Неточные совпадения
В глазах
родных он не имел никакой привычной, определенной деятельности и положения в свете, тогда как его товарищи теперь, когда ему было тридцать два года, были уже — который полковник и флигель-адъютант, который профессор, который директор банка и железных
дорог или председатель присутствия, как Облонский; он же (он знал очень хорошо, каким он должен был казаться для других) был помещик, занимающийся разведением коров, стрелянием дупелей и постройками, то есть бездарный малый, из которого ничего не вышло, и делающий, по понятиям общества, то самое, что делают никуда негодившиеся люди.
Но в продолжение того, как он сидел в жестких своих креслах, тревожимый мыслями и бессонницей, угощая усердно Ноздрева и всю
родню его, и перед ним теплилась сальная свечка, которой светильня давно уже накрылась нагоревшею черною шапкою, ежеминутно грозя погаснуть, и глядела ему в окна слепая, темная ночь, готовая посинеть от приближавшегося рассвета, и пересвистывались вдали отдаленные петухи, и в совершенно заснувшем городе, может быть, плелась где-нибудь фризовая шинель, горемыка неизвестно какого класса и чина, знающая одну только (увы!) слишком протертую русским забубенным народом
дорогу, — в это время на другом конце города происходило событие, которое готовилось увеличить неприятность положения нашего героя.
Вы не поверите, ваше превосходительство, как мы друг к другу привязаны, то есть, просто если бы вы сказали, вот, я тут стою, а вы бы сказали: «Ноздрев! скажи по совести, кто тебе
дороже, отец
родной или Чичиков?» — скажу: «Чичиков», ей-богу…
А тот… но после всё расскажем,
Не правда ль? Всей ее
роднеМы Таню завтра же покажем.
Жаль, разъезжать нет мочи мне:
Едва, едва таскаю ноги.
Но вы замучены с
дороги;
Пойдемте вместе отдохнуть…
Ох, силы нет… устала грудь…
Мне тяжела теперь и радость,
Не только грусть… душа моя,
Уж никуда не годна я…
Под старость жизнь такая гадость…»
И тут, совсем утомлена,
В слезах раскашлялась она.
Наконец, если и постигнет такое несчастие — страсть, так это все равно, как случается попасть на избитую, гористую, несносную
дорогу, по которой и лошади падают, и седок изнемогает, а уж
родное село в виду: не надо выпускать из глаз и скорей, скорей выбираться из опасного места…
— Ах, Татьяна Марковна, я вам так благодарна, так благодарна! Вы лучше
родной — и Николая моего избаловали до того, что этот поросенок сегодня мне вдруг
дорогой слил пулю: «Татьяна Марковна, говорит, любит меня больше
родной матери!» Хотела я ему уши надрать, да на козлы ушел от меня и так гнал лошадей, что я всю
дорогу дрожала от страху.
Там молодой герой, обвешанный крестами за храбрость, разбойнически умерщвляет на большой
дороге мать своего вождя и благодетеля и, подговаривая своих товарищей, уверяет, что „она любит его как
родного сына, и потому последует всем его советам и не примет предосторожностей“.
Впечатления же эти ему
дороги, и он наверно их копит, неприметно и даже не сознавая, — для чего и зачем, конечно, тоже не знает: может, вдруг, накопив впечатлений за многие годы, бросит все и уйдет в Иерусалим, скитаться и спасаться, а может, и село
родное вдруг спалит, а может быть, случится и то, и другое вместе.
— Встанут с утра, да только о том и думают, какую бы
родному брату пакость устроить. Услышит один Захар, что брат с вечера по хозяйству распоряжение сделал, — пойдет и отменит. А в это же время другой Захар под другого брата такую же штуку подводит. До того дошло, что теперь мужики, как завидят, что по
дороге идет Захар Захарыч — свой ли, не свой ли, — во все лопатки прочь бегут!
Родная тетка моего деда, содержавшая в то время шинок по нынешней Опошнянской
дороге, в котором часто разгульничал Басаврюк, — так называли этого бесовского человека, — именно говорила, что ни за какие благополучия в свете не согласилась бы принять от него подарков.
Между тем эти люди были мне теперь близки и
дороги, и мне было их жаль, как
родных.
Знаете ли вы, до каких слез и сжатия сердца мучают и волнуют нас судьбы этой
дорогой и
родной нам страны, как пугают нас эти мрачные тучи, все более и более заволакивающие ее небосклон?
— Только уговор
дороже денег, Андрон Евстратыч: увези меня с собой в лес, а то все равно руки на себя наложу. Феня моя, Феня…
родная… голубка…
— Ну-ну, не ври, коли не умеешь! — оборвал его Мыльников. — Небось в гости к богоданному зятю поехал?.. Ха-ха!.. Эх вы, раздуй вас горой: завели зятя. Только
родню срамите… А что,
дорогой тестюшка каково прыгает?..
