Неточные совпадения
Лицо Анны
в ту минуту, как она
в маленькой, прижавшейся к
углу старой коляски фигуре узнала Долли, вдруг просияло радостною улыбкой. Она вскрикнула,
дрогнула на седле и тронула лошадь галопом. Подъехав к коляске, она без помощи соскочила и, поддерживая амазонку, подбежала навстречу Долли.
Девочка говорила не умолкая; кое-как можно было угадать из всех этих рассказов, что это нелюбимый ребенок, которого мать, какая-нибудь вечно пьяная кухарка, вероятно из здешней же гостиницы, заколотила и запугала; что девочка разбила мамашину чашку и что до того испугалась, что сбежала еще с вечера; долго, вероятно, скрывалась где-нибудь на дворе, под дождем, наконец пробралась сюда, спряталась за шкафом и просидела здесь
в углу всю ночь, плача,
дрожа от сырости, от темноты и от страха, что ее теперь больно за все это прибьют.
Полечка
в страхе забилась с детьми
в угол на сундук, где, обняв обоих маленьких, вся
дрожа, стала ожидать прихода матери.
Увидав его выбежавшего, она задрожала, как лист, мелкою
дрожью, и по всему лицу ее побежали судороги; приподняла руку, раскрыла было рот, но все-таки не вскрикнула и медленно, задом, стала отодвигаться от него
в угол, пристально,
в упор, смотря на него, но все не крича, точно ей воздуху недоставало, чтобы крикнуть.
Соня
в изумлении смотрела на него. Странен показался ей этот тон; холодная
дрожь прошла было по ее телу, но чрез минуту она догадалась, что и тон и слова эти — все было напускное. Он и говорил-то с нею, глядя как-то
в угол и точно избегая заглянуть ей прямо
в лицо.
— И это мне
в наслаждение! И это мне не
в боль, а
в наслаж-дение, ми-ло-сти-вый го-су-дарь, — выкрикивал он, потрясаемый за волосы и даже раз стукнувшись лбом об пол. Спавший на полу ребенок проснулся и заплакал. Мальчик
в углу не выдержал, задрожал, закричал и бросился к сестре
в страшном испуге, почти
в припадке. Старшая девочка
дрожала со сна, как лист.
Кивнув головой, Самгин осторожно прошел
в комнату, отвратительно пустую, вся мебель сдвинута
в один
угол. Он сел на пыльный диван, погладил ладонями лицо, руки
дрожали, а пред глазами как бы стояло
в воздухе обнаженное тело женщины, гордой своей красотой. Трудно было представить, что она умерла.
Однажды ему удалось подсмотреть, как Борис, стоя
в углу, за сараем, безмолвно плакал, закрыв лицо руками, плакал так, что его шатало из стороны
в сторону, а плечи его
дрожали, точно у слезоточивой Вари Сомовой, которая жила безмолвно и как тень своей бойкой сестры. Клим хотел подойти к Варавке, но не решился, да и приятно было видеть, что Борис плачет, полезно узнать, что роль обиженного не так уж завидна, как это казалось.
— Вам вредно волноваться так, — сказал Самгин, насильно усмехаясь, и ушел
в сад,
в угол, затененный кирпичной, слепой стеной соседнего дома. Там, у стола, врытого
в землю, возвышалось полукруглое сиденье, покрытое дерном, — весь
угол сада был сыроват, печален, темен. Раскуривая папиросу, Самгин увидал, что руки его
дрожат.
Говорила она с акцентом, сближая слова тяжело и медленно. Ее лицо побледнело, от этого черные глаза ушли еще глубже, и у нее
дрожал подбородок. Голос у нее был бесцветен, как у человека с больными легкими, и от этого слова казались еще тяжелей. Шемякин, сидя
в углу рядом с Таисьей, взглянув на Розу, поморщился, пошевелил усами и что-то шепнул
в ухо Таисье, она сердито нахмурилась, подняла руку, поправляя волосы над ухом.
Правый глаз отца, неподвижно застывший, смотрел вверх,
в угол, на бронзовую статуэтку Меркурия, стоявшего на одной ноге, левый улыбался,
дрожало веко, смахивая слезы на мокрую, давно не бритую щеку; Самгин-отец говорил горлом...
