Неточные совпадения
Городничий. И не рад, что напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше
думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в
голове; просто как будто или стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
И долго Гриша берегом
Бродил, волнуясь,
думая,
Покуда песней новою
Не утолил натруженной,
Горящей
головы.
Скорее, однако ж, можно
думать, что в
голове его вообще никаких предположений ни о чем не существовало.
Но ошибка была столь очевидна, что даже он понял ее. Послали одного из стариков в Глупов за квасом,
думая ожиданием сократить время; но старик оборотил духом и принес на
голове целый жбан, не пролив ни капли. Сначала пили квас, потом чай, потом водку. Наконец, чуть смерклось, зажгли плошку и осветили навозную кучу. Плошка коптела, мигала и распространяла смрад.
Пожимаясь от холода, Левин быстро шел, глядя на землю. «Это что? кто-то едет»,
подумал он, услыхав бубенцы, и поднял
голову. В сорока шагах от него, ему навстречу, по той большой дороге-муравке, по которой он шел, ехала четверней карета с важами. Дышловые лошади жались от колей на дышло, но ловкий ямщик, боком сидевший на козлах, держал дышлом по колее, так что колеса бежали по гладкому.
«Если б они знали, —
думал он, с значительным видом склонив
голову при слушании доклада, — каким виноватым мальчиком полчаса тому назад был их председатель!» — И глаза его смеялись при чтении доклада. До двух часов занятия должны были итти не прерываясь, а в два часа — перерыв и завтрак.
Он был совсем не такой, каким воображал его Константин. Самое тяжелое и дурное в его характере, то, что делало столь трудным общение с ним, было позабыто Константином Левиным, когда он
думал о нем; и теперь, когда увидел его лицо, в особенности это судорожное поворачиванье
головы, он вспомнил всё это.
Сколько раз во время своей восьмилетней счастливой жизни с женой, глядя на чужих неверных жен и обманутых мужей, говорил себе Алексей Александрович: «как допустить до этого? как не развязать этого безобразного положения?» Но теперь, когда беда пала на его
голову, он не только не
думал о том, как развязать это положение, но вовсе не хотел знать его, не хотел знать именно потому, что оно было слишком ужасно, слишком неестественно.
Два мальчика в тени ракиты ловили удочками рыбу. Один, старший, только что закинул удочку и старательно выводил поплавок из-за куста, весь поглощенный этим делом; другой, помоложе, лежал на траве, облокотив спутанную белокурую
голову на руки, и смотрел задумчивыми голубыми глазами на воду. О чем он
думал?
Минуты две, опустив
голову с выражением напряженного усилия мысли, стоял он с револьвером в руках неподвижно и
думал.
Вот этот доволен собой, —
подумала она о толстом, румяном господине, проехавшем навстречу, принявшем ее зa знакомую и приподнявшем лоснящуюся шляпу над лысою лоснящеюся
головой и потом убедившемся, что он ошибся.
Ему и в
голову не приходило
подумать, чтобы разобрать все подробности состояния больного,
подумать о том, как лежало там, под одеялом, это тело, как, сгибаясь, уложены были эти исхудалые голени, кострецы, спина и нельзя ли как-нибудь лучше уложить их, сделать что-нибудь, чтобы было хоть не лучше, но менее дурно.
Она быстрым взглядом оглядела с
головы до ног его сияющую свежестью и здоровьем фигуру. «Да, он счастлив и доволен! —
подумала она, — а я?… И эта доброта противная, за которую все так любят его и хвалят; я ненавижу эту его доброту»,
подумала она. Рот ее сжался, мускул щеки затрясся на правой стороне бледного, нервного лица.
Она нагнула
голову. Она не только не сказала того, что она говорила вчера любовнику, что он ее муж, а муж лишний; она и не
подумала этого. Она чувствовала всю справедливость его слов и только сказала тихо...
«Неужели я нашел разрешение всего, неужели кончены теперь мои страдания?»
думал Левин, шагая по пыльной дороге, не замечая ни жару, ни усталости и испытывая чувство утоления долгого страдания. Чувство это было так радостно, что оно казалось ему невероятным. Он задыхался от волнення и, не в силах итти дальше, сошел с дороги в лес и сел в тени осин на нескошенную траву. Он снял с потной
головы шляпу и лег, облокотившись на руку, на сочную, лопушистую лесную траву.
Обливавший его пот прохлаждал его, а солнце, жегшее спину,
голову и засученную по локоть руку, придавало крепость и упорство в работе; и чаще и чаще приходили те минуты бессознательного состояния, когда можно было не
думать о том, что делаешь.
— Я понимаю, я очень понимаю это, — сказала Долли и опустила
голову. Она помолчала,
думая о себе, о своем семейном горе, и вдруг энергическим жестом подняла
голову и умоляющим жестом сложила руки. — Но постойте! Вы христианин.
Подумайте о ней! Что с ней будет, если вы бросите ее?