Три раза пытался бежать с
дороги маленький самосадский дикарь и три раза был жестоко наказан
родными розгами, а дальше следовало ошеломляющее впечатление новой парижской жизни.
Теперь тарантас наш путешествует от Москвы уже шестой день, и ему остается проехать еще верст около ста до уездного города, в котором растут
родные липы наших барышень. Но на
дороге у них уже близехонько есть перепутье.
— Манечка, хорошенькая, пригоженькая, золотцо мое,
родная,
дорогая…
—
Дорогая Люба, мы с тобой не подходим друг к другу, пойми это. Смотри: вот тебе сто рублей, поезжай домой.
Родные тебя примут, как свою. Поживи, осмотрись. Я приеду за тобой через полгода, ты отдохнешь, и, конечно, все грязное, скверное, что привито тебе городом, отойдет, отомрет. И ты начнешь новую жизнь самостоятельно, без всякой поддержки, одинокая и гордая!
Несмотря на то, что не было ни тележного, ни санного пути, потому что снегу мало лежало на
дороге, превратившейся в мерзлые кочки грязи,
родные накануне съехались в Багрово.
— Чего же стыдно? Вы сами мне уже
дороги, как
родная.
Темная изба, бесконечно вьющаяся
дорога, белый саван зимы, обнаженные деревья и внизу, под горой, застывшая речка… не правда ли, что тут есть что-то
родное? N'est ce pas?
— Нанял я его за трояк. Боялся доверить малому, справится ли? А Кобылин говорит: «Ручаюсь за него, как за себя!» Молодчиной малый оказался: то шагом с моим чалым, а то наметом пустит. Я ему кричу, а он и не слушает. Разговорились
дорогой, и малый мне понравился. Без места он в то время был. Я его к себе и принанял. Как
родной он мне вскоре стал.
Клавская действительно прежде ужасно кокетничала с молодыми людьми, но последнее время вдруг перестала совершенно обращать на них внимание; кроме того, и во внешней ее обстановке произошла большая перемена: прежде она обыкновенно выезжала в общество с кем-нибудь из своих
родных или знакомых, в туалете, хоть и кокетливом, но очень небогатом, а теперь, напротив, что ни бал, то на ней было новое и
дорогое платье; каждое утро она каталась в своем собственном экипаже на паре серых с яблоками жеребцов, с кучером, кафтан которого кругом был опушен котиком.
— А покушать? отобедать-то на дорожку? Неужто ж ты думала, что дядя так тебя и отпустит! И ни-ни! и не думай! Этого и в заводе в Головлеве не бывало! Да маменька-покойница на глаза бы меня к себе не пустила, если б знала, что я
родную племяннушку без хлеба-соли в
дорогу отпустил! И не думай этого! и не воображай!
— Перестань, Олеся… Это меньше всего меня останавливает. Что мне за дело до твоей
родни, если ты сама для меня
дороже отца и матери,
дороже целого мира? Нет, все это мелочи, все это пустые отговорки!..
Деньги, проклятые деньги! они отнимают у нас даже
родное небо,
родное солнце, ласки любимых людей, — одним словом, все хорошее и самое
дорогое.
Счастливцев. Ведь и у родных-то тоже не велика радость нам, Геннадий Демьяныч. Мы народ вольный, гулящий, — нам трактир
дороже всего. Я у родных-то пожил, знаю. У меня есть дяденька, лавочник в уездном городе, верст за пятьсот отсюда, погостил я у него, да кабы не бежал, так…
Несчастливцев. Не об деньгах речь! А хорошо бы отдохнуть с
дороги, пирогов домашних, знаешь, наливочки попробовать. Как же это, братец ты мой, у тебя ни
родных, ни знакомых нет? Что же ты за человек?
Гаврило. Батюшки мои!
Родные! На грех она меня взяла-то, дурака! Что для меня дороже-то всего на свете, что я берег-то пуще глазу… целый день, кажется, вот всякую пылинку с нее сдувал, — а тут вдруг ее у меня…
Через три дня я был на коше у молокан, где Самат оказался своим человеком, и меня приняли как
родного. Винтовку и почти сотню патронов я подарил старому молоканину — и радость его была безмерна: у них была одна гладкостволка, связанная проволокой. Самат, расцеловавшись со мной по-русски, исчез навсегда. На мои излияния чувств за спасение жизни и за все сделанное мне он ответил одним словом, уже на
дороге, крепко пожав руку...
Лебедев (машет рукой). Ну, да!.. Зюзюшка скорее треснет, чем даст лошадей. Голубчик ты мой, милый, ведь ты для меня
дороже и
роднее всех! Из всего старья уцелели я да ты! Люблю в тебе я прежние страдания и молодость погибшую мою… Шутки шутками, а я вот почти плачу. (Целует графа.)
—
Родной мой! — заговорила она тихо. —
Дорогой! О, господи!
В нумерах некоей Либкнехт умер некоторый миллионер, при котором, в минуту смерти, не было ни
родных, ни знакомых — словом, никого из тех близких и
дорогих сердцу людей, присутствие которых облегчает человеку переход в лучшую жизнь.