Она жила на
углу двух улиц
в двухэтажном доме,
угол его был срезан старенькой, облезлой часовней;
в ней, перед аналоем, качалась монашенка, — над черной ее фигуркой, точно вырезанной из дерева,
дрожал рыжеватый огонек, спрятанный
в серебряную лампаду.
Самгин видел, как за санями взорвался пучок огня, похожий на метлу, разодрал воздух коротким ударом грома, взметнул облако снега и зеленоватого дыма; все вокруг
дрогнуло, зазвенели стекла, — Самгин пошатнулся от толчка воздухом
в грудь,
в лицо и крепко прилепился к стене, на
углу.
Исхудалый и бледный, с поджатыми под себя ногами
в валенках, он, сгорбившись и
дрожа, сидел
в дальнем
углу нар и, засунув руки
в рукава полушубка, лихорадочными глазами смотрел на Нехлюдова.
Действительно, кто-то тихонько шел по гальке. Через минуту мы услышали, как зверь опять встряхнулся. Должно быть, животное услышало нас и остановилось. Я взглянул на мулов. Они жались друг к другу и, насторожив уши, смотрели по направлению к реке. Собаки тоже выражали беспокойство. Альпа забилась
в самый
угол палатки и
дрожала, а Леший поджал хвост, прижал уши и боязливо поглядывал по сторонам.
Потом взошел моей отец. Он был бледен, но старался выдержать свою бесстрастную роль. Сцена становилась тяжела. Мать моя сидела
в углу и плакала. Старик говорил безразличные вещи с полицмейстером, но голос его
дрожал. Я боялся, что не выдержу этого à la longue, [долго (фр.).] и не хотел доставить квартальным удовольствия видеть меня плачущим.
Харитина целый день просидела
в темном
углу, как затравленный зверь, и вся
дрожала, когда слышались чьи-нибудь шаги.
Багрово светился снег, и стены построек
дрожали, качались, как будто стремясь
в жаркий
угол двора, где весело играл огонь, заливая красным широкие щели
в стене мастерской, высовываясь из них раскаленными кривыми гвоздями.
В сенях, за вытащенным из избы столиком, сидел известный нам старый трубач и пил из медного чайника кипяток, взогретый на остатках спирта командирского чая;
в углу, на куче мелких сосновых ветвей, спали два повстанца, состоящие на ординарцах у командира отряда, а задом к ним с стеариновым огарочком
в руках,
дрожа и беспрестанно озираясь, стоял сам стражник.
— Это я, видишь, Ваня, смотреть не могу, — начал он после довольно продолжительного сердитого молчания, — как эти маленькие, невинные создания
дрогнут от холоду на улице… из-за проклятых матерей и отцов. А впрочем, какая же мать и вышлет такого ребенка на такой ужас, если уж не самая несчастная!.. Должно быть, там
в углу у ней еще сидят сироты, а это старшая; сама больна, старуха-то; и… гм! Не княжеские дети! Много, Ваня, на свете… не княжеских детей! гм!
Известное дело, смятение: начнут весь свой припас прятать, а ему все и видно. Отопрут наконец. Стоят они все бледные; бабы, которые помоложе, те больше
дрожат, а старухи так совсем воют. И уж все-то он
углы у них обшарит, даже
в печках полюбопытствует, и все оттоль повытаскает.
И мистер Борк пошел дальше. Пошли и наши, скрепя сердцем, потому что столбы кругом
дрожали, улица гудела, вверху лязгало железо о железо, а прямо над головами лозищан по настилке на всех парах летел поезд. Они посмотрели с разинутыми ртами, как поезд изогнулся
в воздухе змеей, повернул за
угол, чуть не задевая за окна домов, — и полетел опять по воздуху дальше, то прямо, то извиваясь…
В углу около изразцовой печи отворилась маленькая дверь,
в комнату высунулась тёмная рука,
дрожа, она нащупала край лежанки, вцепилась
в него, и, приседая, бесшумно выплыл Хряпов, похожий на нетопыря,
в сером халате с чёрными кистями. Приставив одну руку щитком ко лбу, другою торопливо цапаясь за
углы шкафов и спинки стульев, вытянув жилистую шею, открыв чёрный рот и сверкая клыками, он, качаясь, двигался по комнате и говорил неизменившимся ехидно-сладким, холодным говорком...
Едва я окончил говорить, зная, что вспомню потом эту полусонную выходку с улыбкой, — как золотая сеть смеркла; лишь
в нижнем
углу, у двери,
дрожало еще некоторое время подобие изогнутого окна, открытого на поток искр; но исчезло и это. Исчезло также то настроение, каким началось утро, хотя его след не стерся до сего дня.