Никто не
думал, глядя на его белые с напухшими жилами руки, так нежно длинными пальцами ощупывавшие оба края лежавшего пред ним листа белой бумаги, и на его с выражением усталости на бок склоненную
голову, что сейчас из его уст выльются такие речи, которые произведут страшную бурю, заставят членов кричать, перебивая друг друга, и председателя требовать соблюдения порядка.
«А ничего, так tant pis»,
подумал он, опять похолодев, повернулся и пошел. Выходя, он в зеркало увидал ее лицо, бледное, с дрожащими губами. Он и хотел остановиться и сказать ей утешительное слово, но ноги вынесли его из комнаты, прежде чем он придумал, что сказать. Целый этот день он провел вне дома, и, когда приехал поздно вечером, девушка сказала ему, что у Анны Аркадьевны болит
голова, и она просила не входить к ней.
— Я очень рад, что вы так
думаете, — сказал Степан Аркадьич, покачивая
головой с серьезным и страдальчески-сочувственным выражением лица, — я для этого приехал в Петербург.
— Да, вот вам кажется! А как она в самом деле влюбится, а он столько же
думает жениться, как я?… Ох! не смотрели бы мои глаза!.. «Ах, спиритизм, ах, Ницца, ах, на бале»… — И князь, воображая, что он представляет жену, приседал на каждом слове. — А вот, как сделаем несчастье Катеньки, как она в самом деле заберет в
голову…
«Нет, мне нельзя спорить с ними, —
подумал он, — на них непроницаемая броня, а я
голый».
«Как красиво! —
подумал он, глядя на странную, точно перламутровую раковину из белых барашков-облачков, остановившуюся над самою
головой его на середине неба. — Как всё прелестно в эту прелестную ночь! И когда успела образоваться эта раковина? Недавно я смотрел на небо, и на нем ничего не было — только две белые полосы. Да, вот так-то незаметно изменились и мои взгляды на жизнь!»
После страшной боли и ощущения чего-то огромного, больше самой
головы, вытягиваемого из челюсти, больной вдруг, не веря еще своему счастию, чувствует, что не существует более того, что так долго отравляло его жизнь, приковывало к себе всё внимание, и что он опять может жить,
думать и интересоваться не одним своим зубом.
Он приехал к Брянскому, пробыл у него пять минут и поскакал назад. Эта быстрая езда успокоила его. Всё тяжелое, что было в его отношениях к Анне, вся неопределенность, оставшаяся после их разговора, всё выскочило из его
головы; он с наслаждением и волнением
думал теперь о скачке, о том, что он всё-таки поспеет, и изредка ожидание счастья свидания нынешней ночи вспыхивало ярким светом в его воображении.
— Я
думаю, — сказала Анна, играя снятою перчаткой, — я
думаю… если сколько
голов, столько умов, то и сколько сердец, столько родов любви.
Положим, меня научат, — продолжал он
думать, — поставят, я пожму гашетку, говорил он себе, закрывая глаза, — и окажется, что я убил его, — сказал себе Алексей Александрович и потряс
головой, чтоб отогнать эти глупые мысли.
В кабинете Алексей Александрович прошелся два раза и остановился у огромного письменного стола, на котором уже были зажжены вперед вошедшим камердинером шесть свечей, потрещал пальцами и сел, разбирая письменные принадлежности. Положив локти на стол, он склонил на бок
голову,
подумал с минуту и начал писать, ни одной секунды не останавливаясь. Он писал без обращения к ней и по-французски, упоребляя местоимение «вы», не имеющее того характера холодности, который оно имеет на русском языке.
Это они знают наверное, —
думала она, глядя на двух мальчиков, остановивших мороженника, который снимал с
головы кадку и утирал концом полотенца потное лицо.
Листок в ее руке задрожал еще сильнее, но она не спускала с него глаз, чтобы видеть, как он примет это. Он побледнел, хотел что-то сказать, но остановился, выпустил ее руку и опустил
голову. «Да, он понял всё значение этого события»,
подумала она и благодарно пожала ему руку.
И тут же в его
голове мелькнула мысль о том, что ему только что говорил Серпуховской и что он сам утром
думал — что лучше не связывать себя, — и он знал, что эту мысль он не может передать ей.
Это были те самые доводы, которые Дарья Александровна приводила самой себе; но теперь она слушала и не понимала их. «Как быть виноватою пред существами не существующими?»
думала она. И вдруг ей пришла мысль: могло ли быть в каком-нибудь случае лучше для ее любимца Гриши, если б он никогда не существовал? И это ей показалось так дико, так странно, что она помотала
головой, чтобы рассеять эту путаницу кружащихся сумасшедших мыслей.
— У меня просто
голова кружится, — сказал Чичиков, — как
подумаешь, что у этого человека десять миллионов. Это просто даже невероятно.
В анониме было так много заманчивого и подстрекающего любопытство, что он перечел и в другой и в третий раз письмо и наконец сказал: «Любопытно бы, однако ж, знать, кто бы такая была писавшая!» Словом, дело, как видно, сделалось сурьезно; более часу он все
думал об этом, наконец, расставив руки и наклоня
голову, сказал: «А письмо очень, очень кудряво написано!» Потом, само собой разумеется, письмо было свернуто и уложено в шкатулку, в соседстве с какою-то афишею и пригласительным свадебным билетом, семь лет сохранявшимся в том же положении и на том же месте.