Родные места вызвали целый ряд других
дорогих теней; но с милыми зелеными горами неразрывно связывалась тень одного Николая Матвеича, как с домом — тень его бывшего хозяина.
И всем, кто видел, нравилось жилище Погодиных; для детей же оно было
родное и оттого еще красивее, еще
дороже.
Подъезжая к заводу, Арефа испытывал неприятное чувство: все кругом было чужое — и горы, и лес, и каменистая заводская
дорога.
Родные поля и степной простор оставались далеко назади, и по ним все больше и больше ныло сердце Арефы.
Вадим ехал перед казаками по
дороге, ведущей в ту небольшую деревеньку, где накануне ночевал Борис Петрович. Он безмолвствовал; он мечтал о сестре, о
родной кровле… он прощался с этими мечтами — навеки!
Как сказали, так и сделали. Настя провела в сумасшедшем доме две недели, пока Крылушкин окольными
дорогами добился до того, что губернатор, во внимание к ходатайству архиерея, велел отправить больную к ее
родным. О возвращении ее к Крылушкину не было и речи; дом его был в расстройстве; на кухне сидел десятский, обязанный следить за Крылушкиным, а в шкафе следственного пристава красовалось дело о шарлатанском лечении больных купцом Крылушкиным.
Рассказывали разные истории. Между прочим, говорили о том, что жена старосты, Мавра, женщина здоровая и неглупая, во всю свою жизнь нигде не была дальше своего
родного села, никогда не видела ни города, ни железной
дороги, а в последние десять лет все сидела за печью и только по ночам выходила на улицу.
Несколько лет подряд Сергей Головин жил с
родными на даче по этой самой
дороге, часто ездил днем и ночью и знал ее хорошо. И если закрыть глаза, то можно было подумать, что и теперь он возвращался домой — запоздал в городе у знакомых и возвращается с последним поездом.
Он советовал переменить маршрут, а именно: ехать по железной
дороге в Москву; покидаться с «московскою белою партиею» и потом ехать в Полтавскую губернию, где жили
родные Ничипоренки и где он надеялся устроиться по акцизной части.
Дорогою в Орле отец повез меня вечером представить зимовавшему там с женою соседу своему по Клейменову, барону Ник. Петр. Сакену,
родному племяннику Елизаветградского корпусного командира, барона Дмитрия Ерофеевича Сакена. Я застал миловидную баронессу Сакен по случаю какого-то траура всю в черном. Она, любезно подавая мне руку, просила сесть около себя.
— Какой невеличек!.. Поглядела бы ты на него: парнишка куды на смысле, такой-то шустрый, резвый, все разумеет, даром от земли не видать; да я ведь посмеялся, я не потачлив, что греха таить, а бить не бью… оба они
дороги мне больно, бабка, даром не
родные, во как, — продолжал он, лаская Аксюшку, — во! не будь их, так, кажись, и мне, и хозяйке моей скорее бы жизнь опостыла; с ними все как бы маленечко повеселее, право-ну!
Наша поездка в Петербург, неделя в Москве, его, мои
родные, устройство на новой квартире,
дорога, новые города, лица — все это прошло как сон.
Мебель у него стояла порядочная, хотя и подержанная, и находились, кроме того, некоторые даже
дорогие вещи — осколки прежнего благосостояния: фарфоровые и бронзовые игрушки, большие и настоящие бухарские ковры; даже две недурные картины; но все было в явном беспорядке, не на своем месте и даже запылено, с тех пор как прислуживавшая ему девушка, Пелагея, уехала на побывку к своим
родным в Новгород и оставила его одного.
— Так что же, что заплочено? Это дом мой, а мне мои
родные всякой платы
дороже. Ты побыл здесь и уедешь, а они здесь всегдашние: вы их ни пятками ткать, ни глаза им жечь огнем не смеете.
Медведь, беглец
родной берлоги,
Косматый гость его шатра,
В селеньях, вдоль степной
дороги,
Близ молдаванского двора
Перед толпою осторожной
И тяжко пляшет, и ревет,
И цепь докучную грызет.
О сильном стремлении его к живописи я уже имел случай говорить; но здесь видно, как действовала на него музыка и как
дороги были ему
родные малороссийские песни.
Он затосковал по
родным местам; в два месяца неприятное воспоминание о новой
дороге улеглось, и он стал чванливо расхваливать «свое место».
Иван. Дети, друзья мои! Здесь, окружая
дорогое нам тело умершего, пред лицом вечной тайны, которая скрыла от нас навсегда — навсегда… э-э… и принимая во внимание всепримиряющее значение её… я говорю о смерти, отбросим наши распри, ссоры, обнимемся,
родные, и всё забудем! Мы — жертвы этого ужасного времени, дух его всё отравляет, всё разрушает… Нам нужно всё забыть и помнить только, что семья — оплот, да…