Наши глаза встретились, и я увидел, как
в углах губ урядника
дрогнула легкая, но многозначительная улыбка. Я поднялся с места, снял со стены ружье и подошел с ним к Евпсихию Африкановичу.
— Так это он! — вскричал купец, и все взоры обратились невольно на пустой
угол. Несколько минут продолжалось мертвое молчание, потом все пришло
в движение на постоялом дворе. Алексей хотел разбудить своего господина, но Кирша шепнул ему что-то на ухо, и он успокоился. Купец и его работники едва дышали от страха; земский
дрожал; стрелец посматривал молча на свою саблю; но хозяин и хозяйка казались совершенно спокойными.
Тут деревянная чаша, которая стояла на скамье
в переднем
углу, с громом полетела на пол. Все взоры обратились на молчаливого проезжего: глаза его сверкали, ужасная бледность покрывала лицо, губы
дрожали; казалось, он хотел одним взглядом превратить
в прах рыжего земского.
Иногда по вечерам он запахивается
в свой халатик и,
дрожа всем телом, стуча зубами, начинает быстро ходить из
угла в угол и между кроватей.
Но
в ту же минуту подле печки сверкнул синий огонек. Бледное, исхудалое лицо Дуни показалось из мрака и вслед за тем выставилась вся ее фигура, освещенная трепетным блеском разгоревшейся лучины, которая
дрожала в руке ее. Защемив лучину
в светец и придвинув его на середину избы, она тихо отошла к люльке, висевшей на шесте
в дальнем
углу.
Никто не отозвался. Егорушке стало невыносимо душно и неудобно лежать. Он встал, оделся и вышел из избы. Уже наступило утро. Небо было пасмурно, но дождя уже не было.
Дрожа и кутаясь
в мокрое пальто, Егорушка прошелся по грязному двору, прислушался к тишине; на глаза ему попался маленький хлевок с камышовой, наполовину открытой дверкой. Он заглянул
в этот хлевок, вошел
в него и сел
в темном
углу на кизяк…
Совиное лицо приказчика изумлённо вытянулось,
дрогнуло, и вдруг, размахнувшись правой рукой, он ударил Илью по голове. Мальчик упал со стоном и, заливаясь слезами, пополз по полу
в угол лавки. Как сквозь сон, он слышал звериный рёв хозяина...
От этой жизни он очнулся
в сумрачном
углу большой комнаты с низким потолком, за столом, покрытым грязной, зелёной клеёнкой. Перед ним толстая исписанная книга и несколько листков чистой разлинованной бумаги,
в руке его
дрожало перо, он не понимал, что нужно делать со всем этим, и беспомощно оглядывался кругом.
Тёмные стены разной высоты окружали двор, над ним медленно плыли тучи, на стенах разбросанно и тускло светились квадраты окон.
В углу на невысоком крыльце стоял Саша
в пальто, застёгнутом на все пуговицы, с поднятым воротником,
в сдвинутой на затылок шапке. Над его головой покачивался маленький фонарь,
дрожал и коптил робкий огонь, как бы стараясь скорее догореть. За спиной Саши чернела дверь, несколько тёмных людей сидели на ступенях крыльца у ног его, а один, высокий и серый, стоял
в двери.
Он снова забормотал, считая карты, а Евсей, бесшумно наливая чай, старался овладеть странными впечатлениями дня и не мог, чувствуя себя больным. Его знобило, руки
дрожали, хотелось лечь
в угол, закрыть глаза и лежать так долго, неподвижно.
В голове бессвязно повторялись чужие слова.
Два окна второй комнаты выходили на улицу, из них было видно равнину бугроватых крыш и розовое небо.
В углу перед иконами
дрожал огонёк
в синей стеклянной лампаде,
в другом стояла кровать, покрытая красным одеялом. На стенах висели яркие портреты царя и генералов.
В комнате было тесно, но чисто и пахло, как
в церкви.
Но тут вся сцена становилась какою-то дрожащею. Бобров топал ногами, кричал: «Прочь, прочь, мошенник!» и с этим сам быстро прятался
в угол дивана за стол, закрывал оба глаза своими пухленькими кулачками или синим бумажным платком и не плакал, а рыдал, рыдал звонко, визгливо и неудержимо, как нервическая женщина, так что вся его внутренность и полная мясистая грудь его
дрожала и лицо наливалось кровью.
