит на мировом перевале к религиозной эпохе творчества, но не в силах осознать неразрывной связи
религии творчества с
религией искупления и
религией закона, не знает он, что
религия едина и что в творчестве человека раскрывается тот же Бог,
Единый и Троичный, что и в законе и в искуплении.
— Это, дочь моя, только одна сторона вопроса, другая заключается в том, чтобы граф повлиял на свою будущую жену в смысле торжества католической
религии и чтобы от сближения с ней графа Кутайсова не пострадали наши интересы и высокие цели приведения России на истинный путь
единой римско-католической
религии…
Через несколько дней после этого, на одном из обворожительных праздников, который давала Элен, на своей даче на Каменном Острову, ей был представлен немолодой, с белыми как снег волосами и черными, блестящими глазами, обворожительный m-r de Jobert, un Jésuite à robe courte, [г-н Жобер, иезуит в коротком платье,] который долго в саду, при свете иллюминации и при звуках музыки, беседовал с Элен о любви к Богу, к Христу, к сердцу Божьей Матери и об утешениях, доставляемых в этой и в будущей жизни
единою истинною, католическою
религией.
В начале августа дело Элен совершенно определилось, и она написала своему мужу (который ее очень любил, как она думала) письмо, в котором извещала его о своем намерении выйти замуж за NN, и о том, что она вступила в
единую истинную
религию, и что она просит его исполнить все те необходимые для развода формальности, о которых передаст ему податель сего письма.
Эта
религия социализма во всем противоположна
религии Христа, которая учит, что не
единым хлебом жив будет человек, но и словом Божьим, учит поклоняться
единому Господу Богу, а не царству мира сего, и отвергает искушение чудом во имя свободы.