Утопающий, говорят, хватается и за маленькую щепку, и у него нет в это время рассудка
подумать, что на щепке может разве прокатиться верхом муха, а в нем весу чуть не четыре пуда, если даже не целых пять; но не приходит ему в то время соображение в
голову, и он хватается за щепку.
Сидят они на том же месте, одинаково держат
голову, их почти готов принять за мебель и
думаешь, что отроду еще не выходило слово из таких уст; а где-нибудь в девичьей или в кладовой окажется просто: ого-го!
«Кто бы такой был этот Чичиков? —
думал брат Василий. — Брат Платон на знакомства неразборчив и, верно, не узнал, что он за человек». И оглянул он Чичикова, насколько позволяло приличие, и увидел, что он стоял, несколько наклонивши
голову и сохранив приятное выраженье в лице.
Часто, право,
думаю: «Ну, зачем столько ума дается в одну
голову? ну, что бы хоть каплю его в мою глупую, хоть бы на то, чтобы сумел дом свой держать!
Он был любим… по крайней мере
Так
думал он, и был счастлив.
Стократ блажен, кто предан вере,
Кто, хладный ум угомонив,
Покоится в сердечной неге,
Как пьяный путник на ночлеге,
Или, нежней, как мотылек,
В весенний впившийся цветок;
Но жалок тот, кто всё предвидит,
Чья не кружится
голова,
Кто все движенья, все слова
В их переводе ненавидит,
Чье сердце опыт остудил
И забываться запретил!
— А-а! каблуками бить да еще браниться! — закричал Сережа, схватив в руки лексикон и взмахнув над
головою несчастного, который и не
думал защищаться, а только закрывал руками
голову.
Она все сидела в
головах милых сыновей своих, ни на минуту не сводила с них глаз и не
думала о сне.
— А я, ей-богу,
думал, что это сам воевода. Ай, ай, ай!.. — при этом жид покрутил
головою и расставил пальцы. — Ай, какой важный вид! Ей-богу, полковник, совсем полковник! Вот еще бы только на палец прибавить, то и полковник! Нужно бы пана посадить на жеребца, такого скорого, как муха, да и пусть муштрует полки!
Все три всадника ехали молчаливо. Старый Тарас
думал о давнем: перед ним проходила его молодость, его лета, его протекшие лета, о которых всегда плачет козак, желавший бы, чтобы вся жизнь его была молодость. Он
думал о том, кого он встретит на Сечи из своих прежних сотоварищей. Он вычислял, какие уже перемерли, какие живут еще. Слеза тихо круглилась на его зенице, и поседевшая
голова его уныло понурилась.
— Молчи ж, говорят тебе, чертова детина! — закричал Товкач сердито, как нянька, выведенная из терпенья, кричит неугомонному повесе-ребенку. — Что пользы знать тебе, как выбрался? Довольно того, что выбрался. Нашлись люди, которые тебя не выдали, — ну, и будет с тебя! Нам еще немало ночей скакать вместе. Ты
думаешь, что пошел за простого козака? Нет, твою
голову оценили в две тысячи червонных.
Вот о чем
думал Андрий, повесив
голову и потупив глаза в гриву коня своего.
Раскольников скоро заметил, что эта женщина не из тех, которые тотчас же падают в обмороки. Мигом под
головою несчастного очутилась подушка — о которой никто еще не
подумал; Катерина Ивановна стала раздевать его, осматривать, суетилась и не терялась, забыв о себе самой, закусив свои дрожавшие губы и подавляя крики, готовые вырваться из груди.
Возвратясь с Сенной, он бросился на диван и целый час просидел без движения. Между тем стемнело; свечи у него не было, да и в
голову не приходило ему зажигать. Он никогда не мог припомнить:
думал ли он о чем-нибудь в то время? Наконец он почувствовал давешнюю лихорадку, озноб, и с наслаждением догадался, что на диване можно и лечь… Скоро крепкий, свинцовый сон налег на него, как будто придавил.
У тебя, может быть, и бог знает какие дела и планы в
голове, или мысли там какие-нибудь зарождаются; так мне тебя и толкать под руку: об чем, дескать,
думаешь?
В контору надо было идти все прямо и при втором повороте взять влево: она была тут в двух шагах. Но, дойдя до первого поворота, он остановился,
подумал, поворотил в переулок и пошел обходом, через две улицы, — может быть, безо всякой цели, а может быть, чтобы хоть минуту еще протянуть и выиграть время. Он шел и смотрел в землю. Вдруг как будто кто шепнул ему что-то на ухо. Он поднял
голову и увидал, что стоит у тогодома, у самых ворот. С того вечера он здесь не был и мимо не проходил.
Раскольников грустно замолчал и поник
головой; он долго
думал и, наконец, опять усмехнулся, но улыбка его была уже кроткая и грустная.