Очень может быть, что я
дрожал в своем
углу от неясного сознания всего этого. Может быть, кроме того, мне не хотелось появиться перед ней, такой живой и бодрой, продрогшим, съежившимся, с самочувствием жалкой собачонки. Как бы то ни было, я дал ей уйти и только тогда пошел за нею.
Она даже засмеялась таким нехорошим смехом. Вскипел Белоус, но оглянулся и обомлел.
В углу, покрытая иноческим куколем, стояла с опущенными глазами Охоня…
Дрогнуло атаманское сердце, и не поверил он своим глазам.
И вот наступил для Петра большой, трудный день. Пётр сидит
в переднем
углу горницы, зная, что брови его сурово сдвинуты, нахмурены, чувствуя, что это нехорошо, не красит его
в глазах невесты, но развести бровей не может, очи точно крепкой ниткой сшиты. Исподлобья поглядывая на гостей, он встряхивает волосами, хмель сыплется на стол и на фату Натальи, она тоже понурилась, устало прикрыв глаза, очень бледная, испугана, как дитя, и
дрожит от стыда.
Они беседовали до полуночи, сидя бок о бок
в тёплой тишине комнаты, —
в углу её колебалось мутное облако синеватого света,
дрожал робкий цветок огня. Жалуясь на недостаток
в детях делового задора, Артамонов не забывал и горожан...
Года два тому назад на этом месте стоял дом огородника Панфила; огородника кто-то убил, дом подожгли, вётлы обгорели, глинистая земля, смешанная с
углём и золою, была плотно утоптана игроками
в городки; среди остатков кирпичного фундамента стояла печь, торчала труба;
в ясные ночи над трубою, невысоко
в небе,
дрожала зеленоватая звезда.
Она стыдливо опускает глаза и сама краснеет, но под ее длинными ресницами и
в углах губ
дрожит тайная улыбка.
Один, услыхав близкий ружейный выстрел, бросается на него, как горячая легавая собака, оставляя и бабки, и свайку, и своих товарищей — это будущий стрелок. Один кладет приваду из мякины, ставит волосяные силья или настораживает корыто и караулит воробьев, лежа где-нибудь за
углом, босой,
в одной рубашонке,
дрожа от дождя и холода, — это будущий птицелов и зверолов.
Бывало,
дрожишь с утра раннего
в городе, где-нибудь за
углом от людей хоронишься да дожидаешься купцов.
А по краям дороги, под деревьями, как две пёстрые ленты, тянутся нищие — сидят и лежат больные, увечные, покрытые гнойными язвами, безрукие, безногие, слепые… Извиваются по земле истощённые тела,
дрожат в воздухе уродливые руки и ноги, простираясь к людям, чтобы разбудить их жалость. Стонут, воют нищие, горят на солнце их раны; просят они и требуют именем божиим копейки себе; много лиц без глаз, на иных глаза горят, как
угли; неустанно грызёт боль тела и кости, — они подобны страшным цветам.
Я прилег к щелке подглядеть и вижу: он стоит с ножом
в руках над бычком, бычок у его ног зарезан и связанными ногами брыкается, головой вскидывает; голова мотается на перерезанном горле, и кровь так и хлещет; а другой телок
в темном
угле ножа ждет, не то мычит, не то
дрожит, а над парной кровью соловей
в клетке яростно свищет, и вдали за Окою гром погромыхивает.
По обыкновению он был одет
в татарскую рубаху, и она делала его похожим на старую бабу. Стоял он как бы прячась за
угол печи,
в одной руке — бутылка водки,
в другой — чайный стакан, руки у него, должно быть,
дрожали — стекло звенело, слышалось бульканье наливаемой влаги.
В углу забыто
дрожал, точно озябший, розовый огонек лампады;
в простенке между окон висела олеография: по пояс голая баба с жирным, как сама она, котом на руках.
Но ей, очевидно, было знакомо всё это,
в углах её губ
дрожала улыбка пренебрежения.
Он выдержал еще один выстрел изумления, отлично вышколенных лакейских глаз и сел
в углу. Ожидание подавляло его, он трепетал глухой
дрожью; любопытство, неясные опасения, тайный, сердитый стыд, рассеянное, острое напряжение бродили
в его голове не хуже виноградного сока.